— Да, мама, привет… Да вот к другу на дачу поехал после работы, у него день рождения… Нет, совсем недалеко от Москвы, в Переделкино… Ну Ваня такой, ты его знаешь. Мы с ним вместе в универе учились. Нет, Светы тут нет, у нее дела сегодня — экзамен… Да не волнуйся, не буду я много пить, и купаться, конечно, тоже не полезу. Я что, совсем уже олигофрен, по-твоему. Ну все, ну давай, а то меня друзья засмеют. Света не могла сдержать улыбки. Митя снова почувствовал себя неловко. Эта чрезмерная заботливость его матушки, как будто ему было пять лет от роду, всегда его напрягала. Тем временем лодка медленным ходом неуклюже выплыла на середину реки. Течение здесь было довольно-таки сильным, да и ветер оказался слишком холодным. Но Светлана, одетая в легкую блузку, не замечала никаких неудобств, особенно после того, как Митя отдал ей свой пиджак. — Что, мерзнешь, волчий хвост! — подзадоривала его Светлана. — Надо бы согреться. Ну-ка, приостанови мотор. Митя как раз подумал было, что для сугреву они с собой ничего не взяли, но, как выяснилось, Света все предусмотрела. С видом циркового фокусника она вытащила из-под лавки корзину, из которой торчала красивая бутылка с импортной этикеткой. — Опаньки! Вот вам фокус-покус. Это бурбон, благородный напиток. Жалко только, стаканчиков нет. — Придется из горла, — сообразил Митя. — Ну, ничего страшного, — улыбнулась Света, открывая бутылку. — Будем по-студенчески, как в старые добрые времена. — Вообще-то, пьянство на воде — это нарушение техники безопасности, — ради шутки вспомнил Митя. Ему и действительно очень не хотелось купаться в холодной реке. К тому же такие купания были чреваты не только переохлаждением. В детстве он так и не научился плавать. — А у нас не пьянство, а культурный отдых, — в тон ему ответила Света. — Тогда предлагаю выпить за культурный отдых. Давай начинай. — Ну уж нет, — возразила Света. — Давай лучше выпьем за нашу любовь. Чтобы она была такой же красивой, как этот закат. Митя был далек от восхищения здешними пейзажами, но виду не подавал. — А начинают, кстати, мужчины, — добавила Света, протягивая ему бутылку. — Давай — за любовь и до дна! — Ну, до дна я не смогу, пожалуй, — признался Митя. — Вот и не надо. Мне оставь. Митя никогда не пробовал бурбон. И даже, если честно, не знал, что это такое. Он осторожно сделал маленький глоток и протянул бутылку назад Свете. — Эх, что-то совсем мало ты выпил за любовь! — воскликнула девушка. — Так не положено! Давай-ка еще. Митя вспомнил о безопасном поведении на воде, но безропотно повиновался. К тому же бурбон оказался на удивление приятным напитком. И совсем не обжигал горла. — Пей-пей, не жалей, — подзадоривала его Света. И жидкость плавно перемещалась из бутылки в желудок Мити. Когда он наконец оторвал бутылку ото рта, ему стало совсем хорошо. В глазах все расплывалось. Тело стало каким-то мягким и податливым. А первые звезды, появившиеся на небе, казались елочными гирляндами. Да и само небо как будто было сделано из сладкой ваты. — Н-ну, т-теперь твоя очередь, — промолвил он заплетающимся языком, возвращая бутылку. — А то эти з-везды н-на нас упадут. Эт-то, знаешь, в астрономии п-принцип такой есть, когда елка и с-стоит и не падает. Вдруг его ладонь разжалась, и бутылка выпала за борт. Митя проводил ее непонимающим взором. — Ну что же ты, дурашка! — воскликнула Света. — Ладно уж, ничего страшного. Иди лучше ко мне. Она расстегнула верхнюю пуговицу на блузке. Затем еще одну. Митя попытался было встать, но у него ничего не получилось. Лодка легко покачивалась на волнах, и он покачивался в такт с ней, приземлившись попой на днище. — Иди же, иди, не бойся! — При этих словах блузка расползлась надвое, обнажая все то, что под ней находилось. Митя снова встал и тут же покачнулся. Лодка в этот момент дала серьезный крен вправо. — С-вет, я т-тебя так лю… — Ну так где же ты! Я тебя жду. Он неуклюже переступил через лавку и чуть было не свалился за борт, удержавшись в лодке лишь каким-то чудом. Но когда Митя сделал следующий робкий шажок, Света осторожно приподнялась со своего места и сильно толкнула его обеими руками. Ее блузку тут же обдали брызги. Митя плюхнулся в реку как мешок с картошкой. — Свет… э… Свет… ээ… Свет, — изо всех сил трепыхался Митя, захлебываясь холодной водой. Его возлюбленная достала из сумочки сигарету и закурила. Затем она