Услышав первый щелчок повернувшегося в замке ключа, Михаил выключил свет на лестничной площадке и, взяв за плечо, оттащил Ибрагима в сторону от двери. Ключ щелкнул еще раз; дверь начала открываться, и Шахов, опустив на глаза прибор ночного видения, вырубил свет в квартире. Появившийся на пороге призрак издал гортанный возглас изумления, который оборвался на середине, вбитый обратно в горло пулей сорок пятого калибра. Падая, чеченец рефлекторно нажал на спусковой крючок пистолета, который, как выяснилось, все это время держал в руке. Судя по звуку, это был «ТТ»; в момент выстрела ствол его смотрел куда-то вверх, и пуля, ударившись о дверную притолоку, осыпала голову и плечи Михаила крошками отбитой штукатурки. Он услышал знакомый, царапающий по нервам визг рикошета и, перепрыгнув через упавшее тело, ворвался в квартиру. Тепловые излучения стен и мебели рисовали причудливые, колеблющиеся очертания предметов. Дверной проем, что вел в гостиную, выглядел как слабо светящаяся рама, внутри которой перемещались излучающие зыбкий фосфорический свет фигуры. Михаил услышал приглушенный хлопок, и одна из фигур, только что вскочившая из стоящего напротив телевизора кресла, рухнула на заставленный посудой, забросанный объедками стол, выронив короткоствольный милицейский автомат. В гостиной снова хлопнуло, и еще один чеченец, зачем-то закрыв лицо скрещенными руками, боком упал на груду сваленных в углу сумок и чемоданов, а затем медленно сполз на пол, увлекая за собой набросанные как попало вещи. В темноте прогремел пистолетный выстрел, озарив ее короткой красноватой вспышкой. Зазвенело разбитое пулей оконное стекло, и Шахов увидел стрелявшего, который пятился в сторону прихожей, судорожно поводя из стороны в сторону стволом выставленного перед собой пистолета, словно пытался одновременно удержать на мушке погруженную во мрак комнату. Михаил аккуратно выстрелил ему в затылок и, когда человек упал, перестав закрывать обзор, сразу же взял на прицел следующую светящуюся фигуру, которая, скорчившись, сидела под окном. — Свои! — крикнула фигура, подняв над головой скрещенные руки, в одной из которых Михаил разглядел удлиненный цилиндрическим набалдашником глушителя пистолет. — Не увлекайся, — уже спокойнее добавил Дорогин, медленно вставая с корточек, — не стреляй в меня, добрый молодец, я тебе еще пригожусь. — Все, что ли? — спросил Михаил. — Кажется, все… Шахов прислушался. В квартире было тихо, лишь из-за двери спальни раздавался негромкий детский плач. С тревожно бьющимся сердцем он шагнул туда, и тут дверь туалета с грохотом распахнулась настежь. В узком темном проеме возникла еще одна испускающая слабый фосфорический свет фигура. На дульном срезе скорострельного штурмового пистолета забилось косматое злое пламя, прихожая наполнилась треском выстрелов, звоном разлетающихся стеклянных осколков и тупым стуком коверкающих штукатурку пуль. Чеченец палил веером, наугад, не видя цели, но он стрелял из «ингрэма», а эта уродливая шепелявая машина выпускала двадцать пуль в секунду, и пули были тридцать восьмого калибра. Шахов почувствовал сильный безболезненный толчок в правый бок и выстрелил навскидку. Судя по тому, как качнулся чеченец, пуля попала ему в грудь. Но, теряя равновесие, он успел снова нажать на спуск, выпустив на волю последние четыре или пять пуль. Три из них нашли цель. Фосфорическое мерцание в линзах прибора ночного видения стало стремительно меркнуть, и, падая, Михаил удивился: неужели у него испортились инфракрасные очки? Он так и умер, пребывая в заблуждении, уверенный, что в темноту погружается не он сам, а окружающий мир. Дорогин боком шагнул в прихожую из гостиной и трижды выстрелил в человека, который сидел на полу туалета, привалившись спиной к унитазу, и непослушными руками пытался вставить в рукоятку «ингрэма» новую обойму. Тело кавказца трижды содрогнулось, принимая в себя свинец, скособочилось и завалилось набок, с негромким стуком ударившись пробитой головой о выложенную кафелем стену. Еще