Этим закончился наш разговор о музыке… 17.10.2005. Понедельник. И всё же, интересно, что он взял с собой сегодня?… Я достала и включила плеер. Это был, к моему удивлению, Серж Генсбур. Хм-м… Ну да ладно, всё же это, по моему скромному имхо, лучше всяких-разных Мумм… впрочем, не буду никого обижать. В конце концов, нанимая меня на работу, его папа справился весьма тщательно о моих эстетических предпочтениях, и музыкальных, в том числе. Я не стала слушать Генсбура. Просто сидела и смотрела на монастырские кущи, на чуть затуманенную синеву неба. Хотелось облечь в слова и эту красоту, и своё настроение, но получалось банально до пошлости… Я позавидовала моему любимому писателю, который умел предельно лаконично, в самых простых выражениях, описать антураж, не употребляя эпитетов и даже обычных прилагательных — и ты видел не только видимое, но и проникался настроением автора, атмосферой места. Никому из тех, кого я читала, не удавалось ничего подобного. А может, я не права?… Может, это какой-то особый резонанс наших с ним душ?… Да, возможно. Когда я окончательно уяснила, что мне не под силу тягаться ни с гением, владеющим словом, как мало кто другой, ни с Создателем, сотворившим и гения, и слово, и всю эту красоту, мои губы сами по себе произнесли тихо: аллилуйя… Да, это было исчерпывающим эквивалентом моих чувств — если слово вообще может быть исчерпывающим эквивалентом чего-либо. После этого мысли ушли сами по себе. Мне показалось, что я пребывала в трансе какое-то время, я не ощущала тела. Какой-то отрыв от самой себя материальной… Нет, я не летала над или вокруг. Я продолжала сидеть на скамейке, я ясно видела всё тот же пейзаж, вдыхала запахи, слышала звуки… Но взамен несложившимся сентенциям в сознание проникло состояние… вот-вот: сознание наполнилось не словами и фразами, а состоянием — состоянием невероятной сопричастности и неописуемой благодарности. Состоянием аллилуйи. Забавно, но в это слово я вдумалась впервые после того, как попала на премьеру знаменитого, ставшего культовым, спектакля. «Аллилуйя любви!» — пелось в финале, а я плакала… Потом я прочла в нескольких словарях значение этого слова. Вот так и закрепилось во мне: невыразимые восторг и хвала — значит «аллилуйя»… Я ощутила вдруг неодолимое желание вернуться к машине. Это не было тревогой, не было обусловлено какой-либо нуждой. У этого вообще не было никакой видимой причины… И вдруг я вспомнила, с чем можно сравнить подобный позыв: так в детстве, заигравшись в песочнице, вдруг чувствуешь необходимость оглянуться на маму, которая сидит где-то в отдалении на скамейке. Да, именно то ощущение. Я обернулась и увидела, что Андрей смотрит в мою сторону. Глаз я не могла видеть за бликующим стеклом, но фигура его повёрнута ко мне. Я села в прежнюю позу, сосчитала до десяти, потом ещё раз. Желание ощущалось физически, как щекотка. И оно не прекращалось. Я всегда дружила со своей интуицией и привыкла ей доверять. Сейчас она мне говорила: пойди туда. Я подошла к машине. Андрей тут же вышел, открыл мне дверь — мою дверь, заднюю, — и подал руку. — Озябли? — Спросил он. — Да нет, — сказала я. — Погода прекрасная. Просто захотелось вернуться. Не знаю, почему… — Я посмотрела на Андрея, но его взгляд в этот момент следил за тем, чтобы я не оступилась. Он занял своё место — теперь в обычной позе, лицом вперёд. Я глянула в зеркало и встретилась с его взглядом. Это выходило за рамки правил — никто из водителей никогда не смотрел на меня, пока я не обращалась к нему с чем-либо. «Не заводите дружеских контактов с водителями, между вами должны быть сугубо деловые отношения» — этот наказ я усвоила хорошо, хоть мне и трудно относиться к живому человеку как к части механизма или процесса. Водители и прочий персонал, вероятно, имели ту же установку, но соблюдать подобные правила у них получалось гораздо лучше, чем у меня. Я отвела взгляд — благо, это вышло естественно: из-за угла школы показалась дворничиха со своим знаменитым псом Глобусом. Прославился пёс тем, что любому без запинки прогавкивал, сколько будет дважды два, и отвечал на вопрос: «кто мыл раму?» — я сама своими собственными ушами слышала, как он произносит слово «мама». Сейчас Глобус нёс за хозяйкой пластиковое ведро. Андрей продолжал смотреть на меня, я чувствовала это и начинала волноваться. Возможно, этот водитель какой-то необычный? Может быть, он на особом положении в семье?