— Неа… И Андрей принялся объяснять, что нет абсолютных значений «плохо» и «хорошо», что то, что хорошо для одного, может быть ужасно для другого, и наоборот, что в мироздании всё уравновешено и гармонично, в нём нет ничего случайного или ненужного, лишнего. «Зло» и «добро» — лишь ярлыки, которые люди раздали тем или иным явлениям в соответствии со своими ограниченными понятиями. Вселенная же сотворена из любви и света… — Я тоже в детстве так думал… — Очень серьёзно сказал Егор. — А потом оказалось, что люди воюют и убивают друг друга. Почему? — Потому что другие люди научили их тому, что мир поделён на «правильно» и «неправильно». И каждый думает, что он отстаивает единственную возможную правду. — Так почему же им никто не объяснит!? — Чуть не задохнулся от откровения Егор. Стало больно внутри… Так знакомо безысходно-больно. Я смотрела на Андрея. На его лице за обычной едва заметной улыбкой скрывались те же чувства — я это увидела. Как объяснить парню то, что мы уже объяснили себе ценой разочарований и потерь, ценой прожитого, ценой вот этой боли?… Ведь так всё просто: а вдруг те люди, которые бомбят джунгли, не знают, что от этих бомб гибнут люди, такие же вот дети, как я? Нужно им только сказать об этом, и они тут же прекратят!.. Так думала я, когда ребёнком слышала об ужасах войны во Вьетнаме. Позже, изучая в школе историю, состоящую из одних походов и ристалищ — будь то делёж земли, или противостояние разных идеологий — я изнывала от желания и невозможности придумать такие слова, которые объяснили бы человечеству сразу и навсегда столь очевидное: насколько глупы и безрезультатны, ужасны, гибельны для всех — и для победителей в не меньшей степени — ведущиеся на земле войны!.. А ещё позже я узнала, что приходил на землю человек, говоривший те слова, которые я не смогла придумать. Но мало того, что его убили те, кому не нравилось, что он говорил! Другие, которым понравились его речи, тоже стали убивать друг друга — потому что, как одним казалось, не все верно его поняли… Всё, что я знала сейчас, это то, что мир наш таков, каков он есть — несовершенный, тёмный, дикий. По сравнению с теми мирами, о которых говорили и говорят их посланники, мы находимся в зачаточной фазе своего духовного развития. Даже научно-техническая продвинутость кажется значительной лишь если обернуться на сто лет назад, и отражает работу и развитие мысли, но не духа. Но почему мир таков, несмотря на залежи мудрости, невзирая на трагические уроки всей истории существования человека на земле?! Почему?… Исчерпывающего ответа у меня не было. — Ты думаешь, людям не объясняли этого? — Андрей поднял глаза на Егора. — Так что ж тогда… почему же тогда всё продолжается?! — Парень недоумевал. — Потому что людьми правит страх. Вместо того чтобы освободиться от страха, люди боятся всё больше и больше. Они воспитывают своих детей, уча их бояться всего на свете… Да! Это я тоже усвоила, благодаря Элке: мир поделён людьми на «плохо» и «хорошо», на «добро» и «зло» только из страха. Лишь две силы есть в мире: страх и любовь. Две взаимоисключающие силы. Там, где царит любовь, страху нет места. Но там, где есть страх, не может быть любви. Во всяком случае, той любви, которая есть Любовь, а не той, за которую так часто мы принимаем тот же страх: страх остаться в одиночестве, страх оказаться «хуже других»… Помню, в школьные годы мы, девчонки, обменивались своими «дневниками», в которые записывали всё, что касалось — конечно же! — любви: стихи и песни, фразы великих и безвестных авторов всё о ней же, о любви. Сколько их в мире — определений любви! Едва ли не у каждого — своё. И говорит это не о многообразии взглядов и мнений, а о несовершенстве нашем. Мы вывели формулы и дали исчерпывающие определения почти всему на свете — но не любви!.. И продолжаем отстаивать каждый свою точку зрения на это понятие. Из любви к сыну мать манипулирует им, не давая возможности жить своей жизнью, руша его семью. Из любви к жене муж убивает её, заподозрив