— Ой, наш обед… — Я смотрела на очаг невдалеке: его засыпало градинами, какое-то время из него валил пар, тут же раздуваемый порывами ветра, но очень скоро остатки жара были прибиты. — Теперь у нас там замороженная куриная отбивная. — Ну, так что, — спросил Андрей, — будем улепётывать или попробуем?… Я смотрела на них с Егором: шутят они или всерьёз?… Егор задумался. — Надо, вообще-то, с утра было этим заняться, — сказал он. — А, Энди? — Лучше поздно, чем никогда. — Сказал Андрей. — Ладно, пробуем! — Посмотрел на меня, улыбнулся и спросил: — Вам просто отсутствие дождя или синее небо и солнце? Я, конечно, знала, что подобные вещи возможны и подвластны человеку. Но на месте такого человека я представляла себе какого-нибудь монаха-молитвенника, всю жизнь посвятившего духовным практикам, единению со вселенскими силами и ничему другому. Ну, или шамана в бог знает каком поколении… Поэтому, глядя на Андрея, я не совсем понимала — розыгрыш это, шутка, или серьёзное намерение. — Вы видели сегодня карту циклона? — Ответила я вопросом на вопрос: возможно, мне хотелось дать Андрею шанс к отступлению, или заранее оправдать провал попытки. Утром за завтраком мы специально включили телевизор, чтобы удостовериться, что сделали правильный выбор, не поехав на море: весь Юг сплошь закрыт огромным зонтом из туч, закрученным в спираль. Выглядел он вполне внушительно — не так, конечно, как какой-нибудь тропический циклон, но путешествовать под ним не больно-то хотелось… — Видел. — Андрей улыбался. — Вы решили всю эту массу сдвинуть с места усилием воли? — Нет, — улыбнулся Андрей, — всю массу не потяну, а вот дырочку проковырять, думаю, получится. Градины перестали падать с неба, пошёл сильный дождь всё с теми же резкими порывами ветра. Егор серьёзно смотрел на Андрея, тот сидел спокойно, положив руки на руль, лицо его ничего особенного не выражало, не было ни напряжённым, ни сосредоточенным, а я думала, что, возможно, Андрей просто имеет опыт в определении погоды и знает, что после порывистого ветра всегда наступает затишье… Но мне не нравился собственный скепсис — я знала, как это может мешать окружающим… а тем более, занятым таким вот нелёгким делом… Андрей повернулся к нам. — Ну что? — Спросил Егор со всей своей непосредственностью. — Не получается? — Думаю, получается, — улыбнулся Андрей. — Поживём, увидим. Егор внимательно смотрел то в одно окно, то в другое. По-прежнему крупные капли лупили в стекло, шумели деревья — это было слышно даже сквозь грохот воды и даже в герметично закрытой машине. — Жалко обеда. — Сказала я. — Ничего, мы его подогреем. — Андрей включил дворники, и стало видно наш помертвевший очаг. Егор выражал нетерпение, но сидел молча, пытаясь уловить признаки того, что Андрей сделал всё, как надо. «Вот, что такое вера» — подумала я: ведь парень ни секунды не сомневался в том, что результат будет ожидаемый. И вправду, ветер стал стихать, дождь поредел, и минут через пятнадцать мы вышли из машины. Я машинально задрала голову и увидела, что над нами небо совсем светлое. В той стороне, откуда резко наползли свинцовые тучи, оно так и оставалось низким, чёрным, набухшим ливнями. Почти таким же оно было по всему горизонту, а вот над озером просветлело… Я тут же вспомнила про костёр и направилась к очагу. Спасло наш обед от затопления то, что очаг был выложен на песке, и вода быстро ушла в него. Да и блюдо моё я запеленала в несколько слоёв фольги и надеялась, что вода не добралась внутрь. Кое-где в высокой траве уцелели градины, и Егор с азартом выискивал их и приносил нам показать — какие большие! Мы с Андреем пытались разжечь новый огонь, и, наконец, нам это удалось. Он принёс ещё один пакет угля, подсыпал немного сухих кусков, и скоро очаг наш мерцал рыжими сполохами и обдавал жаром. — Егор, — попросила я, — давай устраивать трапезную. Он тут же отозвался, и мы достали из багажника складные стулья, поролоновый коврик, служивший столешницей прямо на земле, пластиковую скатерть и плетёный саквояж для пикников. В саквояже имелось всё необходимое, чтобы, наслаждаясь едой, не отвлекаться на дискомфорт, связанный обычно с трапезой на природе, и таким образом получить удовольствие по всем статьям — и от природы, и от маленьких