Они сидели в тесном срубе, превращенном в келью. Огарок свечи бросал на ее стены из неотесанных бревен кривые отблески. В начале разговора старец спросил Андрея о том, как продвигается его работа. — За последний год я ни разу не взял кисть в руки, — ответил он. — Не могу. Что-то внутри меня мне мешает. — Поведай, что же именно. Ты ведь должен уметь испытывать духов. — Не знаю, отче, не знаю. Видно, мир, в котором я живу, не дает мне покоя. Слишком много зла вокруг. — Так сей же добро! Разве не к этому призвал тебя Господь? — Да я пытался. Но то, что я делаю… Зло как будто поглощает его. Оно пожирает все, все без остатка! Вот, к примеру, позвали нас с Данилой церковь расписывать. Церковь, казалось бы, дом Божий, Его собственность, а не людскую! А ради чего, спрашивается? Один князь хотел утереть нос другому князю. Другой князь обиделся, и такие срасти пошли. Я очень жалел потом, что вообще за эту работу взялся. — А ты не жалей, — спокойно ответил игумен Никон. — Нечего тут жалеть. Подумай лучше о тех простых людях, которые на твои фрески смотреть будут. Им-то до княжеских этих страстей ни малейшего дела нет. — Хорошо, а все эти войны… Свои же против своих, брат на брата! При мне брат брата в полынью бросил, и рука у него не дрогнула. А потом он придет в церковь на мои иконы креститься, и снова рука у него не дрогнет, и сердце тоже. — Помнишь, как Иоанн Богослов написал водительством Божьим: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его»? Неужели не премного этого для развеивания твоих сомнений? Андрей в ответ только потупил глаза. Возразить ему было нечего. — Да, зол человек, в этом сомнения нет, — продолжал игумен. — Зло вошло в нашу природу, крепко к ней прилипло, как к месту срамному банный лист. Но и свет светить продолжает, и тьма никогда не победит его, слышишь? Инок по-прежнему хранил молчанье. — Ладно, давай лучше к делу, — спохватился игумен. — Я чего тебя позвал-то? Понимаешь, есть у меня замысел. Если будет на то воля Божья, хочу храм поставить здесь белокаменный в честь Святой Троицы и святителя нашего Сергия. Андрей окинул его удивленным взором. Каменный храм? В такое время? Зачем? Для того, чтобы уже в следующий татарский набег он превратился в обгоревшие стены? — Да, некоторые разрушают, — улыбнулся игумен, как будто читая его мысли. — А мы будем строить. Помнишь, как Спаситель наш говорил: «Отец Мой творит, и Я творю»? А тот, у кого другой отец, пусть волю своего батюшки и исполняет. Андрей призадумался. Для того чтобы выбрать путь, чтобы найти свое место в том пчелином улье, в который превратился мир, надо помнить лишь об одном — о своем Отце. — Вот, собственно, к чему я, — продолжил старец. — И тут появилась у меня мысль: в новом храме нашем должна быть и икона новая — во славу Пресвятой Троицы. А Троица — это радость. Это единство. Это любовь и свет. И я верю, что тьма никогда не сможет его объять. И надо показать это людям. Тем, чьи души измучены, тем, кто свет свой давно потерял. Это предложение застигло Андрея врасплох. Не так давно он уже дал себе слово никогда не браться за кисть. — Однажды мне как будто сон приснился, — медленно промолвил иконописец. — Я увидел, сколько страстей из-за мазни этой моей в мире возникнет. Люди ведь к иконам как к товару относятся, как к кожушку из медвежьей шкуры. — Ну, брат, в этом вины твоей нету. Но не все это люди. Это те, кого Спаситель наш назвал сынами погибели. Да и слишком уж строг ты с ними, ведь каждый человек — тварь Божья. Каждый без исключения! И хищник, и убийца. В нем все равно где-то внутри образ Создателя запрятан. И вот бы нам его только расшевелить, ведь нет воли Отца на то, чтобы хоть один человек навечно погиб, понимаешь? Андрей согласился остаться в Троицком монастыре. Работа поначалу не шла, но в голове у него постоянно крутилась фраза: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Постепенно тьма стала забываться, как бы отходить на другой план. И все вокруг наполнялось Божественным светом. Андрей снова убедился в том, что этот свет никуда не исчез из страшного мира. Стоило только закрыть глаза, чтобы его увидеть. И этот свет он передавал с помощью красок и образов, памятуя, что важная часть создания иконы — это не только работа с кистью, но также молитва и пост. * * * На предложение таксиста подбросить его поближе Шельман ответил решительным отказом. — Что вы, я как раз в табачную лавку хотел зайти по дороге, — улыбнулся он. — Да и дворик там такой, что вы потом не развернетесь. Шельман вышел из такси на проспекте Мира и свернул в первую же подворотню. Его путь был долог — до цели оставалось не меньше километра. Но старый пройдоха всегда придерживался железного правила: конспирация превыше всего. В одном из самых глухих московских закоулков среди стареньких пятиэтажек еще сохранилось бомбоубежище времен войны. На его входе была полинявшая табличка: «Ремонт обуви». Чуть пониже виднелась еще одна, более крупная: «Закрыто на ремонт». Мастерская была закрыта на ремонт все пять лет своего существования. Местные жители чинили свои ботинки в других местах. Шельман достал ключ, открыл массивную железную дверь и оказался в тамбуре. Там была еще одна дверь, с современным кодовым замком. Извне бомбоубежище казалось совершенно заброшенным. Но внутри оно было обставлено не хуже, чем коттедж на Рублевке. Комфортность пребывания в старых бетонных стенах гарантировала система «Умный дом» и множество других наворотов. В кабинете за стеклянной перегородкой горел свет. Оттуда слышался размеренный рокот какого-то агрегата. Открыв