Только ведь травы — это не настоящая страсть. И страх — не настоящая любовь. Вы оба играли мной по вашим правилам, не спрашивали моего разрешения, мнения. Кто я для вас? Лишь игрушка. Красивая, но вещь. А я хотела растворяться в звуках леса, работать в саду, любить простого, искреннего человека. Хотела семью. Хотела, черт вас побери обоих, жить своей жизнью! А вон та тень, горбатая, страшная, это Вы, мессир Рей. Ваша душа так уродлива. Так черна. Сантьяго не так был страшен и ужасен, как Вы. Жаль, я не сразу это поняла. Вы стоите здесь оба и смотрите на меня. Словно еще можете наброситься. Сделать мне больно. Но уже нет. Слышите, тени! Уже нет! Простые люди всегда добрее. Верю в это, потому что никогда зла от них не получала. Стражники здесь меня даже побаиваются, но все-таки не пытаются сделать то, что Вы, мессир Рей. Они держат меня взаперти по долгу службы, а не из прихоти. Вот и теперь спустили мне краюху хлеба. Ем ее и вспоминаю, как вкусно пахло свежеиспеченным хлебом в доме. Матушка делает такие мягкие булочки! Печет каждый день, что не съели накануне, дает свиньям. Он на следующий день уже черствый, этот хлеб. Мама… Кажется, я заснула. Не знаю теперь, сколько времени осталось до рассвета. Сквозь решетку в колодце я вижу звезды. Сколько звезд! Как в ту ночь, когда Вы прибыли со смотром нашего войска. Сантьяго пришел поздно, лег ко мне под бок, прижал спиной к себе, ворча, целуя в шею. Я прикинулась спящей. Но когда его это останавливало? Когда он закончил, прошептал, что завтра я познакомлюсь с королем. И уснул. А я всю ночь не спала. Слушала его дыхание. Мой господин и муж. Мой хозяин. Кольцо его рук давило на меня. Думалось: «Почему я не змея? Выползла бы сейчас осторожно, уползла бы в овраг возле лагеря. Там есть ручей. Извивающейся лентой уплыла бы отсюда. Куда угодно. Хорошо быть змеей. Свернуться в клубочек и греться на камне. Спрятаться в нору, чтобы никто-никто не нашел. Почему ты не змея, Инес?». А наутро противник напал на нас без предупреждения. Сантьяго, облаченный в доспехи, поцеловал меня на прощание и уехал убивать. А я стала ждать исхода дела. Вы тогда одержали ошеломительную победу. Помню, какие все были хмельные от счастья, помню песни солдат, их нестройные хоры. Помню, как мессир Сантьяго ворвался в палатку, схватил меня в объятья и закружил. — Победили, Инес, мы победили! И столько в нем вдруг было мальчишечьего задора, а не его привычной черной тяжести, что я сама поцеловала его в губы, и даже стало стыдно, что желала ему погибнуть в той битве… А потом в палатку вошли Вы. — Это и есть та самая Инес, что изменила самого распутного из моих градоначальников? Ваш голос. Он всегда такой раскатистый, будто с гор осыпаются камни. Словно звуки спотыкаются о что-то в Вашем горле. Этот голос приковывает к себе внимание сразу. Голос короля. Вы старше меня насколько, мессир Рей? Лет на двадцать, думаю. Во всяком случае, седина на Ваших висках придает Вашему облику мудрость, стать. А простой ободок короны призван обмануть подданных. Вы такой простой, открытый, дружески пьющий с солдатами в день победы, ласковый со всеми окружающими. Такой насквозь лживый и фальшивый. Мессир Сантьяго куда правдивее вас: он берет то, что ему нравится, сразу. Жесток, но не скрытен. Он ударит ножом в грудь, а не в спину. Я его за это уважаю. В Вас же нет ничего, достойного уважения. Ничего, что можно было бы любить. Еще тогда, в палатке, я увидела, как Вы смотрели на меня. Я спряталась за Сантьяго. — Глупышка, Инес, не бойся, — Сантьяго поцеловал мне руку и подвел к Вам. В Вашем взгляде я читала похоть, зависть и влечение, такое же влечение к себе, как и у Сантьяго. Это проклятие — быть желанной для колдунов. Я старалась не двигаться, словно этим могла спрятаться от Вашего цепкого взгляда, снимающего с меня, слой за слоем, одежду. Вы пробыли у нас недолго. Вас ждали пленницы. Новые рабыни доброго короля. Вы, конечно, скажете, что они всего лишь заложницы и гаранты мира, две принцессы. Но я видела