Начинало темнеть. Наступившая осень еще не тронула желтизной листья огромной старой березы, росшей около забора, но было прохладно. Из трубы дома напротив вился дымок — хозяин, известный рок-музыкант, топил камин. Как ни странно, машин около дома не было — в субботу чаще всего у хозяина была куча гостей. Даниил подышал полной грудью и собрался пройтись до околицы, где начинался лес, но тут в кармане куртки зазвонил мобильный телефон, номер которого знали лишь несколько человек — отец, Алла, Катя, которая уже умела пользоваться связью, и две женщины, с которыми он давно поддерживал «отношения». — Слушаю… — Это я, Даниил, — послышался голос отца. — Думаю, нам надо поговорить. Не возражаешь, если я приеду? — Приезжай, — со вздохом ответил Даниил, понимая, что разговора в любом случае не избежать. Так пусть он лучше состоится здесь, в лесу, чем в каменном городе, который последнее время все больше давил на него. — Жди, — сказал отец и отключился. «Волга», на которой приехал Матвей Иванович, была служебной, но за рулем сидел он сам. — Свою в автосервисе оставил, — пояснил он. — Сцепление барахлит. Ну, пошли, что ли… В ожидании отца Даниил разжег камин — сооружение того же печника. Камин был небольшим и предназначался не для обогрева, как и русская печь, — в доме стоял газовый котел. Подождав, пока отец усядется в кресло, Даниил спросил: — Заночуешь, папа? — Возможно, — кивнул Матвей Иванович. — Тогда я что-то типа ужина соображу… На столике появилась бутылка текилы, хрустальные стопки и немудреная закуска. Даниил принес антикварные серебряные вилки и тарелки с вензелем Екатерины Второй, купленные им за бешеные деньги на аукционе в прошлом году. Этого «богатства» Матвей Иванович еще не видел. — По-царски живешь, — подколол он сына. — С этих тарелок небось сам Потемкин едал. — А-а, — махнул рукой Даниил, — не бьются — и ладно… Матвей Иванович усмехнулся: — Так ты только из таких соображений императорское серебро покупаешь? Даниил ответил смущенной улыбкой и промолчал. — Ну, давай за то, чтобы Катенька нашлась, — поднял рюмку Матвей Иванович. — Дай Господь, чтобы вернулась к нам живая и здоровая. — С ней все будет хорошо, отец, я чувствую, — заверил его Даниил, и они, чокнувшись, выпили. Отец и сын долго молчали, глядя в пламя камина. Матвей Иванович встал, подбросил в огонь березовое полено и сказал: — У меня был разговор с Купцовым… И снова замолчал. — И… что? — наконец спросил Даниил. — Откровенный был разговор. Расставили точки над «i». Он предложил дать денег на выкуп Кати, если я уйду с должности. Больше всего на свете Матвею Ивановичу не хотелось хитрить с сыном; он намеревался прямо выложить все как есть — и то, что он знает про махинации Даниила, и то, что уверен: Катю похитил именно Купцов… Но состоявшийся несколько часов назад разговор с Мариной заставил его отказаться от этого намерения. Она, профессиональный психолог, настаивала на том, чтобы профессиональный разведчик — правда, несколько иного профиля, чем ученики спецшкол КГБ, — прощупал сына, а не лез в лобовую атаку, после чего Даниил, естественно, запрется во всем. Матвей Иванович согласился и теперь ходил вокруг да около, презирая самого себя за эту, как он считал, нечестную игру с собственным сыном. В разведке он привык пробираться по крутым горным тропинкам, рискуя каждую минуту собственной жизнью, и, если нужно было допросить захваченного врага, не церемонился. Здесь же… В мирной жизни почти все происходит постепенно. Даже смерть, в отличие от мгновенной гибели в бою от пули, попавшей в сердце, приходит не сразу, а медленно и печально, сняв в прихожей башмаки, оставив у вешалки сверкающую косу и принося соболезнования родственникам будущего покойника. Но иногда даже самая