взяла мобильник и позвонила Шнеле. — Все уже сделано, давай подъезжай, — сказала Света в трубку. — Понял. Буду через десять минут. Она положила телефон в сумочку и выкинула окурок за борт. Хладнокровно огляделась. Митя все еще подавал признаки жизни и нечленораздельно мычал. — Чао, мой любимый, — негромко произнесла Света. — Мне будет тебя не хватать. Она аккуратно переместилась на корму лодки, завела мотор и направила моторку к маленькой пристани. О Мите напоминали уже только круги на воде. Глава восемнадцатая Размышляя о том о сем и не спеша прогуливаясь по вечерней Москве, Дорогин через некоторое время добрел до знаменитого кафе «Ночи Кабирии». Оно появилось еще лет двадцать назад, когда вся богема повально увлекалась Феллини. Контингент там был специфический. В небольшом прокуренном подвальчике обычно собирались киношники, а также их друзья, жены, любовницы, любовники жен и, разумеется, просто сочувствующие. Ходили легенды о том, что в этом кафе частым гостем бывал Тарковский, хотя ко времени открытия «Кабирии» он давно уже умер. Зато список других киноталантов, напившихся здесь до поросячьего визга, был внушителен. Таблички можно было вешать на каждый столик: «На нем 23.07.1991 танцевал лезгинку Александр Баширов», «Здесь 09.07.1995 Петр Мамонов исполнил свою песню про муху», ну и так далее. В «Кабирии» киношники назначали встречи, и именно туда они мчались после худсовета или съемочного дня. Там можно было одолжить полтинник до пятницы, можно было получить хорошую роль, а можно было ее потерять, дав по пьяни в глаз режиссеру из-за несогласия по вопросам творчества раннего Бергмана. В свое время и Сергей любил там сидеть с бокалом дешевого «сухарика», знал он и всех местных завсегдатаев. Но это было очень-очень давно, как будто бы в прошлой жизни. В последний раз Дорогин бывал здесь лет, наверное, пятнадцать назад. И ему казалось, что от старой доброй кафешки остались лишь одни воспоминания. Капитализм последних десятилетий предоставил для таких милых мест очень мало шансов на выживание. Над входом в подвальчик все еще красовалась старая и изрядно потрепанная вывеска «Ночи Кабирии». Муму не устоял и решил зайти, чтобы хоть ненадолго вернуться в прошлое. В этот вечерний час кафешка была почти пустой. В полумраке можно было разглядеть лишь несколько фигур. Неподалеку от входа пили водяру с чебуреками какие-то явно случайные юнцы. Чуть поодаль нежно глядела друг на друга юная парочка. Из второго зала тоже раздавались какие-то голоса. Дорогин заказал рюмку коньяку с кофе и занял свое любимое место — за столиком на небольшом подиуме. Он медленно осматривал интерьеры. Удивительно, но здесь почти ничего не поменялось, кроме посетителей… Не было уже в этом кафе тех шумных киношных компаний, и поэтому оно превратилось в самую обычную московскую забегаловку. «Расползлись все по углам, — с грустью думал Дорогин, потягивая кофе по-восточному. — Нет больше нашего киношного братства». Как раз в этот миг из соседнего зала кафе вышел человек и бодро направился в сторону уборной. Но не дойдя до ее дверей всего нескольких шагов, он вдруг остановился прямо напротив столика Дорогина. С полминуты стоял и молча его разглядывал. Сергей поднял глаза, чтобы одарить этого наглеца вопросительным взглядом. — Муму? — вдруг воскликнул тот. — Да не может быть! Дорогин сразу узнал этого парня. Перед ним стоял не кто иной, как Димка Кривошеев, в свое время один из лучших каскадеров Москвы. С Сергеем они лет десять шли по жизни нога в ногу. Одни и те же проекты, те же фильмы, но потом судьба их разлучила. Дорогин резко выпал из кино, а вот Дима, наоборот, пошел на повышение и смог сделать неплохую карьеру продюсера. С тех пор он возмужал, забурел. Начал носить галстук. Муму вскочил со своего стула. Друзья радостно обнялись. — Слушай, а мне говорили, что ты… — начал было Дима. — Умер? — дополнил за него Сергей. — Ну да, почти так все и было. — Умер, шмумер, лишь бы был здоров! — вспомнил Кривошеев бородатый анекдот. — Ладно, пойдем за наш столик. Я тут с дамой одной, она из Берлина. Решил вот показать, где московская богема тусуется. — Может, я вам помешаю? — застеснялся Дорогин. — Да нет, ничуточки! Мой водитель сейчас эту даму повезет в гостиницу. Ей здесь все равно не понравилось. Ну а мы посидим немного, вспомним былое. — Идет! — охотно согласился Дорогин. * * *