секунду или две Дорогин продолжал давить на спусковой крючок, пока не осознал, что обойма «вальтера» пуста. Сунув разряженный пистолет за пояс, он опустился на одно колено рядом с Шаховым и попытался нащупать пульс. — Что же ты, дружище? — сказал он, наконец, и медленно выпрямился, рассеянно вытирая о штанину испачканные кровью пальцы. В узкой, как пенал, спальне по-прежнему слышались приглушенные всхлипывания, временами переходившие в тоненький жалобный плач, напоминавший то, как скулит обиженный щенок. Дорогин огляделся и, заметив забившийся в угол светящийся комочек, наклонился над ним. — Пойдем, маленькая, — сказал он, осторожно беря на руки теплое, конвульсивно содрогающееся от сдавленных рыданий тельце. Голос почему-то звучал хрипло, слова царапали горло и напоминали рычание, вырывающееся из глотки раненого зверя, и ему пришлось откашляться, прежде чем заговорить снова. — Не бойся, все плохое кончилось. Сейчас поедем к маме. Мама нас ждет, скучает, бабушка пирогов напекла и все глядит в окошко: где, спрашивает, моя Анюта? А Анюта — вот она, сырость разводит… В прихожей ему пришлось перешагнуть через лежащее поперек дороги тело Михаила, и он про себя порадовался тому, что в квартире темно и что девочка, если повезет, никогда не узнает, что на самом деле приключилось с ее отцом, а главное — почему. А то ведь, чего доброго, станет винить в его смерти себя и к двадцати годам совершенно изведется. Дети — они ведь такие, никогда не угадаешь, что может прийти им в голову… За дверью квартиры лежало еще одно тело. Дорогин изумился: кто бы это мог быть? — а потом сообразил, что это, по всей видимости, Ибрагим, которого отыскала шальная пуля. Наверное, кто-то там, наверху, решил, что легкая смерть станет для него наилучшим выходом. Дорогину это решение представлялось спорным, но, в конце концов, кто он такой, чтобы судить Всевышнего? На пустом загородном шоссе примерно на полпути между Москвой и Вязьмой он остановил микроавтобус на мосту через какой-то безымянный ручей. Снегопад прекратился, в свете фар лениво клубился сырой оттепельный туман. Намаявшаяся Анюта спала в темноте прогретого салона, укрытая старой камуфляжной курткой, и временами сильно вздрагивала во сне. Дорогин вышел из машины, без стука прикрыл дверцу и подошел к бетонным перилам. Теперь стало слышно, как внизу журчит невидимая в темноте вода. Было уже начало четвертого. Глаза жгло, словно туда насыпали горячего песка, веки налились свинцовой тяжестью и все время норовили сомкнуться. Сергей собрал с перил пригоршню мокрого снега и умыл им лицо. Утершись рукавом, он закурил, а потом вынул из-за пазухи теплый, увесистый полицейский «вальтер РРК», взвесил на ладони, будто прощаясь, и разжал пальцы. Под мостом булькнуло. В переводе с немецкого аббревиатура «РРК» означала «полицейский пистолет, гроза криминала», и этой ночью он оправдал свое название, которое всегда казалось Дорогину чересчур амбициозным. То, что ему предстояло, лежало на душе тяжким грузом: как уже было сказано, Дорогин терпеть не мог беседовать со свежеиспеченными вдовами. Кроме того, вся эта история разбередила старые раны, которые, как выяснилось, были из тех, что никогда не заживают до конца. К горлу то и дело подкатывал горький комок. Сергей многое бы отдал за то, чтобы поменяться с Шаховым местами. Майор погиб, спасая свою семью. Дорогину это в свое время не удалось — просто не выпало такого шанса; ему пришлось довольствоваться местью, которая, как оказалось, ничего не вылечивает и никого не возвращает с того света. Докурив сигарету до самого фильтра, он выбросил окурок в темноту за перилами и вернулся за руль. Трогая машину с места, он подумал, что надо бы позвонить Ольге Шаховой и предупредить о своем приезде, но не стал этого делать, чтобы не будить Анюту. Кроме того, ему хотелось хотя бы ненадолго оттянуть разговор, неизбежность которого вовсе не делала его более приятным. Глава 16 Генерал-лейтенант Кирюшин, одетый в непромокаемый спортивный костюм, поношенные