… Я постаралась непринуждённо глянуть на него. Глаза улыбнулись. Я улыбнулась в ответ и ляпнула помимо воли: — Мне не велено заводить дружбу с водителями. — И засмеялась. Андрей повернулся ко мне. — Я не водитель. — Правда?… То-то мне показалось, что вы больше на поэта смахиваете… — Так что, со мной можно заводить дружбу. — А кто вы, извините за прямой вопрос? — Друг семьи. — А что, если с другом семьи мне и подавно нельзя?… — Как друг семьи я попробую добиться для вас такой привилегии. — Он усмехнулся. — Тем более что хозяин… — теперь Андрей благоговейно вознёс очи горе, — хозяин вами предоволен. — Правда? — О, да!.. Это если мягко выражаться. Да и я просто не узнаю нашего отрока! Я не видел его всего три месяца, и вот… такие перемены… Прозвучал звонок, заставив подняться в воздух стаю голубей, пригревшихся на освещённых солнцем карнизах. — Какие у вас планы? — Спросил Андрей. — Возвращаемся домой. — А в Макдоналдс с нами поедете? — На его лице появилось нечто вроде смущения. Он тут же добавил, будто извиняясь: — Это наше любимое с Егором заведение. После долгой разлуки, думаю, он будет рад возобновить традицию. Только я подумала, что мне нельзя нарушать порядка: откуда, в конце концов, я могу знать, кто такой этот Андрей? — как зазвонил мой сотовый. — Да, Сергей Егорович, слушаю вас. Это был отец Егора. Он сказал, что, если у сына и Андрея Филипповича появятся какие-нибудь планы, я могу спокойно оставить их вдвоём или присоединиться к ним, по моему желанию, что он просит прощения за то, что не успел меня предупредить, Андрей Филиппович это давний друг, и я должна полностью доверять ему. Подбежал Егор и запрыгнул на переднее сиденье. — Можно, Марина Андреевна? — Спросил он. — Если Андрей Филиппович не против. И пристегнись. — Я посмотрела в зеркало на Андрея. — Вам с Егором предоставили полную свободу. Егор испустил радостный вопль. Потом обернулся ко мне: — А вы поедете с нами в Мак?… Андрей не дал ему договорить: — Разве так приглашают даму на обед? Ну-ка, чему ты тут успел научиться? На лице Егора отразилась работа мысли. — Э-э… Мадам, вы не согласитесь пообедать с нами? — Благодарю вас, месье, с удовольствием. Мы все засмеялись, а парень спросил: — А вы мадам или мадемуазель? — М-м-м… ты застал меня врасплох, — сказала я. — Наверное, всё же мадам. Если быть точной, то я вдова. — А вдова — это жена генерала? — С чего ты решил? — А, в киношке недавно было про Адель, вдову генерала. Я сказала: — Вдова это женщина, у которой умер муж. И не обязательно генерал. — А у вас что, муж умер? — Спросила сама непосредственность и повернулась ко мне лицом, выглянув в проём между креслами. — Егор! — Перебил его Андрей. — Ты ведёшь себя нетактично. — Всё в порядке, — сказала я. — Да, Егор, мой муж умер. Если тебе интересно, я могу рассказать мою историю. Только не сейчас, ладно? Егор смотрел на меня какое-то время со странным выражением, застывшим на лице. В течение всего дня и после я буду отмечать эти «странные выражения», неизвестные мне доселе. — Ладно. — Наконец сказал он и отвернулся. Потом его голова снова появилась в проёме. — Простите меня, Марина Андреевна. — Прощаю, — сказала я и потрепала его по волосам. Мы ехали молча, словно подчиняясь самому главному здесь источнику шума, который не проронил ни слова, пока не увидел угол вожделенного заведения. — Что-то я есть не хочу, — сказал Егор, глядя на Андрея. — Будешь смотреть на нас с Мариной Андреевной. — Андрей улыбнулся мне в зеркало. — Да, Марина Андреевна? Я решила подыграть ему: — Да. Будешь смотреть, как мы уплетаем бигмаки.