– Горобец Сергей Павлович, 1974 года рождения, – не открывая глаз, заговорил Гуров. – Уроженец Москвы. Задержан за разбойное нападение в составе преступной группы. На момент задержания уже имел судимость за аналогичное преступление. Дерзок, жесток, хороший организатор. Группу выявить удалось только через полгода. Брали с перестрелкой за МКАД, двоих убили, два сотрудника милиции были ранены. Ты, Петр, тогда находился в командировке. – Точно, – ответил Орлов, – теперь припоминаю. Да, личность, которая вполне может устроить такой вот… квест. Ладно, идем дальше. Ремезов Василий Борисович, 1971 года рождения, уроженец Москвы. А этого я хорошо помню. Тогда проходило дело по грабежам, и по приметам он подходил. Его допрашивали, долго трясли. Он ведь и сел за грабежи. – У него было тогда железное алиби, – вставил Крячко. – Да, точно. – Если у него и сейчас окажется железное алиби, это нам скажет о многом, – вдруг произнес Гуров. – Не люблю, когда алиби очень уж железное. Перебор это. И, как правило, оказывается, что алиби не настоящее. Настоящее не всегда железное, настоящее оставляет немного сомнений. – Ладно, посмотрим, – кивнул Орлов. – Идем дальше. Михно Аркадий Сергеевич. – Да, Михно. Кличка, естественно, Махно. 1966 года рождения, уроженец Балашихи. Довольно известный взломщик сейфов, домушник. Не брезговал и нападением на хозяев квартир, если те оказывались дома или неожиданно возвращались. Обошлось, правда, без убийств, но тяжкие телесные были на нем. Хитер как лис. – Я помню, – снова кивнул генерал. – Он тогда на суде защищался шустрее своего предоставленного государством адвоката. Срок он себе скостить умудрился существенно. То якобы хозяин на него напал, и он вынужден был защищаться, то пытался убежать, но сбил хозяина с ног в состоянии аффекта. Испугался, видите ли, того, что его поймают и посадят. Сейчас звучит как инфантильный лепет школьника, а тогда все было вполне убедительно. Для судьи, конечно. – А еще мы не сумели ему доказать пять или шесть эпизодов, – заметил Крячко. – Один, между прочим, с убийством. А вот последний в этом списке, как нам кажется со Львом Ивановичем, самый яркий претендент на роль Режиссера. – Магомедов Магомед Гамзатович, 1970 года рождения, – прочитал Орлов. – Видное, Московская область. Что-то знакомое. Грабежи? – Да, работал один или с напарником, – ответил Гуров. – Напарников ловили, а Магомедов уходил. На него тогда дела заводили в нескольких районных отделах милиции. Несколько раз признавали погибшим или умершим, а он появлялся снова. Клички Миша, Муха, Заточка. Две судимости. Одна за грабеж, вторая – за убийство по неосторожности. Это формулировка такая осталась уже во время судебного заседания. Следователь вменял как раз с отягчающими, прокурор поддерживал, но он выкрутился. Теперь этих пятерых надо разыскать и примерить на роль Режиссера. – По фотографиям уже будет многое понятно, – задумчиво проговорил Орлов. – Хотя вполне можно было не только бороду прилепить, можно и нос наклеить, и цветные линзы в глаза вставить. Сейчас это не проблема. Надо сделать экспертизу текста письма. Мне кажется, что писал его действительно русский. Магомедов так бы не написал, хотя, помнится, он по-русски говорил вполне правильно, правда, с еле заметным акцентом. – Да, – сказал Гуров. – Он родился и вырос в Видном. И мать его оттуда родом. Русская, между прочим. А отец из Краснодарского края. В Дагестане только дальние родственники по отцовской линии остались. Вечером в кабинете на Житной собрались вчетвером. Кроме Гурова и Крячко, на этой мини-планерке присутствовали капитан Морозов и старший лейтенант Сеня Захарченко. Участковый Захарченко