их заплаканные лица, видела синяки на их телах, а потом, во дворце, слышала их вопли по ночам. Бедные принцессы. Бедные загнанные в ловушку души. Королева рожает одного мертвого младенца за другим. Неудивительно. Вы прокляты столькими женщинами и мужчинами, столькими детьми, мессир Рей. Вы недостойны быть отцом. А между тем, каждую свою новую любовницу Вы мечтаете обрюхатить. Это единственное Ваше слабое место. Но сила ненависти к вам сильнее Вашего семени. С каждым годом список Ваших грехов растет. А Вы забываете их всех. Всех, кого убили, сгноили в тюрьме, изнасиловали и обманули. Их так много, не так ли? Не так ли? Вы убили Сантьяго. Ваши руки в его крови, не отпирайтесь. Какое удачное совпадение, что именно тогда, когда он был в столице вместе со мной, зная, что я осталась дома, его нашли недовольные судом горожане! Стали бы они мчаться за ним на другой конец страны? Кто поверит в это? Когда Сантьяго внесли в дом, он был еще жив. Он звал меня, словно я могла спасти его. Его положили на стол, едва я подбежала, он взял меня за руку и уже не отпускал. Может, будь его воля, забрал бы с собой в иной мир. У него на теле я насчитала 27 ударов ножом. Мои одежды были тяжелы от крови мужа. В его последнем взгляде было столько боли, столько жалости… Я тогда подумала, что он жалеет себя. Я ошиблась. Он, конечно, все понял. Его Инес становилась собственностью другого. И ему было страшно за меня. Но он уже ничего не решал в этом мире. Сантьяго испустил дух у меня на руках. Все остальное известно нам обоим. Вы меня заставили остаться в столице якобы чтобы предоставить вдове защиту. Вынудили переехать во дворец под конвоем стражи, может, уже тогда понимали, что я могу сбежать. Но Вы просчитались. Я боялась только мессира Сантьяго. Принадлежала только ему. После его смерти я решила, что снова свободна. Едва Вы начали обольщать меня, я Вам отказала с полной уверенностью, что имею на это право. Когда же Вы меня попытались взять силой, помните тот вечер? Я Вас оттолкнула, Вы упали, опрокинули жаровню, Ваше лицо ткнулось в угли. Я еле сдержала вопль ужаса: у меня не было намерения убивать или уродовать Вас. Но Вы поднялись невредимым. Руками сгребли угли обратно на жаровню, а потом снова кинулись на меня. Я не принцесса, мессир. Я не стану терпеть то, что терпят они из страха. Но в тот момент я была так поражена увиденным, что Вы успели порвать на мне платье. Ваши горячие от углей руки на груди привели меня в чувство. — Я могущественнее всех в этом мире, ты будешь моей, Инес. Прекрасная Инес. Вы напирали на меня, прижимая к себе, впиваясь в мою кожу пальцами, словно пытались содрать и ее. Я вырвалась. Бросилась прочь из залы, чудом выскочила из дворца возле конюшен, успела покинуть город до того, как выезды перекрыли. Под дождем я скакала без устали несколько часов, слишком испуганная, чтобы остановиться. Лошадь была измотана. Потом я остановилась в лесу. И меня долго рвало. От отвращения к Вам и всему Вашему окружению. И несмотря на то, что я еще чувствовала Вашу хватку, я впервые за долгое время оказалась одна. Подняла голову, закрыла глаза, позволила редким каплям дождя бить по лицу. Вдохнула хвойный запах елей. И улыбнулась наступающим туманным сырым сумеркам. Я наконец-то считала себя свободной. Светает. Уже слышно, как работают молотками стражники, сооружая помост. Надеюсь, Вы не поскупитесь на дрова, мессир Рей, и сейчас, когда Вы читаете эти строки, огонь взметнулся вверх, поглощая меня в третий раз, в последний раз. Ко мне залетела синичка. Она весело прыгает по верхним камням и корням, оплетающим колодец. И тренькает так живо. Жизнь только начинается… День только начинается… Я так и не доехала до дома. Меня схватили на второй день побега. И через пару дней я опять была во дворце. Только теперь пленницей, официально обвиненной в колдовстве. Якобы я Вас заворожила или напала на Вас и пыталась отравить? Вот не помню, инквизиторы то и дело путались. В конце концов, обвинений было столько, что как раз