в неверности. Из любви к истине церковь предаёт анафеме и сжигает на кострах инакомыслящих и «неверных», а то и войной идёт на другую… Но всё это — страх, страх, страх… Страх потерять власть над окружающим, стало быть, потерять себя: ведь когда ты заполнен внешними обстоятельствами, твоя самоидентификация напрямую зависит от них. Маленький ребёнок не боится ничего — он самодостаточен. Даже лишиться пищи — а стало быть, жизни — он не боится, он просто будет плакать от голода. Или холода. А получив тепло или пищу, он не вздумает никого за это благодарить: ведь это так естественно — получать то, в чём нуждаешься!.. Пока внешний мир не убедит дитя в противном, пока шаг за шагом не объяснит, насколько обусловлены его, этого мира, и забота, и любовь. Будешь плохо себя вести, родители не дадут конфетку. Будешь дружить с Машей-Митей — Валя-Вова не даст покататься на велосипеде. Не будешь думать в ногу со всеми, объявят бойкот, исключат из пионеров, комсомола, партии… отлучат от церкви. И очень скоро мы усваиваем нашу зависимость от придуманных кем-то правил и принципов, от бытующих морали и стереотипов. Мы научаемся платить за любовь к себе: когда авансом, когда задним числом. Мы начинаем играть в ту же игру, навязывая её правила уже своим детям. Круг замкнулся. И чтобы вырваться из него, требуется порой не просто желание или мужество, а героизм. А иногда героизм требуется не так для того, чтобы выйти из этого круга, как для того чтобы удержаться на своих позициях и не войти в него. Не вступить в пионеры, в партию — если тебе чужды их лозунги и идеалы… Не пойти на поводу у толпы, у родителей, друзей — если ты не разделяешь их интересов или если элементарно не хочешь идти с ними. Да, оставаться собой — это героизм. Героизм отвечать самому за себя: за свои удачи и неудачи, не сваливая вину на кого-то или на внешние обстоятельства — ибо, когда ты принадлежишь себе, все обстоятельства внутри, а не снаружи. Я не была ни героем, ни бунтарём, я была, как все, как большинство вокруг меня. Я была заполнена родителями, друзьями по двору, одноклассниками, наставниками, потом коллегами и мужем — подобно сосуду, предназначенному для того, чтобы быть чем-то заполненным. Но когда, когда же я начала понимать, что живу не своей жизнью, угождаю всем, кроме себя?… Ну конечно, все те восемь лет, что я, любя двоих мужчин, не могла сделать выбора в свою пользу! Я брала в расчёт интересы кого угодно, только не свои собственные. Я думала о маме и свекрови, о муже и любовнике. Я металась между чувством долга перед теми и этими, забыв о долге перед самой собой… А хотелось мне одного: оставить всё и вся, разобраться в собственных приоритетах и выбрать, наконец, то, чего хочу я. Но я боялась. Боялась сделать плохо кому-то — пусть лучше мне будет плохо. Боялась осуждения окружающих… смешно: не так осуждения в свой адрес, как в адрес моих близких. «Боящийся несовершенен в любви» — слова из Евангелия. Стало быть, если боишься, значит любовь твоя ущербна будет. Или любовь, или страх. Третьего не дано. Вот и живём мы в страхе — с убогой, инвалидной любовью в убогих, дрожащих от страха душах. И богов себе придумываем свирепых, жестоких — таких, чтобы страх не переводился. И так нам нравится бояться, что даже посланников от Бога Единого не слышим. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» — сказал один из них. Но где она, истина? Мы перекопали горы книг в поисках её, мы умирали и убивали за свои истины, но свободней не стали. Мы продолжаем бояться: похолодания и потепления, падения рождаемости и перенаселения, вирусов и лекарств, бога и соседа… И избавления не видно. Потому что ответа не видим. А посланник твердил людям: любите, возлюбите. Но это показалось слишком простым, чтобы претендовать на истину. К тому же, как любовь может сделать нас свободными, когда любовь это напротив — несвобода и зависимость!.. Однажды Элка поздравила меня с днём рождения: «Поздравляю тебя и желаю любви, которая изгоняет