– Проклятые фанатики! – заорал он, оглядываясь и ища взглядом слепца. Постепенно собирался народ, желая поглазеть из-за чего сыр-бор. – Чертовы коммунисты! Понаехали! – вопил продавец. – Это я толпу собрал!.. – Он резко умолк, заметив, что у стола и правда собралась куча народу. – Люди, люди, – сменил тон худолицый, – не толпитесь, по одному, на всех хватит. Полдюжины клубней первому, кто купит у меня картофелечистку. – Он вернулся на место и спокойно стал показывать коробочки с машинками. – Подходите, не толкайтесь – на всех хватит. Полученную от девушки брошюру Хейз открывать не стал. Он лишь взглянул на обложку последний раз и разорвал бумаги пополам. Затем сложил половинки и порвал снова. Рвал брошюру до тех пор, пока от нее не осталась пригоршня конфетти. Уронив их на землю, Хейз обернулся и увидел, что девушка стоит не далее как в трех футах от него. Стоит и смотрит, раскрыв рот, блестящими глазками, похожими на два осколка бутылочного стекла. На боку у девушки висела джутовая сумка. Хейз, сердито глядя на спутницу слепого, в ответ принялся вытирать липкие руки о штанины брюк. – Я тебя видела, – сказала девушка и поспешила отойти к слепцу, который стоял сейчас у карточного стола. Оттуда она снова обернулась и посмотрела на Хейза. Почти вся толпа к тому времени рассосалась. Продавец картофелечисток перегнулся через стол к слепому проповеднику и спросил: – Эй, понял, а? Понял, как в чужие дела вмешиваться? – Гляньте, – сказал Енох Эмери. – У меня всего доллар шестнадцать, но я… – Ага! – воскликнул худолицый. – Будешь знать, как срывать торговлю. Я продал восемь машинок. Продал… – Дайте мне одну, – попросила девушка, указав на коробочки. – Деньги, – ответил худолицый. Достав завязанный узелком платочек, девушка извлекла из него две пятидесятицентовые монеты и протянула их продавцу. – Дайте мне одну машинку, – повторила она. Продавец взглянул на мелочь и скривил рот. – Доллар с половиной, сестренка. Быстро убрав руку, девушка обернулась на Хейзела Моутса, словно тот окликнул ее. Секунду глядела на него, затем последовала за уходящим слепцом. Хейз глядел ей вслед. – Слушай, – произнес Енох Эмери, – у меня доллар и шестнадцать центов. Хочу себе такую… – Оставь, – ответил продавец, убирая со стола ведра. – Тут тебе не распродажа. Хейз смотрел в спину слепому проповеднику, теребя карман, словно не решаясь: опустить в него руку или нет. Наконец он вынул два доллара, бросил их на стол продавцу и, схватив коробочку с картофелечисткой, побежал вниз по улице. Через секунду его нагнал Енох Эмери. – Ого, да у тебя куча денег, – запыхавшись, произнес он. Девушка тем временем нагнала слепого священника и взяла его под локоть. Эти двое обогнали Хейза примерно на квартал. Хейз замедлил шаг и, обернувшись, заметил Еноха Эмери. На Енохе был желтоватый костюм, розовая рубашка и галстук цвета зеленого горошка. Парень улыбался и вообще походил на дружелюбного непоседливого пса. – Ты здесь давно? – спросил Енох. – Два дня, – пробормотал Хейз. – А я два месяца. Работаю на город. А ты где? – Я вообще не работаю. – Плохо, – протянул Енох и прыгнул чуть вперед, чтобы поравняться с Хейзом. – Мне восемнадцать, я тут всего два месяца и уже работаю на город. – Молодец, – ответил Хейз и, сдвинув шляпу на бок – в ту сторону, с которой шел Енох, – ускорил шаг. Слепец впереди принялся фальшиво кланяться направо и налево. – Я что-то не расслышал твоего имени, – напомнил Енох, и Хейз представился. – Ты, с виду, за теми деревенщинами топаешь, – заметил Енох. – Сильно веруешь? – Нет. – Ну и я нет, не особо. Я четыре недели ходил в Родмилльскую библейскую академию для мальчиков. Меня туда определила одна мадама. Забрала у папани и отправила в библейскую академию. Она из социальной службы была. Господи, четыре недели… думал, я стану блажным. Хейз дошел до конца квартала, Енох не отставал. Когда Хейз уже собрался перейти через улицу, Енох завопил: – Ты что, огней не видишь? Надо ждать! Регулировщик засвистел в свисток, и рядом затормозила машина. Хейз пошел через дорогу, не сводя глаз со слепого, который достиг середины квартала. К Хейзу, не прекращая свистеть, приблизился регулировщик и остановил его. У полицейского было худое лицо и овальные желтые глаза. – Ты знаешь, чего ради над дорогой повесили вон ту штуку? – спросил он, указывая на светофор. – Я ее не заметил, – признался Хейз. Полицейский молча посмотрел на него. Рядом остановилось несколько прохожих, и коп скосил на них взгляд. – Может, ты думал, что красный свет – для белых, а зеленый – для