на три сожжения хватит. Вы приходили ко мне. До последнего пытались запугать смертью и завалить на нары. Ваши руки на моем теле оставляли маслянистые следы. Мне потом хотелось вымыться. Но я так и не уступила Вам. Хоть этим горжусь. Перед смертью Вы милостиво разрешили мне проститься с семьей. Мама рассказала тогда свое прошлое, в надежде, что это спасет меня. Я не поверила. Я тогда прогнала ее с криками, что она лжет. Что это все неправда! Неправда! Но когда я не сгорела в первый раз, я поняла, что она не лгала. Вы тогда пришли ко мне еще раз, прямо в этот колодец. Таскали за волосы, избивали, умоляли. Вы даже умоляли, мессир Рей… «Мы созданы друг для друга, Инес! Разве ты не видишь? Я убью королеву, хочешь? Хочешь быть королевой?» Но я молчала и не уступала. А Вы хотели такого же подчинения, что и Сантьяго. Вам уже мало было просто взять меня, Вы хотели присвоить меня надолго. Забрать то единственное, что осталось у Инес: стремление к свободе. Когда меня во второй раз вели на казнь, я увидела в толпе худое и испуганное лицо Макса. Он один из всей семьи решился пережить еще одно наказание вместе со мной. Я улыбнулась ему. Он заплакал. Я помню, как смотрела гордо на толпу внизу. Они даже не кричали уже «Ведьма!». Кажется, они были испуганы больше, чем я. Хотелось крикнуть: «Не будьте такими рабами!». Но пламя поднялось и загородило их от меня. Очнулась я снова в этом колодце, пропахшая дымом и перемазанная золой. После второго раза я вдруг осознала одну нехитрую вещь: я не сгорю, пока сама не захочу этого. Мое сознание до сих пор в последний момент сопротивлялось решению покончить со всем. Но мы же знаем, что иного выхода нет. Что единственный способ заставить Вас заплатить за изнасилование моей матери, чью честь вы выиграли в карты у глупого графского сына восемнадцать лет назад, — это умереть. Убить Вашу дочь, мессир Рей. Ту, что не горит в огне, как и Вы. Ту единственную, благодаря кому мог продолжиться Ваш род. Вы прочтете это, когда костер заполыхает. А вот и стражники пришли. Я готова. Пусть свершится моя месть. Я наконец-то свободна. Инес. 3. Русалочка. Одиночество Серые облака отражались в тихих зеркалах моря, и было непонятно, где небо, а где его отражение. Небо смотрелось в море, оно созерцало себя, свое величие и высоту. Море видело в небе себя, свою глубину и непостоянство. Море смотрелось в небо. Небо смотрелось в море. Они видели только себя. В воздухе из холодного серебра не было ни ветра, ни птиц. Море отражало небо с тяжелыми облаками, небо с презрением вдыхало соль моря, его свинцовые волны были ему отвратительны. Она созерцала их обоих. Она была их единственной и любимой дочерью. Cадилась на скалу в море и смотрела на них с любовью и нежной тоской, какая бывает в предчувствии нескорого расставания. И тогда, чтобы видеть ее, море становилось спокойным, и волны не гнали водоросли к берегу, и она могла смотреться в него, как в старинные мутные зеркала. А небо останавливало бег облаков и боялось вздохнуть, чтобы ее нежная белая кожа не замерзла. Ее длинные волосы терялись золотой змеей между скал и камней и отражали свет, словно лунная дорожка оторвалась от луны и стала золотой при дневном свете. Море расчесывало ее длинные волосы, украшало их редкими рыбками, которые, словно драгоценные камни, сверкали среди золотых нитей, мелькая туда-сюда. И маленькая русалочка, дочь воздуха и воды, сидя на камне, собирала ожерелье из жемчуга, и ее бесконечно длинные волосы сверкали среди камней. А когда она садилась на берегу, небо набрасывало ей на плечи легкую теплую шаль из пушистого тумана, а море нашептывало ей предания и легенды. Рядом с ней всегда был ее друг и верный спутник — морской котик. И в море, и на суше они были неразлучны. Веселились в волнах моря, игрались на берегу, а вечером, озаренное лучами заходящего солнца, море укачивало русалочку и напевало ей нежно колыбельную. Никого больше не было у моря и неба, все их дети, весь морской народ, кроме последней дочери, погиб