– Жить можно только в воображаемом мире, – говорил папа. Так и жили. Писали, красили, иллюстрировали. И поэтому я решила поступать в Муху на книжную графику. Но после того как на консультации меня попросили стереть у русалки хвост и дорисовать две ноги, я поняла, что тут у меня не заладится. На монументалку идти по папиным стопам? Не женское это дело, сказал папа. Мебель? Но ничего личного у меня к мебели не было, разве что дома у нас на баночках гороха «Бондюэль» покоился старинный стол – ещё от прабабушек… Это было странное сочетание, и гости не понимали, что это – дизайн или наш стратегический запас: в случае стихийного бедствия кто куда, а мы к баночкам «Бондюэль». На самом деле – стол был просто низкий, и баночки гороха его «возвышали»; это была временная опора, которую позже сменили баночки с персиками. Как-то раз (дело было ещё в школе) ко мне пришёл Артём – помогать с алгеброй («Любовь – это помогать ей перед экзаменом». Значит, то была всё же любовь?). Он увидел эти баночки с персиками и сказал: – О, у вас перестановка!.. В общем, перебрав все факультеты, я остановилась на художественном текстиле. – Будешь работать на заводе – ковры ткать. – Не буду. – Будешь шторы расписывать. – Не хочу. – А чего ты хочешь? Хотелось рисовать русалок. – Художнику всё равно что портить, были бы краски. А рисовать можно на чём угодно: на дереве, на бумаге, на ткани… Это правда. Между прочим, кузнецы сегодня называют себя художниками по металлу, столяры – художниками по дереву, портные – стилистами. И все вместе – дизайнеры. Блин. А вот во времена Штиглица нас бы называли «учёными рисовальщиками»… Пряха судьбы Её зовут Макошь. Языческая богиня земли и ткачества. Великая ткачиха пряла не только пряжу, но и нити человеческой судьбы. Свою судьбу она тоже устроила, спряла. На орнаментах древнерусских вышивок Макошь изображена с протянутыми к небу руками. Небо – её муж, бог-кузнец Сварог. Земля держит небо, небо держит землю – равновесие мира происходит через прикосновение этих влюбленных, говорят мифы. Красиво говорят. Иногда она держит птиц. Это её сестры-помощницы – Доля и Недоля. Сейчас таких богинь в огромном количестве выпускает наша Академия Штиглица. Я заправляю ткацкий станок. Кручу вал. Протягиваю нити основы в ремизки… закрепляю на переднем валу… отматываю. И когда вертикальная система нитей уходит куда-то за горизонт огромного ткацкого станка (это только мне неинтересно или всем?), начинаю ткать, впуская первую синюю нить утка? сквозь основу. Чувствуя себя то Макошью – богиней ткачества и распорядительницей судеб, то просто ткачихой, спустившейся с антресолей. Идёт неспешная размеренная работа. Ткацкая пуста. И, кажется, можно услышать, как дышит пыль. Под равномерное её дыхание я тку гобелен. Челнок снуёт из стороны в сторону, пропуская уто?к через основу и погружаясь в сон. В вещий сон вещей. Вещий сон вещей Я выхожу из Соляного городка, иду к набережной Фонтанки. Там обычно стоит женщина, кормящая чаек. Чайки очень любят сильный ветер. Больше чаек сильный ветер любит только моя мама. Чайки начинают летать, лавируя между потоками ветра и время от времени замирая. А мама говорит, что взлететь можно с помощью ветра и шляпы. Она уже летала так однажды во сне в Кишинёв. На следующее утро звонили знакомые: «Ты была в Кишинёве?! Тебя видели!..» Значит, и правда летала. Раз люди видели. Седая женщина в красном плаще кормит чаек хлебом. Но чайки не могут оторваться от ветра. А ветер, мешая хлебным крошкам попасть в Фонтанку, относит их на асфальт к ногам женщины. Их подбирает пара голубей. Женщина настырно кидает хлеб чайкам. – Не едят! Не едят, глупые! Обжоры вы! Вы две обжоры! – кричит она голубям и переводит взгляд на меня. – На! Держи! Ты корми! Я устала. Стою одна посередине Пантелеймоновс-кого моста, увешанная тубусами, рюкзаками, папками, держу буханку хлеба. Кидаю мякиш этой красивой паре голубей. Но тут вместе с ветром на них нападают чайки. Нападают на нас троих. Жирные чайки отнимают у меня буханку. Лучше бы они отняли у меня тубусы, рюкзаки и папки. Жирные чайки злорадно дербанят свой трофей. А та пара голубей исчезла… Если бы сейчас мимо пролетела моя мама в шляпе, то это был бы уже сон… Доля-Недоля – Смотри. – В скайпе включается значок видео. Он показывает мне карниз окна, усеянный ячневой крупой, и двух голубей. Я узнаю? их. – Это мои голуби! Я их вчера на Фонтанке кормила! Это не удивило его. Мы привыкли находиться в этой двухкомнатной воображаемой квартире Москва – Питер, кормить одних и тех же голубей и притворяться, что нам нужны поезда, чтобы встретиться. Я вновь почувствовала себя Макошью. С двумя голубями в руках. …В одном из поверий говорится, что Доля прядёт пряжу для Макоши, Недоля тоже прядёт, но плохие нити у неё получаются, и время от времени ей приходится их обрезать. А где Доля и где Недоля – поди знай. Сидят воркуют. В следующей главе лучше пойти на исповедь. Исповедь Минуя Марсово поле и Летний сад, перехожу Пантелеймоновский мостик и оказываюсь на исповеди. – У меня с моей матушкой разница девять лет, – говорит батюшка. – И то бывают размолвки. Тебе нужно найти ровесника. Вы должны вырасти на одних фильмах, слушать одну музыку, читать одни книги. Я смотрю на батюшку козой: блин, он ничего не понимает в моей жизни. Найди себе ровесника. Ровесник Артём был человеком-оркестром. Он играл хеви-метал на гитаре, барабане и гуслях. Тяжёлый металл. Тяжеленный. И когда он лупил по струнам, было ощущение, что во всех городах поезда? сходят с рельсов – и это всё в одной моей голове. – Тебе нравится? – спрашивал он. Это был древний ужас с картины Бакста, где мир рушится, остаётся лишь богиня любви Кора с синицей в руках. А у меня в руках был клубок синих ниток и два голубя. Батюшка бросает взгляд на тубус у меня за спиной и спрашивает: – А кто он по профессии?