мирная жизнь самого невоенного человека в самый неподходящий момент взрывается, подобно брошенной малолетним хулиганом под ноги случайному прохожему петарде. Именно так произошло и с Даниилом, который сидел рядом с отцом и размышлял о сволочной судьбе, заставившей кого-то выбрать на такую должность его родного отца. Если бы он знал, кто это сделал, он проклял бы его от всей души… — Что ты собираешься делать, отец? — спросил Даниил, закуривая сигарету. Матвей Иванович заметил, что у сына слегка трясутся руки. — А что мне остается? — устало произнес Хвостов. — Ты напортачил где-то, а отвечать пришлось всем нам. — Не стоило тебе сбивать меня с пути, — сделал опасный выпад Даниил. Выпад достиг цели. Противник пошатнулся, но шпагу не выпустил. — А я тебя заставлял? Не заставлял ведь, согласись. — Я послушный сын… — сделал Даниил шаг назад и тут же ударил снова: — Но ты ведь знал, к чему у меня душа лежала. — Если бы она у тебя действительно к филологии лежала, ты бы никогда с пути не свернул, — парировал отец. — Но я тебя оправдываю. Тогда время было такое, что выбирать не приходилось. И ты посчитал, что быть нищим филологом — хуже, чем богатым бизнесменом. — Все так, — опустил шпагу Даниил. — Мне тебя винить не приходится. Но получилось так, как получилось. История не знает сослагательного наклонения. А Купцов и со мной говорил. Признайся честно, ты думаешь, что это он… с Катей… — Да. Снова повисло молчание. — Ее ищут, сынок, очень упорно ищут. Но, видать, так спрятали, что… Короче говоря, что бы ни было, в понедельник я пишу заявление об уходе. Можешь сообщить этим… что деньги будут. Ты уже знаешь, куда и кому их передать? — Пока нет… Они сказали, что, когда будут деньги, тогда и разговор будет. Звонят мне каждый день… — Понятно… Выиграл, значит, Купцов эту партию. Но ведь матч еще не окончен! Матвей Иванович налил обоим текилы и сказал: — Я сейчас длинный тост произнесу. Это даже не тост, а история целая. Ты уж выслушай, не обессудь… — Выслушаю, отец. Только давай выпьем сначала, а потом ты историю расскажешь. Они выпили, и Матвей Иванович вновь перенесся в горы Афганистана, на окраину крохотного аула, где, по данным агентуры, скрывался известный полевой командир Масуд. — В восемьдесят седьмом году нашу дивизию перебросили под Кандагар, в самое пекло. Тогда же знаешь, как было: днем афганцы в царандое ходят (это у них милиция так называлась, которая типа нам помогала), а ночью — чалму на голову и «Аллах акбар!». Где тут отличишь своего от чужого? Строго говоря, «своих» там мало было. В основном жители городов, те, кого новая власть пригрела. А горцы… Они нас ненавидели. Причем совсем по-восточному ненавидели — днем он тебе кланяется, а ночью пулю в спину пускает… Наша разведрота стояла в небольшом городке, я даже не помню уж, как он назывался на пушту, а в переводе это звучало как «Большой арык». И вот повадились в этом городке по ночам наших солдат красть. Несколько патрульных и часовых вот так забрали, кое-кого убили. Ну, само собой, у нас среди афганцев агентура была — в основном среди узбеков и таджиков, пуштуны слишком гордый народ, чтобы на своих стучать. Сообщили, что всем заправляет некий Масуд, человек в прошлом известный, но на год-два куда-то исчезнувший. Говорили даже, что убили его. Но — нет, ранен был, в Пакистане отлежался и назад вернулся. Банды у него большой не было, человек тридцать всего, зато население его полностью поддерживало. Очень авторитетный командир был. Нам дали задание его захватить. Можно было, конечно, аул сравнять с землей ракетами, но командование женщин и детей не хотело уничтожать. Все-таки тогда уже Горбачев был у власти, и такие операции почти не проводились. Нас было около сотни человек; к селу