давным-давно, но ни горе потери, ни счастье обладания не соединили их снова. Они остались далеки друг от друга. Русалочка каждое утро, когда солнце озаряло коралловые рифы, спускалась в пещеру своих предков и там очищала от тины, песка и ракушек настенные рисунки — историю своего народа. Там жила она прошлым, переживая горе с ушедшим поколением и радуясь вместе с ними успехам. Она знала, что ее народ появился от большой любви неба и моря, и настенные надписи рассказывали историю неспешно, так что за долгие годы (а русалочки живут дольше, чем люди) русалочка смогла раскрыть лишь часть рисунков. Неспешно продолжала она свой труд, пока, в одно утро не расчистила рисунки, которые лишили ее покоя. На них русалки нашли в море огромную раковину, вытащили ее из моря и дунули в нее. Приплыли странные судна, из которых появились существа, похожие на русалок, но только на двух странных конечностях. Они передвигались по суше быстрее, чем по воде, и строили сооружения, в которых жили. Похоже, что они с радостью общались с русалками, а те приносили им дары моря в знак дружбы. Тоска поселилась в сердце русалочки. Она всегда была одна, несмотря на заботу моря и дружбу с морским котиком, душа ее с каждым годом становилась все беспокойней. Ей не хватало кого-то, она искала его, сидя долгими вечерами на камне и рассматривая горизонт. И теперь, ей казалось, она нашла спасение от тоски. Если ее народ исчез, то она может призвать тех существ, так похожих на нее, чтобы они жили вместе с ней на суше и были ее друзьями. Она просила море дать ей такую раковину, но море прятало от нее раковину и просило забыть о ней. Русалочка заболела, забросила свой ежедневный труд и становилась прозрачней с каждым днем, так что иногда казалось, что лишь поток из золотых волос струится среди вод моря. Боясь потерять последнее утешение, море, наконец, показало ей, где находится та раковина. Русалочка забыла о рисунках в пещере и об играх с дельфинами и котиком. Отныне, все свое время и все силы тратила она на то, чтобы откопать раковину из песка, где она находилась много лет, и затем, пядь за пядью, двигала раковину к берегу. Прошли месяцы, и, наконец, раковина показалась из воды. Своими волосами обтирала русалочка перламутровые стены раковины, счищая с них водоросли, царапала свои нежные белые руки об острые раковины моллюсков, поселившихся внутри, раны кровоточили, и вечерами, когда русалочка без сил падала на берег, там, где тонкой вуалью пенится волна, морской котик зализывал ее опухшие от соли раны. Но русалочка была счастлива, ведь скоро, совсем скоро, она сможет призвать к себе тех, кто разделит с ней ее существование. Наконец, настал день, когда, оттащив раковину от кромки волны, русалочка подула в нее. Раздался долгий, протяжный гул, который потряс море и небо. Из леса, что покрывал маленький остров русалки, поднялись шумной стаей птицы. И подул холодный ветер перемен, который не могло остановить даже небо. А русалочка, забравшись на самую высокую скалу, смотрела вдаль, на горизонт, где один за другим показывались корабли. И вот уже стали видны суетливые существа на двух ногах, которых она ждала. Они спустили в воду лодки и, сев в них, гребли к берегу. Русалочке не понравился их язык: они не были так неторопливы как море и небо, как дельфины, как рыбы, они суетились и вопили. Их речь была громкой и резала слух русалочки, привыкшей к мягким и протяжным звукам, окружавшим ее с детства: к колыбельной моря, песне ветра между скал и шепоту накатывающих на берег волн, крадущих у острова и тут же возвращавших обратно золотой песок. Но она была счастлива, что они приехали, и вылезла на берег, чтобы поприветствовать их. Первым на землю спрыгнул большой красивый мужчина, который гордо огляделся вокруг и выпятил грудь, раздуваясь от самодовольства. Затем он вернулся к лодке и протянул руку красивой девушке, которая, презрительно отвернувшись, сама сошла на землю и вскрикнула от испуга, увидев возле большой раковины необычное существо.