страх, свободы, без которой невозможна любовь, и творчества, которое невозможно без любви и свободы!» И тут же развернула своё пожелание: «в мире есть лишь две силы: любовь и страх (кто-то называет это: Бог и сатана), всё остальное — производные этих двух сил (думаю, это понятно и сомнений не вызывает), что такое ревность и зависть, ненависть и зависимость — если не страх? что такое прощение и принятие как не любовь? любовь — созидание, страх — разрушение. в «обычном» человеке процентное соотношение того и другого бывает очень разное — у каждого свой баланс, и в разные периоды жизни у одного человека оно тоже разное. за свою жизнь человек может (и это — задача каждого живущего) продвинуться до полного изгнания страха из своей сущности, из своего духа, до соотношения 100:0. пока это соотношение другое, любовь его ущербна (и это понятно: даже 99 % любви и 1 страха — это не полная гармония). творчество питаемо человеческим духом, от того, каково соотношение страх/ любовь в этом духе и зависит «качество» творчества, не мне тебе рассказывать, что один из способов диагностирования душевных заболеваний и просто состояния психики человека — это анализ его творчества. так вот, по моему мнению, то, что рождается ущербным духом — БОЛЬНОЕ, болезненное, и человеку, более или менее чувственному, это сразу видно. поскольку творчество — это созидание по определению, то оно должно быть питаемо только любовью, а не страхом. вот так я понимаю своё пожелание тебе.:) почему любовь невозможна без свободы? потому что НЕсвобода — это тоже производная страха (думаю, этого тебе не нужно объяснять), и в несвободе любовь ВСЕГДА будет ущербной.» Конечно, всё это я понимаю теперь. Но как Андрей сумеет объяснить такие тонкие вещи ребёнку?… — А ты боишься чего-нибудь? — Спросил Егор. — Уже гораздо меньше, чем раньше. — Но чего-то ты всё-таки боишься? Чего? — Не унимался парень. — Наверное, одного… Причинить боль другому. — Да, я тоже этого боюсь… — Егор был очень серьёзен. — Но ты не ответил мне, смогу ли я стать Буддой или Иисусом. — Сможешь. Если очень захочешь, и если поймёшь, что в этом твоё предназначение. Только прежде нужно знать, что это за путь. — А что это за путь? — Это путь познания, размышления и совершенствования. А главное условие это одиночество. — Почему? — Потому что лишь наедине со вселенной можно сосредоточиться на себе, кто-то другой будет тебя отвлекать, ведь у каждого свой путь. — Да… Тогда это не для меня… — Егор, похоже, подрасстроился. — Дело в том, что я обещал одной… ну, короче, одному человеку, что буду всегда с ней… то есть, с ним, буду всегда помогать и не оставлю никогда… — Это очень достойное предназначение, — заметил Андрей, — быть опорой кому-то. — Правда?… — Разочарование сменилось надеждой. — Правда, — сказал Андрей. Словно подгадав момент, появилась наша тихая домашняя фея и справилась, где накрывать на ужин. Я пошла спать сразу после ужина. Андрей спросил, может ли он зайти, когда я лягу, и они с Егором принесли мне ещё один кувшин с лимонной водой, а Андрей дал ещё три шарика, чуть меньше размером. Я не стала спрашивать, что это и для чего — просто поблагодарила. Я верила — он знает, что делает. Егор положил руку мне на лоб и сказал Андрею: — Температуры нет, кажется. Потом поправил одеяло — всё, как делала я, укладывая его спать. Два заботливых мужчины пожелали мне спокойной ночи и выздоровления. Когда они погасили свет и ушли, я расплакалась. Мне хотелось, чтобы Егор лежал рядом, хотела прижаться к нему и не отпускать, пусть бы он говорил мне что-нибудь, и я бы слушала его чистый, ясный голос — наполненный чувствами и эмоциями, похожий на прозрачный бурный ручеёк… Ворошила бы его волосы, касалась губами нежной кожи на щеке… Но разве это невозможно? А если возможно, то чего я боялась, не оставив его у себя: как бы кто чего не подумал?… Или боялась приручить?… А ещё я так хотела быть сейчас с тем… с тем, с кем я бы так хотела быть всегда… Но это, похоже, невозможно вовеки…