* * * От Лебяжьего канала, за Цепным мостом, поверх Соляного городка высился стеклянный свод художественно-промышленного музея барона Штиглица… Кузьма Петров-Водкин. «Пространство Эвклида» Муха – будь она проклята – жужжит и жужжит, и усыпляет меня. Марк Шагал. «Моя жизнь» Улыбайся, подлец! Петербург создан для художников. Причем очень бедных художников. Имеющих за душой две-три краски, не более… – Слушай, напиши книжку про Муху. – Про какую муху?! – Да про свою Муху – Академию Штиглица. – Да, да! Напиши!.. – вторит хор голосов. Почему я?! Да не хочу я писать ваши книги, рисовать ваши картины и донашивать ваши бывшие мечты из секонд-хенда!.. Я другое дерево. – Какое, интересно? – Синее. Сказано – не сделано. Напишу книгу. Бестселлер. Заработаю много денег и куплю себе нормальную жизнь. А проживу её чуть попозже. …Когда я впервые переступила порог Мухи, академии имени Штиглица, меня потрясли три вещи: Пергамский алтарь, в аудиториях одни девушки (ни одного Петрова-Водкина!), и отсутствие счастья на лицах. Мне казалось, если ты учишься в Мухе, куда некоторые художники поступали по пять-шесть раз, то выражение счастья не должно сходить с лица: судьба решена, смысл обозначен. Улыбайся, подлец! Спустя время, уже учась в академии, я увидела в зеркале XIX века недовольную росомаху – это была я. Ожидание счастья угасло и во мне. Кстати, в этом зале ожидания я стояла с трёх лет. – Жила-была девочка, и звали её Счастье. – Нет: Обух! – Жила была девочка, и звали её Фламинго. – Нет: Обух! – сопротивлялась я. – Ну хорошо. И звали её Обалдуй Обух. – Ну-у, это неприличность. – Кузьма-а-а!.. – смеялся папа. – Вот уж не думал, что так с фамилией угожу! Всё детство меня называли Кузьмой (хочется думать, что в честь Петрова-Водкина, главного штигличанина, которого в семье чтили). У меня тяжёлая наследственность: папа въехал во дворец Штиглица в коляске – два студента-монументалиста, мои будущие бабушка и дедушка, родили третьего монументалиста и бросились все втроём сдавать сессию. И если уж совсем точно, то я впервые въехала в академию, балансируя на плече папы. Мне было года три. …Белая мраморная лестница. Долго поднимаемся. Оказываемся в огромном зале. Над головой стеклянный купол. Идём по длинным коридорам, снова лестницы, картины, колонны… Шум, люди. Поднимаемся ещё выше. Все жмут друг другу руки. Обнимают. Смеются. Пьют вино за встречу и за 5-й этаж. Так и запомнилось: здесь радуются и все друг друга любят. Здесь – счастье. А таинственный «5-й этаж», как выяснится позже, – это монументалка, декоративно-монументальное отделение живописи. «Стены красим», – брезгуя пафосом, обычно говорили монументалисты. Я повторяла за ними. «Чем занимается твой папа?» – «Стены красит», – отвечала я. И все думали, что мой папа маляр. Муха имени Штиглица Во времена моих родителей академию называли училищем имени Веры Мухиной, в просторечии – Мухой. Сам же Александр Людвигович нарёк свой дворец Школой технического рисования барона Штиглица. Я думаю, глядя на всю эту роскошь, названную просто «школой», что скромность барона зашкаливала. Впрочем, в те времена красота являлась нормой: в моде была архитектура, а не дизайн. Между прочим, когда академия называлась училищем имени Веры Игнатьевны, студенты любили с шиком козырнуть Штиглицем: во-первых, это было справедливо. Во-вторых, звучало красиво и даже как-то баронно. Однако сегодня, когда имя Александра Людвиговича вернулось на своё законное место, многие по-прежнему зовут академию Мухой… И в этом тоже есть своя справедливость. Скажем так: Муха имени Штиглица. На гербе барона Штиглица – три пчёлки. Он действительно трудился яко пчела: строил железные дороги, вокзалы, приюты, учреждения… Но самым любимым детищем его была Школа технического рисования – с великолепным убранством внутри (впоследствии утраченным в хаосе революций), огромной библиотекой и потрясающим музеем, построенным академиком архитектуры и первым директором Максимилианом Месмахером. Невероятно, но этот ДВОРЕЦ находится в переулке. С земным названием: Соляной, 13. Соляной городок Был когда-то Соляной городок. А остался только Соляной переулок. А в чём тут соль? А соль в мешках. Дело в том, что до середины XIX века здесь находились огромные соляные склады. Но ещё раньше в этом месте, на берегу Фонтанки, была Партикулярная верфь: Пётр I мечтал, чтобы его подданные плавали, как жители Амстердама и Венеции, и поэтому мосты не строил, а строил суда и верфи. Случись всё по его разумению, мы бы сегодня были не пешеходами, а гребцами. Не случилось.