удобств. Я заметила, что Андрей ушёл к кромке воды, когда жар в очаге был восстановлен. Сейчас он так и стоял на том же месте, лицом к воде, к противоположному берегу озера. Когда я посмотрела на него, то заметила вдруг, что над нами в редких облаках проглядывает голубое небо. Это так удивило меня, что я пристальнее огляделась вокруг: горизонт со всех сторон обложен тёмными тучами, а здесь их нет… И ветер стих. Я тихонько тронула Егора за рукав — он вынимал стаканы из саквояжа: — Смотри. — Я кивнула в небо. — Вот это да… — Сказал он, выпрямился и тоже удивлённо заозирался по сторонам. Вернулся Андрей. Но ни я, ни Егор ничего не сказали по поводу произошедших перемен. Я достала первый свёрток из огня и раскрыла его. Кушанье удалось, и ни на йоту не пострадало от стихии — только картофельные ломтики, побитые градом, в некоторых местах всё же превратились в пюре. Мужчины нахваливали мою стряпню, и я была довольна. * * * Когда мы вернулись, домработница очень удивилась: — Вы что, всё это время провели на озере? Оказалось, что ни в посёлке, ни в городе не прекращался дождь, а по телевизору в местных новостях передали снимки центрального сквера с четырьмя поваленными ветром вековыми липами… * * * Егор сокрушался, что сегодня по причине отсутствия папы не будет бани — два раза в месяц мужчины посещали некое заведение с парилкой, бассейном, бильярдом и прочими мужскими радостями. Он принялся за уроки, а я написала, наконец, обстоятельное письмо Элке. 26.10.2005. Среда. Сегодня случайно обнаружила в книге Егора две своих фотокарточки… Разумеется, я сразу поняла, откуда они взялись. В альбоме, который Егор рассматривал у меня дома, до сих пор не был наведён полный порядок: часть карточек я закрепила на листах, а часть так и лежала между страницами. Зачем же он их стащил?… И не сказал мне ничего. Не попросил. А ведь я бы не отказала. Хотя и представить не могу — зачем ему моя не лучшего качества студенческая фотография, где я ещё девчонка… Да, на обратной стороне стоит дата: «17 июня 1978 г.». Мне восемнадцать, я лежу в траве, грызу стебелёк, длинные волосы размётаны вокруг головы. Это мы всей группой на пикнике после экзаменов. Вторая карточка датирована февралём девяносто второго. На ней я в строгом костюме за столом — собрание в учительской. Ладно, сделаю вид, что ничего не заметила. Если он взял их с какой-то целью, скоро всё станет ясно… * * * От Элки пришёл ответ. Я его так ждала!.. «Прочла несколько раз твоё последнее письмо, всё, что ты написала мне о своих чувствах к Егору, об отношениях с Андреем. Почему я перечитывала и перечитывала?… Я что-то слышала в написанном, но не могла поймать свою мысль за хвост… И вот, среди ночи меня осенило. Вернусь в прошлое. Вспомни себя в первые годы работы в школе. Как ты была строга, нетерпима к любым нарушениям! Ты требовала от детей того, чего они по природе своей просто не могли выполнить. Тебе — образцовой, покладистой дочери, примерной ученице, эталону хорошего поведения — было трудно понять: как это ребёнок не может ответственно относиться к учёбе, к домашним заданиям, к своему поведению. Помнишь, сколько раз мы с Танькой промывали тебе мозги? Нас-то к тому времени уже пообтесали наши детки, (смайлик) Ты молодец — слушала, верила, вникала, менялась. Потом ты встретила Петра. Он тоже был с опытом, к тому же уже тогда он работал над материалами о новых детях. Ты подключилась к его работе, и твой взгляд на воспитание… нет, скорей, на общение с детьми ещё более изменился. Но по-настоящему ты стала другой, когда у тебя начался роман с Л.! В тебе кипела жизнь, проснувшиеся чувства! А с окружающими ты стала мягкой, понимающей. Ты помнишь эти перемены?! Ты стала такой только благодаря тому, что в твоей жизни появился мужчина-любовник». Да, конечно, я помню. Просто сейчас, в аспекте, предложенном Элкой, вне контекста моей тогдашней жизни с метаниями и сомнениями, с зацикленностью на ощущении греха, тот период высветился совсем по-новому… Теперь-то уже рассеялась пыль руин, в которые та же Элка превратила стены тюрьмы, возведённые церковью — в тесном и добровольном сотрудничестве со мной! — для моего в ней пожизненного заточения после смерти Петра… Я увидела ту себя с другой стороны… Нет — изнутри!