выглядел подавленным и унылым. Начальство крепко намылило ему шею за убийство на его участке бомжихи и за клоунаду с ее трупом возле подъезда жилого дома, в котором жил не кто-нибудь, а полковник из главка уголовного розыска. И сейчас Захарченко вполне резонно предполагал, что в кабинет того самого полковника его пригласили для того, чтобы продолжить головомойку, сделать внушение, может быть, снять звездочку или вообще… попросить из органов. Он сидел на стуле посреди и с грустью смотрел на Крячко, который все звонил и звонил кому-то по телефону, расхаживая по кабинету из угла в угол и старательно обходя стул с сидевшим на нем участковым. С не меньшей грустью он смотрел и на Гурова, который о чем-то оживленно спорил, склонившись над бумагами на своем столе вместе с молодым крепким капитаном. Вот все делом заняты, думал участковый, точнее, профессионально расхлебывают то, что я натворил. Нет, не я натворил, а в результате моей непрофессиональной деятельности получилось так, что им теперь расхлебывать, отложив свои важные дела в сторону. – Так, а давайте и Захарченко введем в курс дела, – бросив трубку на стол, заявил Крячко. – Что он сидит как бедный родственник. – Сейчас, подожди, – отмахнулся Гуров, продолжая о чем-то негромко шептаться с капитаном. – Ну, раз так, тогда я сам начну, – пожал плечами Стас, ногой пододвинул стул и уселся напротив участкового, сложив руки на груди. – Значит, так, парень. Включаешься на этом этапе в работу нашей сводной оперативной группы. На твоем участке убили эту тетку, которую потом нашли в угнанной машине. Об этом ты в курсе. Но вот что было до этого и почему объединили оба разыскных дела, ты еще не знаешь. Рассказываю… И он сжато, не опускаясь до подробностей и предыстории, рассказал об убийстве во время прохождения квеста, а затем упомянул и о письме, которое получил Гуров от некоего Режиссера, взявшего оба преступления на себя и угрожавшего полковнику Гурову, требуя от него определенных действий в обмен на несовершение им какого-то убийства. Захарченко ошалело кивал головой, переводя взгляд с Крячко на Гурова, потом на Морозова и снова на Крячко. Он ожидал, приехав сюда, чего угодно, но только не такого поворота. – Да, – закончив шептаться с Морозовым, повернулся к участковому Лев, – теперь убийство этой алкоголички выглядит совсем в ином свете. Значит, вы участковый, на территории которого совершено этой убийство? – Так точно, товарищ полковник, – попытался встать Захарченко, но Гуров одним движением руки пресек эту попытку. – Как тебя зовут, парень? – Захарченко! – по привычке бодро начал участковый, тут же смутился и попытался представиться полностью: – Старший лейтенант Захарченко Семен. – Давай договоримся так, Сеня, – сухо сказал Гуров. – В нашей группе работать нужно быстро, эффективно и не изображать казарму. Если бы я не навел о тебе предварительно справки, я бы решил, что ты гимназистка. А за тобой два задержания вооруженных бандитов. И начальство тебя считает толковым специалистом. Поэтому привыкай к следующему: обращаться к нам не по званиям, а по имени-отчеству, каблуками не щелкать и не бодать головой воздух с возгласами «так точно» и «никак нет». Разговаривать обыкновенным языком, деловито и лаконично. Понял? – Понял, – кивнул участковый. – Молодец! А теперь давай, что по этому убийству бомжихи есть на сегодняшний момент? – Есть не очень много, потому что следов никаких группа не нашла. По ее личности гораздо больше. Штырева Ольга Ивановна, 1980 года рождения. Уроженка Москвы, образование среднетехническое. После окончания школы получила специальность швеи-мотористки, устроилась работать на швейную фабрику. Неудачное