дверь, Шельман увидел человека в белом халате, корпевшего над какой-то мелкой работой. В правой руке у него была лупа, в левой — кисточка. — Ну как дела? — вместо приветствия, спросил Шельман. — Пока не родила, — ответил тот, не отрываясь от работы. — Конец близок? — Да, рассвет не за горами. За пару деньков управлюсь. Шельман знал, что этот человек не подведет. Перед ним был Павел Свирин — один из лучших реставраторов бывшего СССР. Еще в годы перестройки, когда его зарплата в Эрмитаже не превышала 25 долларов, он понял, что свои способности можно применить и на ином поприще. А тут как раз появился и серьезный заказчик — Шельман. С тех пор они и сработались. Свирин стал лучшим специалистом не только по реставрации (этим на новом месте работы ему приходилось заниматься крайне редко), но и по фальсификации произведений искусства. Вот и теперь он создавал очередную «Троицу», уже третью по счету. Первая была откровенным шилом. Свирин сразу сказал, что ее поддельность обнаружат очень быстро. Начиная со второй копии, фальшивки вышли на новый уровень. Шельман с удовольствием наблюдал за тем, как Свирин покрывает икону тонким слоем какого-то раствора. — Кстати, все забываю спросить: а как эта смесь? — Ты знаешь, неплохо, — Свирин все-таки оторвался от своей работы. — Мальчик нормально справился с заданием, все характеристики им были учтены. И эта моя копия будет даже лучше предыдущей. Я тут учел фактуру поверхности, всякие шероховатости и так далее. Так что только очень хороший спец распознает подделку. Да и то не простым невооруженным глазом, а после серьезных анализов. К несчастью, именно такой специалист, то есть Лазарев, получил на экспертизу предыдущую копию иконы. Но больших профессионалов в любом деле не так и много. — Ну и славненько, — усики Шельмана приобрели странные очертания, изображавшие улыбку. — Тогда работай. Когда будет готово? — Копия готова уже, — объяснил Свирин. — Я ее еще раньше начал, как мы и договаривались. Осталось только плавно нанести этот состав на деревяшку. Вот этим я как раз и занимаюсь. Шельман подошел поближе к столу, чтобы понаблюдать за процессом воочию. Перед ним лежала точнейшая цифровая копия «Троицы». И он знал, что каждая ее деталька, включая мельчайшие трещинки на левкасе, полностью соответствует оригиналу. Разницу было невозможно увидеть даже под микроскопом. Свирин провел целый месяц, скрупулезно приближая копию к оригиналу. Бесцветный желеобразный раствор, с которым как раз сейчас работал реставратор-фальсификатор, должен был еще более приблизить это сходство. Шельман был человеком сдержанным, но в этот раз его охватила гордость за самого себя. В мире существует множество методик подделки произведений искусства. Но по сравнению с его ноу-хау все остальные и в подметки не годились. Во всяком случае, Шельман был в этом убежден. Некий ловкач, вставший у них на пути, смог лишить их десяти миллионов долларов. Но, пережив эту крупную неудачу, они смогли оторваться от неизвестного преследователя и замести следы. «Он до сих пор не знает, что ему досталась копия!» — с ухмылкой подумал Шельман. А таких копий можно наделать сколько угодно. Состава, который изготовил Митя, хватит еще на добрый десяток. Главное — найти подходящих покупателей. Для того чтобы похвалить самого себя, он решил сделать телефонный звонок. И отправился для этого в другое помещение бомбоубежища, где его не мог слышать даже старый коллега и подельник. * * * Дорогин проснулся намного позже обычного. Вчера он самую малость перегулял, и поэтому ему сразу захотелось крепкого кофе с сахаром. Вчерашняя блондинка все никак не выходила у него из головы. Вроде девочка, как говорится, совсем не в его вкусе: смазливая, настырная, глуповатая. Но все равно она отпечаталась в подсознании — сказывалась холостяцкая жизнь. Завтракая, Муму вспомнил о первоочередной задаче на сегодняшний день: найти этого химика. Откладывать дело в долгий ящик было нельзя, и Дорогин решил тут же позвонить Мите. «Думаю, он уже отошел от дня рожденья своей мамы, — решил Муму. — Это не тот праздник, после которого отходят неделю». Тем не менее абонент оказался недоступен. Дорогин повторил звонок через полчаса. То же самое. Когда в семь вечера абонент по-прежнему был недоступен, Муму понял, что эта нить оборвалась. Или Митя ушел в бега по собственной инициативе, или его уже успели убрать… «Ловко же они обрубили канаты! — подумал Дорогин, вспоминая Артемина. — Теперь к ним и не подступиться». В этот день Муму решил никуда не ходить, кроме магазина. Он купил бутылку французского вина и кусочек приличного пармезана, уютно устроился в кресле, подтянул пепельницу и стал думать. Первым делом в его голову пришла мысль поговорить с Артеминым в том же тоне, в каком он общался с Болдиговым и этим пассивным майором. Устроить это, в принципе, можно было, даже невзирая на лысого друга Шнелю. «Подождать его, скажем, на выходе из кабака, дать по голове и отвезти в какие-нибудь развалины на окраине Москвы, — Дорогин делал эскизные прикидки. — И дальше уже начинать работать». Но этот план был несколько затруднительным, в том числе и с технической точки зрения. Во-первых, подобраться к такому видному парню, как этот Артемин, не так и легко. С ним всегда еще кто-то, например водитель. Возникает вопрос: что с ним делать? Единственный ответ на него для Дорогина был неприемлемым. Он никогда не согласился бы на безвинные жертвы. К тому же вовсе не факт, что Артемин расколется так же быстро, как этот Болдигов, а времени у Муму будет в обрез. Артемина скоро начнут искать.