кроссовки и вязаную лыжную шапочку, неторопливой трусцой двигался по набережной, совершая утреннюю пробежку. Голые деревья парка неподвижно стояли в рыхлом ноздреватом снегу, между мокрыми черными стволами висел белесый туман. В черных полыньях, темневших среди серого непрочного льда, полоскались ленивые московские утки, кое-где сквозь туман неясно виднелись фигуры других бегунов и немногочисленных собачников, которые вывели на прогулку своих хвостатых питомцев. Генерал бежал, с удовольствием вдыхая полной грудью холодный сырой воздух, нейтрализуя вредные последствия сидячего образа жизни и своей многолетней приверженности к трубочному табаку. Из боковой аллеи появился еще один любитель бега трусцой. Сворачивая на набережную, он поскользнулся на серой наледи, с трудом удержал равновесие и побежал дальше, понемногу нагоняя генерала. Андрей Андреевич услышал приближающееся шлепанье кроссовок по мокрому асфальту, но не стал оборачиваться. Бегун настиг его и пристроился слева, отставая от генерала на шаг. Теперь Кирюшин слышал его затрудненное дыхание. Видимо, по дороге сюда он угодил в пробку или просто плохо рассчитал время, и, чтобы встреча состоялась, ему пришлось нестись через парк во весь опор. — Физическую форму надобно поддерживать на уровне, — не оборачиваясь, проворчал Кирюшин поучающим тоном. Генерал-лейтенант любил шпынять подчиненных, полагая, что мелочные придирки позволяют держать их в страхе. Еще бы! Когда начальник замечает каждую мелочь и не оставляет безнаказанной даже малую провинность, никому и в голову не придет совершить провинность большую — себе дороже, знаете ли! А что кое-кому генерал-лейтенант Кирюшин представляется тупым солдафоном, придирчивым, крикливым дураком, так это их личная проблема. Пусть попробуют сделать из этого практические выводы, тогда и станет видно, кто тут на самом деле дурак. Дураков, господа офицеры, в генерал-лейтенанты не производят! — Виноват, товарищ генерал-лейтенант, — слегка задыхаясь от бега, сказал полковник Семенов. — Просто немного не выспался. Полковник знал, что дураков не производят в генерал-лейтенанты, как знал и то, что некоторые неглупые люди на генерал-лейтенантских харчах жиреют, расслабляются, перестают ловить мышей и незаметно для себя деградируют, превращаясь в ленивых властолюбивых интриганов. Кирюшин на бегу обернулся и через плечо бросил на полковника быстрый оценивающий взгляд. Несмотря на свежий воздух и прочие полезные для здоровья прелести ландшафта, вид у Семенова был нездоровый, как у запойного гуляки, поутру бредущего домой после шумной пирушки. Судя по землистому цвету лица и залегшим под глазами темным кругам, полковник не просто «немного не выспался», а не спал вовсе, причем, вполне возможно, уже не первую ночь подряд. — Кто ж тебе спать-то не давал? — ворчливо поинтересовался Андрей Андреевич. — Небось, баба? — Если бы, — вздохнул Семенов. Из-за одолевавшей его одышки вздох получился прерывистым и хриплым, но генерал даже не подумал остановиться или хотя бы снизить темп. Он понимал, конечно, что Семенов явился сюда вовсе не затем, чтобы поговорить о погоде или рассказать о своих любовных похождениях. Здесь, на набережной, во время утренней пробежки они встречались только тогда, когда происходило нечто экстраординарное и возникала нужда в разговоре тет-а-тет, без оглядки на возможность прослушивания. Так было в сентябре, сразу после пятидневной войны, когда работавший в Сухуми агент сообщил о встрече генерала грузинской госбезопасности Мтбевари с эмиссаром «Аль-Каиды» шейхом Хаттабом аль-Фаллахом, прозванным Черной Смертью. Сообщение оборвалось на полуслове; больше агент на связь не выходил, а на следующий день пришло известие о том, что его труп с пулевым ранением в голову обнаружен среди развалин. Так было, когда людям Семенова удалось обнаружить и обезвредить группу, готовившую террористический акт не где-нибудь, а в Кремлевском дворце, во время дипломатического приема на высшем уровне. Взять живым никого из