замужество, проблемы с беременностью, стала увлекаться алкоголем, появились такие же подруги, недовольные жизнью и имеющие огромный зуб на мужиков. Правда, обществом мужиков они не чурались и выпивали группами по несколько человек. – Прямо поэт, а не участковый, – улыбнулся Крячко. – Это ты сейчас все нарыл или знал о ней раньше? – Что-то знал раньше, что-то разузнал сейчас, когда ее убили. Они у меня под надзором всегда были. Писали на них соседи, приходилось заниматься профилактикой, но серьезных правонарушений они не допускали. По душам со Штыревой поговорить мне никак не удавалось, потому что она с незнакомыми, тем более с участковым, не любительница откровенничать. А подруги про нее не много знали. Пьет, потому что с семьей не получилось, вот и вся информация. А уж когда это случилось, я навел о ней подробные справки. – Сень, а за что ее могли убить? – неожиданно спросил капитан. – Ни за что. Агрессивностью в их компании никто не страдал. Драк во время пьянок практически никогда не было. Другое дело, что она компании не в квартиру к себе водила, а все норовила с ними на свежем воздухе выпивать. Вот тут от участковых ей попадало за распитие в общественных местах. – Значит, оперативники ее окружение потрясли? – Да, всех, с кем Штырева пила, я им передал со своими характеристиками. Между прочим, там нет ни одного судимого. Просто алкоголики и люди со склонностью к бродяжничеству. Как и у самой Штыревой. – Твое мнение? – спросил Гуров. – Сам ты к какой версии склоняешься? – На мой взгляд, Штырева случайная жертва, – заявил Захарченко. – Ее никто особенно не выбирал. Вскрытие показало, что убили ее около полуночи. Получается, что просто попалась на пути и убийцам было все равно, кого убивать. Собутыльники в последний раз видели ее возле гаражей. Потом они, по их же словам, расползлись кто по домам, кто по ночлежкам, и никто не помнит, куда и когда ушла Штырева. Убийцам, как я теперь понимаю, важно было просто продемонстрировать мертвую женщину в костюме Коломбины. Машина нужна для того, чтобы не нести труп на руках, это всем было бы заметно. А с машиной как раз нормально – подъехал, вышел, положил труп у подъезда и ушел, а тело и машина остались. – Это все понятно, – поморщился Гуров. – Ты, Сеня, нам сейчас наши мысли озвучил, узнав, что преступления связаны, а нас интересует, что ты подумал, когда труп нашли, когда ты узнал, что у тебя на участке убили бомжа. – Циничное, беспредельное хулиганство, – ответил участковый, – ничего особенно и не преследующее. Возможно, что и убийство было случайным, непреднамеренным. А уж потом решили с телом вот так «пошутить». – Ничего себе шуточки, – покрутил головой Крячко. – Ты в своей практике уже встречал таких шалунов? – Нет, конечно, – развел руками Захарченко, – но уж больно выходка нелепая. Ну, я тогда так подумал. – Между прочим, Сеня, – нравоучительно заметил Крячко, – ты должен раз и навсегда зарубить себе на носу, что просто не сумел придумать правдоподобных версий и расценил все как глупую и циничную шутку. А на самом деле так никто не шутит, разве что раз в пятьдесят лет. Всегда есть серьезная причина для серьезного поступка. А убийство – поступок очень серьезный. – Итак, ликбез заканчиваем, – подвел итог Гуров. – Слушаем приказ. Захарченко в помощь Морозову и изучать окружение и собутыльников погибшей Штыревой. Переверните в районе все с ног на голову, но узнайте точно, кто и за что мог убить женщину, как все произошло, есть ли свидетели. Подворный обход в микрорайоне, откуда угнали машину, ничего не дал, поэтому времени на это не теряйте. Задание агентуре оперативный состав в этих районах получил. Мы с Крячко