– Писатель. Батюшка вздыхает: – Тебе нужен муж из другой сферы. Может быть, учитель там или инженер… А лучше врач. И батюшка неожиданно добавляет: – Ферштейн? Ага. – Подожди меня здесь, – говорит батюшка и духом уносится за алтарь, оставив меня с открытым финалом. Врач – это, конечно хорошо. И я знаю одного такого врача. Это Миша. С Мишей мы знакомы с детства. Вместе собирали динозавров. Он не давал мне играть в плейстейшен и жалел домашнего компота. А теперь я его вообще не вижу. Он учится на врача, читает энциклопедии всех времён и народов, а по ночам работает на «скорой», присутствуя в моей жизни лишь в рассказах Заремы, его мамы: – Я говорю ему: Миша, ты не выдержишь, бросай эту работу; а он отвечает: а кто же будет их всех спасать?! Миша – тот самый Ловящий Во Ржи. Ловит детей, бомжей и всех остальных в придачу. Миша всё знает. И может спросить меня, когда отменили крепостное право. И я засыплюсь. …Батюшка выносит чашу со святой водой и окропляет моё лицо. – Всё! Воскресла! Побежала! И я побежала в Муху. Бегу, а навстречу мне мчится солнце на самокате. Зажмуриваюсь. Солнце обнимает меня. – Привет! – говорит мой солнце-ровесник. Забыла сказать, что мальчики, конечно, тоже учатся у нас в академии, но их можно отнести к существам мифологическим. В том плане, что они существуют, но увидеть их может не каждая. – Знаешь! У меня будут жена и дети! А я буду рисовать подсолнухи! Идём, я знаю хорошее место, где продают вкусное печенье! Но я забыл, как оно называется! Оно с сыром! Идём! Тебе понравится! И мы пошли есть печенье, а не в Муху. И муза справа плюнула нам вслед. – Слушай, а ты уже была в Эрмитаже? – жуя печенье, спросил мой друг-ровесник. – Я там с пяти лет. – Да нет!.. Там же выставка современного искусства!.. – Не интересуюсь. – Да ты что!.. – закричал мой восторженный друг. – Я был уже три раза! Это грандиозно! Сегодня последний день!.. И мы пошли в Эрмитаж. И муза опять плюнула нам вслед. Ветрянка-10 Это было похоже на заражение какой-то болезнью. Сначала пошла реакция – Эрмитаж покрылся прыщиками (арт-объектами). Потом пошло раздражение – он начал чесаться и кричать: – У меня Ветрянка! Ветрянка-10! Приходите на меня посмотреть! Болезнь атаковала весь город. Эту выставку продлевали, продлевали – и в последний день очередь из людей была похожа на длинную кишку, заворачивающуюся узлами по всей Дворцовой площади. (В последний день вход на выставку был бесплатным.) Всю эту толпу ненавидел один человек. Толпа протягивала ему свои вещи. Он носился от вешалки к вешалке – так, что было видно только летящие в его руках плащи и куртки. Гардероб находился в самом низу, одна лампа мигала, создавая небольшой полумрак, и гардеробщик походил скорее на Гермеса, принимающего души-куртки в загардеробную жизнь. – Мест нет! – в бессилии кричал он. – Нет! Куда вы все идёте?! Вчера не могли прийти?! А дальше он стал говорить мне (почему-то мне): – Мужик пришёл с дамой в шиншилях, пришёл в шубе, говорит: «Повесь мою шубу». А чего он пришёл? Вчера сто рублей не мог заплатить? Пришёл с дамой, когда бесплатно. А я на ту выставку принципиально не поднимусь. Вот у нас тут трубу прорвало, все говорят: «У вас трубу прорвало», – а если я им скажу, что это современное искусство, так они рядом фоткаться начнут!.. – Так, – прерывает монолог гардеробщика мой спутник. – Ты будешь на его трубу смотреть, или мы всё же пойдём в зал? Честно говоря, я бы просто послушала гардеробщика. Первой на выставке нас встретила Венера с родинкой от Монро, выкрашенная в дикий розовый цвет и тем утратившая своё мраморное благородство. Под ней была табличка, которая гласила, что автора волнуют «остросоциальные темы, связанные с вопросами современных СМИ и сексуальности». – Ну, это к Фрейду, – усмехается кто-то рядом. Идём дальше. Автор другого шедевра, сообщают нам, вдохновлён «таинственным символизмом» мультика «Том и Джерри» (вообще он делал эту работу как подарок своей дочери, но потом «работа ещё обогатилась новыми смысловыми оттенками»). То есть до нас эта работа дошла переполненной смыслами. Вхожу в предвкушении. Темнота. Музыка. И светящаяся дырка в стене. «В ожидании Джерри» называется. «Возможно, он когда-то появится…» Простодушные ищут изъян в себе: «Я плохо разбираюсь в искусстве. Эту работу надо смотреть в контексте. Ведь она всё-таки находится в Эрмитаже…» И вот тут уже к Пиотровскому. «Михаил Борисович, а папа знает?!» (Папа, Борис Борисович Пиотровский, был предшественником своего сына и, как говорят старшие товарищи, ревностным хранителем традиций Эрмитажа. Ну, по крайней мере, таким его помнят.) А всё началось с Энди Уорхола, после выставки которого в 2000 году Эрмитаж потерял невинность. Я помню эту выставку. Мне было пять лет. Мы вместе выставлялись (звучит, да?). Это была первая выставка наших детских работ в одном из залов Эрмитажа, по соседству с Энди, но собственная слава в моём сознании затмила славу Уорхола. Помню только, что взрослые говорили почему-то не об Уорхоле, а о Пиотровском, типа: ну Пиотровский ваще-е!.. – Идём! – тащит меня мой ровесник. – Там дальше «Вагон»!.. Нашумевший «Красный вагон» Ильи Кабакова. Он «работает в жанре тотальной инсталляции». Уже страшно. Инсталляция посвящена становлению, развитию и распаду Советского Союза. Народ табуном хороводит вокруг вагона, постигая изо всех сил… На выходе мы увидели, что кто-то фотографирует ту самую аварийную трубу гардеробщика – одного умного на этом корабле дураков. А на улице мой друг, будущий искусствовед (кто-то создаёт искусство, а кто-то им ведает), с пеной у рта, горящими глазами и беспорядочными взмахами рук объясняет мне всю великость инсталляции Кабакова: какая гениальная идея, какая мысль! Как точно автор раскрывает причину распада СССР!.. Мой друг вдохновенно сыпет терминами, но когда он прерывается, чтобы перевести дух, я спрашиваю его: – Тебе понравилось то, что было внутри «Вагона»? Мой спутник застывает и с изумлением восклицает: – А что, можно было зайти внутрь?! …Нет, мне не нравится современное искусство. И ровесники не нравятся, батюшка. И печенье, кстати, тоже не очень… Мне нравится Козин: «Не уходи-и, тебя я умоля-яю…» – Потому что ты какая-то советская! – мстительно говорит мой ровесник. Гагарина не видела, но я его люблю