террористов не удалось, но после того случая стало ясно, что кто-то из руководителей кремлевской охраны либо просто сливает налево информацию за очень большие деньги, либо участвует в подготовке государственного переворота. Ясно стало также, что отныне генерал Кирюшин не может доверять никому из коллег и подчиненных, за исключением, разве что, все того же Семенова. И план операции по выявлению окопавшейся в кремлевских коридорах крысы обсуждался здесь же, на набережной, во время совместных утренних пробежек. Поэтому важность доставленных полковником Семеновым известий не вызывала сомнений. Вот только, судя по его виду, известия эти не содержали в себе ничего утешительного, и выслушивать их генералу Кирюшину, откровенно говоря, не хотелось. В последние двое суток события начали стремительно развиваться, вступая в новую фазу — увы, не завершающую, но самую важную, от которой зависело все. И генерал-лейтенант Кирюшин неожиданно для себя ощутил, что уже слишком стар для этих игр. Возможно, что он чересчур много на себя взял и ответственность оказалась для него слишком большой. На его должности можно было десятилетиями жить припеваючи, особенно если не высовываться и при этом умело имитировать бурную деятельность. Не ошибается тот, кто ничего не делает; только теперь эта старая поговорка предстала перед Андреем Андреевичем во всей полноте своего истинного значения. И выяснилось, что никакая это не поговорка, а превосходный стратегический план для человека, который уже достиг определенных высот, утомился, постарел и уже не в силах карабкаться дальше в гору и штурмовать новые вершины. А он, старый дурак, внял уговорам засидевшегося в полковниках карьериста, которому есть к чему стремиться. А теперь что же? Теперь только и остается, что играть до конца. Потому что эта игра не из тех, которые можно прервать по собственному желанию, просто бросив карты на стол. — Ну, что у тебя стряслось? — ворчливо спросил он под аккомпанемент размеренного шлепанья подошв по мокрому асфальту. — Шах убит, — на выдохе сообщил Семенов. Кирюшин остановился так резко, что полковник с трудом избежал столкновения. — Как убит? — Четырьмя пулями, — сказал Семенов, с ходу вдаваясь в ненужные подробности. — Наповал. На съемной квартире в Марьино, где люди Мустафы Акаева держали его дочь. — Пытался освободить? — Так точно. Вернее, освободил. — Как это? — изумился Андрей Андреевич. — Как это освободил, если его убили? — Он был не один, — старательно дыша носом, чтобы восстановить дыхание, сообщил полковник. — Кто второй, установили? — Никак нет. Работаем. — Хреново работаете! Куда смотрел твой Старый? — Был приказ наблюдать и не вмешиваться. Кроме того, Старый за ними просто не поспевал. Они прошлись по окружению Акаева, как асфальтовый каток по куриной кладке. — То есть?.. — Мустафа Акаев убит. Аслан Дахоев, его правая рука, убит. Вахит Мацуев, личный водитель и специалист по выполнению деликатных поручений, убит — сброшен с балкона девятого этажа. Ибрагим Акаев, внучатый племянник Мустафы и его системный менеджер, убит. Фактически, группы Акаева больше не существует. Те, кто выжил, выжили только потому, что отсутствовали на месте событий, и не представляют серьезной опасности. Это просто стадо баранов, оставшееся без пастуха. — Исполнители уничтожены, все концы обрублены, — перевел этот излишне образный доклад на нормальный русский язык генерал Кирюшин. У него мелькнула заманчивая мыслишка, что было бы неплохо оставить все, как есть. А что? В результате оперативно-розыскных мероприятий была уничтожена террористическая группа Мустафы Акаева, который уже давно стал чем-то вроде бельма на глазу и так и просился, чтобы его кто-нибудь шлепнул. Вот и шлепнули! И поделом ему. Собаке — собачья смерть, а тем, кто завалил этого бешеного старого пса, почет и уважение. Как ни крути, а дело сделано большое, можно смело вертеть в кителе новую дырку для очередной правительственной награды… — Не совсем так, товарищ генерал-лейтенант, — возразил