займемся пятеркой претендентов на роль Режиссера. На сегодняшний день первые сведения у нас есть, причем очень любопытные. – Настолько, – проворчал Крячко, – что все наши теории готовы рухнуть в одночасье. – Отнюдь, Станислав, отнюдь, – подняв указательный палец, возразил Лев. – Как раз было бы плохо, если бы все пятеро сидели в настоящий момент или, наоборот, все пятеро были на свободе и находились, скажем, в розыске. Итак! Никифоров сидит как миленький во второй раз, как я понял. Я переговорю с оперативниками, которые его вели и брали, познакомлюсь с материалами дела. Станислав, ты займись запросом в Якутию, или где он там отбывает. Дальше, кто у нас там? – Горобец умер около полугода назад, а Магомедов почти десять лет назад. – Насчет Магомедова я бы не стал так спешить с выводами, – заметил Гуров. – Парень пропадал несколько раз и находился. Мог снова сделать такой же фортель. А что больше не проявился, так мог завязать и жить на награбленное все это время. Или в бизнес вложился. Нет, этих покойных проверять будем так же тщательно, как и ныне здравствующих. У нас на свободе из этой пятерки Ремезов и Михно. Я займусь живыми, а ты, Станислав, займись проверкой умерших. * * * Ремезова Гуров нашел в двух десятках километров от Москвы в Нахабине. После освобождения ему не разрешили жить в столице, да Ремезов и не горел желанием, как рассказал по телефону оперативник, который первое время надзирал за освободившимся уголовником. В Нахабине у него жила престарелая тетка, которая согласилась принять непутевого племянника и списалась с ним, когда он еще сидел под Рязанью. В Нахабине ему и выписали проездные документы. То, что никто на работу не взял человека с судимостью, Гурова не удивило. Что ни говори, а таких на свободе в коллективах не жалуют, а если и берут, то на такие низкие и неквалифицированные должности, что в статусе бывший сиделец сравнивался с узбеками, подметавшими города и поселки России на социальные зарплаты или на пособия от центров занятости населения. Лев был уверен, что Ремезов нигде не работает и тихо спивается в кругу таких же опустившихся личностей с разной судьбой, но общим финалом. Или снова взялся за старое ремесло, но его просто еще не поймали. К большому удивлению сыщика, он нашел Ремезова в элитном коттеджном поселке. Все такой же коренастый, плечистый, с кривоватыми ногами и «ежиком» на темени, он таскал батареи отопления, мешки с какими-то строительными смесями, лопатой на листе железа старательно перемешивал раствор. Гуров смотрел на Ремезова со стороны минут двадцать, пытаясь понять, какие еще изменения произошли в этом человеке, кроме появившейся в волосах проседи и морщин возле уголков губ и глаз. Лихой был парень в прошлом, грабежей за ним было больше, чем удалось доказать следствию. И выкручивался он тоже лихо. Кажется, Ремезов всегда пытался предусмотреть все в этой жизни, но не всегда у него получалось с алиби, и загремел он тогда в колонию как миленький. – Здравствуй, Василий! – сказал Гуров, подойдя к Ремезову со спины и остановившись в трех шагах. Кто его знает, а вдруг нахлынут воспоминания, а в руке тяжелая от засохшего на ней раствора совковая лопата. Ремезов медленно повернулся, смерил гостя взглядом с головы до ног и так же неторопливо вытер тыльной стороной ладони пот со лба. И еще сыщик заметил, как глаза бывшего уголовника метнулись по сторонам. Привычки остались, подозрительность тоже, но что это означает? Что Ремезов все еще промышляет грабежами или просто никому не верит и боится, что за ним придут еще раз уже без причин, а потому что он уже сидел? Похож или не похож он на того человека, что приходил, по описанию