подобрались, как нам казалось, незаметно. С нами шел проводник из местных, его семья была в заложниках. Наше начальство его предупредило: не найдем Масуда — больше их не увидишь. Удивились, что караулов не выставлено, — не в обычае душманов так поступать. Окружили село. Проводник показал, в каком доме скрывался Масуд… Не было Масуда в доме. Был парнишка лет четырнадцати и старик. Не успели уйти. Или не захотели — там старуха еще еле живая лежала. Все село обыскали — нету. Ни Масуда, вообще никого нету. В горы ушли; видно, там у них схрон был. Кто предупредил — так и не узнали. Тут проводник — он немного по-русски говорил — показывает на парнишку и старика, мол, они должны знать, где все остальные. А у нас специалист один был, ну… палач, одним словом. Прапорщик. И получилось так, что его племянник у нас тоже служил, срочную. И племянника этого прямо с поста уволокли. Буквально прошлой ночью. Так что прапор злой был как собака. Да и все мы не добрее — что это такое, чуть не полвзвода солдат исчезло! И наших разведчиков, и из других подразделений… Короче, не стал я этому прапорщику мешать. Он парнишку к дереву привязал… Ну, не стоит о том, что он с ним делал. Они с нашими еще не то вытворяли. И пацан стал говорить. Отец его в это время рядом стоял, никто его не охранял и не обыскивал — совсем древний старик был. Плакал, глядя на все это. Молча плакал. И вот, когда сын его начал говорить и уже почти сказал, где их схрон, этот старик бросился на него… Кинжал он в рукаве прятал… И — одним ударом. Прямо в сердце. Мы и охнуть не успели… Убил сына, чтобы тот не умер предателем. Хвостов налил в рюмки текилу и, не дожидаясь сына, выпил. Тот последовал его примеру. Даниил первым нарушил долгое молчание. Он все прекрасно понял, но сдаваться не собирался. На этот раз желание пожить победило. — Это, папа, ты мне сюжет «Верескового меда» рассказал, — грустно заметил он. — «Не верил я в стойкость юных, не бреющих бороды…». Или «Тараса Бульбы». «Чем я тебя породил, тем я тебя и убью», — съерничал он. — А вообще, я тебя прекрасно понял. — Ну и хорошо, что понял, — тихо сказал Матвей Иванович. — Я все знаю, Даниил. — Ну, и что ты знаешь? — Купцов мне про твои дела со страховкой рассказал… В том числе про то, как ты больным, которых застраховал, умирать помогаешь. Даниил побледнел. Такого поворота он не ожидал. — Нет… — Да, сынок. — И ты в это поверил? — Он бы не стал врать, это все ведь можно проверить. — А ты бы стал проверять? Отец, он тебя на понт брал! Он ведь знал, что ты шума не захочешь поднимать, проверяя, вот и наплел тебе с три короба! — Он знает мои возможности. Я бы так проверил, что никакого шума бы не возникло… Ладно, Даниил. Мне не нужно, чтобы ты признавался, каялся — все равно прощения тебе нет. Последуй совету Купцова и уезжай за границу. Если бы не Катя… С этими словами Матвей Иванович встал и вышел из дома. Через несколько минут Даниил услышал шум мотора машины, на которой уехал его отец. Катя уже давно спала, уткнувшись в бок Веры, с которой изменила Ольге, к немалой обиде последней. Взрослые же, в том числе приехавшая вместе с Ольгой ее мать Светлана Георгиевна, сотрудник Управления по делам несовершеннолетних МВД, сидели на кухне и пили чай. Дорогин нацепил очки (делал он это очень редко и только при своих), а Ольга уже не первый раз подумала, что обычно, если человек снимает очки, взгляд его делается беспомощным, а у Дорогина глаза становились твердыми, как у мастера по стрельбе из лука или пистолета. Он рассказывал неизвестные подробности дела Хвостовых. — И самое интересное, что этот Даниил по уши влюблен в Марину… — Как сказал один мой знакомый, история любви в любом случае заканчивается созерцанием кафеля в абортарии, — ляпнула Ольга.