черномазых? – Да, так и подумал. Можно идти? Полицейский отпустил Хейза, уперев затем руки в бока. Отступив на шаг, он посоветовал: – Передай своим дружкам: светофор иначе устроен. Красный свет значит «стой», а зеленый – «иди». Для всех он работает одинаково: для мужчин, женщин, белых и черномазых. Так и передай дружкам-деревенщинам, чтобы в городе не терялись. Прохожие захохотали. – Я присмотрю за ним, – сказал Енох, приближаясь к копу. – Мой друг здесь всего два дня. Я присмотрю за ним. – Ты сам давно в городе? – спросил полицейский. – Я тут родился и вырос. Толкингем мой родной город. Я присмотрю за приятелем для вас… Эй, ты куда? Погоди! – Протолкавшись через толпу, он нагнал Хейза. – Я же спас тебя. – Буду должен, – ответил Хейз. – Да ладно, – отмахнулся Енох. – Может, заглянем в аптеку, возьмем по содовой? Пока рано, клубы закрыты. – Не нравятся мне аптеки. Прощай. – Будет тебе. Я все равно с тобой прогуляюсь, составлю компанию. – Он проследил за взглядом Хейза. – Я бы на твоем месте с деревенщинами не якшался. Особенно в такое время суток, да еще с фанатиками. С меня Иисуса хватит. Та мадама из социальной службы, забравшая меня у папани, целыми днями молилась. Мы с папаней жили при лесопилке, с ней переезжали. Когда приехали в Бунвилль, появилась та службистка. – Енох схватил Хейза за рукав пиджака. – Мне в Толкингеме не нравится, на улицах много народу, – признался он. – Так и норовят сбить тебя с ног… Ну да ладно, пришла, значит, эта мадама, и я ей, похоже, глянулся. Мне тогда всего двенадцать исполнилось, и я хорошо пел гимны, которым научился у одного черномазого. Глянулся я, значит, мадаме, и она забрала меня в Бунвилль, жить с ней. Дом у нее кирпичный был, но она целыми днями молилась. Тут в Еноха врезался невысокий мужчина в выцветшем комбинезоне. – Смотри, куда прешь! – прорычал Енох. Коротышка угрожающе поднял руку и по-собачьи оскалился. – Это кто здесь вякает? – огрызнулся он. – Видал? – заметил Енох Хейзу. – Все только и хотят, что сбить тебя с ног. Никогда еще такого враждебного места не видел. Тот же дом кирпичный. Я в нем с мадамой два месяца прожил, потом пришла осень, и она отправила меня в Родмилль. Я подумал: ну вот, облегчение. С мадамой ужиться не получалось. Она не старая была, лет сорока, зато страшная. В коричневых очках, волосы такие жиденькие, что твоя подливка из свинины, по голове размазанная. Я обрадовался, думал, в академии проще. Я ведь однажды сбежал от службистки, она меня вернула и сказала, будто бы имеет на меня бумаги, по которым запросто может отправить меня в колонию, если не буду послушным. Вот я и радовался, что в академию отбываю. Ты в академии не учился, ни разу? Хейз как будто не слышал вопроса. – Ну, скажу тебе, обманулся я, – продолжил Енох. – Боже правый, какое там облегчение! Прошло четыре недели, и я убег, и мадама вернула меня к себе. Я знал, черт возьми, что она так поступит, и все равно убег из академии. – Енох с минуту помолчал. – Знаешь, как мне удалось бежать от службистки? Секунду спустя Енох сам ответил: – Я ее напугал вусмерть. Стал учиться и учиться, даже молился, просил Иисуса, чтобы он показал, как уйти от мадамы, не убив ее и не загремев в колонию. Потом в одно утро я проснулся и при свете дня вошел без портков к ней в спальню. Сдернул с мадамы одеяло, и у нее случился сердечный приступ. Затем я вернулся к папане, и больше мы этой шкуры не видели. Ты только зубами скрипишь, – заметил Енох, приглядевшись к Хейзу. – Не смеешься. Поди, ты из бедных вышел? Хейз свернул на боковую улочку. Слепец и девушка дошли до угла, на квартал впереди. – Кажись, догоним их в конце концов, – произнес Енох. – Ты в городе много людей знаешь? – Нет, – ответил Хейз. – И не узнаешь. В этом городе друзей завести трудно. Я тут два месяца, а все ни с кем не сдружился. Все так и норовят затоптать меня. Смотрю, с деньжатами у тебя порядок? У меня вообще ни гроша. Были бы деньжата, уж я бы нашел, куда их потратить. Слепец и девушка остановились на углу и свернули налево. – Догоняем, – сказал Енох. – Если не будем осторожны, то угодим на встречу фанатиков и будем распевать гимны с этой девкой и ее папашей. В конце следующего квартала располагалось крупное здание с колоннами и куполом. К нему-то слепец и шел. Повсюду вокруг здания, через дорогу от него и по всей улице вверх и вниз стояли припаркованные автомобили. – Это не кинотеатр, – заметил Енох. Слепец с девушкой поднялись по ступеням ко входу, по бокам от которого восседали на пьедесталах каменные львы. – И не церковь, – сказал Енох.