свидетелей, с Левкиным в день его гибели на квест? А если бороду приложить? – Не узнаешь? – снова спросил сыщик. – Узнаю, – с вызовом ответил Ремезов. – Вас забыть сложно. – Что это? – улыбнулся Лев, подходя ближе. – Неужели такая неприязнь сохранилась в душе? Кажется, в то время все было честно. Ты жил преступным промыслом, моя работа заключалась в том, чтобы защищать людей от таких, как ты. Я тебя взял с поличным и доказал, что ты виновен. Что не так? – Я теперь что, должен вам на шею при встрече бросаться? – поморщился Ремезов и как-то затравленно стал озираться по сторонам. – Идем-ка присядем, – кивнул Гуров на новенькие лавочки, составленные у заборчика в ожидании установки. Они сели. Ремезов сразу полез за сигаретами, закурил, держа сигарету по-зэковски, огоньком в ладонь. Гуров продолжал смотреть на него внимательно и оценивающе. – Зачем пришли? – глухим голосом спросил Ремезов. – Старые дела? – А если новые? – Я в завязке, начальник. Много лет в завязке, хоть меня и «сватали» много раз. Вот работаю. Целыми днями работаю, от себя уйти хочу. – Слушай, Василий. – Гурову пришел в голову один вопрос, который он захотел тут же задать бывшему уголовнику. – Скажи, а за что вы все полицию ненавидите? Ты вот можешь ненавидеть лопату за то, что она тебе не дает перевернуть и перемешать одним движением сразу кубометр раствора? Ты можешь ненавидеть свои руки или спину, что они не могут позволить тебе перенести в дом сразу восемь мешков сухих смесей? Так и мы не позволяем вам делать то, чего природой не предусмотрено. Обществом не предусмотрено. – Не надо, начальник! У меня нет ни к кому ненависти, нет ни на кого обиды. Даже на тех бывших дружков, которые меня в падлы записали, потому что не пошел с ними на дело. Тебе не понять, начальник, что такое стоять одной ногой в ночи, а второй на солнце и выбирать, куда шагнуть. Ты вот смотришь на меня как на бывшего «сидельца», что, мол, с него взять! А у него душа, может быть, есть, открылась душа. Спросишь, раскаиваюсь ли за прошлое? А я просто не хочу о нем думать и вспоминать. Я его вычеркнул из памяти, я за него отсидел честно весь срок. – А теперь? – осторожно спросил Гуров. – Ничего теперь! Просто я разницу увидел, почувствовал, через ноздри пропустил, через душу свою. Понимаешь, начальник, я увидел разницу, когда к тебе относятся как к скоту, а когда как к человеку. Есть нормальные люди, у кого семьи, квартиры, телевизоры, дети, которых они водят в парк на качели и в зоопарк. А есть угрюмая кашляющая масса в серых робах, есть паханы с гнилыми зубами и глазами, полными ненависти ко всем вокруг. Это целый мир, наполненный ненавистью и лагерной вонью. И я сделал свой выбор. Пойми, начальник, что здесь я человек! Не Ремез, не Ряха, а Васек. Иногда даже Василий Борисович. Меня уважают, я смотрю людям в глаза как равный. И я понял, что стыдно считаться бывшим преступником. Ты это понимаешь, начальник? Гуров смотрел на Ремезова, видел, как подергиваются желваки на его скулах, как в глазах, полных ожесточенности, очень беззащитно появляются слезы. И как этот большой и сильный мужик пытается усилием воли унять эту подступающую к глазам и горлу влагу. А ведь я не зря жизнь прожил, подумал он. Вот глядя на таких, и думаешь, что не зря. Говорят, что колония не перевоспитывает. А вот и нет, она дает возможность сравнить и почувствовать разницу, сделать выбор. Между прочим, сделать самому! – Ладно, Василий Борисович. – Гуров поднялся и похлопал Ремезова по плечу. – Это ты хорошо сейчас сказал обо всем, о себе. Я же просто мимо шел, увидел, вот и решил поговорить, узнать, как ты. Приятно удивился, что ты работаешь. Ну, будь здоров!