Семенов. Они уже не стояли, а медленно шли вдоль набережной, и Андрей Андреевич поймал себя на том, что шарит по карманам своей непромокаемой спортивной курточки в поисках трубки и табака, которых там, разумеется, не было и быть не могло. — Шах и его напарник действовали так быстро и профессионально, что после них в нашем распоряжении оказались кое-какие любопытные материалы. Например, переписка Акаева с аль-Фаллахом, из которой явствует, что он действительно готовил покушение на главу государства по поручению «Аль-Каиды»… Конец фразы нарочито повис в воздухе, и Андрей Андреевич отлично понял, что полковник хотел этим сказать. Семенов явно догадался о только что посетившей его мыслишке и намекал, что, в принципе, не имеет ничего против прекращения этого затянувшегося и чересчур рискованного дела. С другой стороны, было ясно, что такой половинчатый результат устраивает его не до конца: ему наверняка хотелось пойти дальше и, прямо как в тридцать девятом, совершить пару-тройку арестов прямо в Кремле. Чудак, подумал генерал-лейтенант Кирюшин. Радоваться надо, что все кончилось именно так! Кремль — это тебе не Чечня, сунешься — костей не соберешь! — Что-нибудь еще? — поинтересовался он, решив пока оставить полковничьи намеки без внимания. — Обнаружена также строго конфиденциальная информация, касающаяся организации охраны Первого, — доложил полковник. Андрей Андреевич крякнул. — Так. И что за информация? — Сведения о численности и расстановке личного состава и точный план резиденции в Завидово. Андрей Андреевич ненадолго задумался. Последнее сообщение служило прямым доказательством того, что в «кремлевке» вовсю орудует крот. Но кто это может быть? Существующим положением вещей довольны далеко не все, и упомянутый крот может занимать весьма и весьма высокий пост, причем вовсе не обязательно в охране президента. А если это кто-то из первых лиц государства, что тогда? Попробуй вывести такого монстра на чистую воду, схватись с ним один на один, и тебе, скорее всего, не поздоровится. Именно, что костей не соберешь… А пенсия-то — вон она, рукой подать! Большая игра явно не задалась, и глупо упускать случай ее закончить — аккуратно, к всеобщему удовольствию. Пожать лавры одержанной победы, пусть себе и половинчатой, и спокойно уйти в отставку. А крота, если таковой действительно имеется, вычислят и прищучат без него. Вон, пусть тот же Семенов этим занимается, раз уж ему так неймется… Полковник Семенов смотрел на него с подчеркнутым вниманием тупого служаки, ждущего приказа от начальства, коему по штатному расписанию положено думать за подчиненных. Эта маска выглядела так натурально, что ей хотелось верить. — Значит, сделаем так, — поддавшись искушению, начальственным тоном изрек Андрей Андреевич. — Что у нас есть на Шаха? — Много, — сказал Семенов. — Столько, что, будь он жив, хватило бы на три пожизненных. Сооружение подкопа под периметр в Бочаровой Ручье и оборудование позиции для стрельбы с целью проникновения в личную охрану Первого. Вступление в сношения с Акаевым и сокрытие данного факта. Это все поступки, граничащие с государственной изменой. Далее идет уголовщина, понадобившаяся, как вы понимаете, для сокрытия факта государственной измены. Например, убийство посредника в переговорах… — Это сыщика, что ли? Как его?.. — Лесневского, товарищ генерал-лейтенант. Был сбит машиной вблизи своего офиса. Машина со следами крови погибшего стоит в гараже Шаха. — Ловко! — Не без того. Во время ограбления квартиры Шаха люди Акаева сделали слепки ключей от квартиры и гаража. Я так понимаю, что, использовав для убийства Лесневского автомобиль Шаха, они пытались получить дополнительный повод для шантажа, но не успели им воспользоваться. — Логично. Стало быть, машина — прямая улика, доказывающая вину Шаха. Недурно, полковник, недурно. Что еще? — Продажа секретной информации, хранение незарегистрированного огнестрельного оружия, убийства… да все, что угодно! В конце концов, он стрелял в Старого, и тот сможет это подтвердить.