Эти слова были ошибкой. Если она пришла к Кингу не за тем, чтобы отправиться с ним в постель, к чему было говорить такое? Когда она спала с Робертом в первый раз, ее поразила его осторожная, робкая нежность. Сейчас она уже засомневалась: может быть, это значит, что она ему не особенно и интересна. К тому же ей казалось, что когда Роберт спит с ней, он думает не о ней, а о ком-то еще. И ее мысли тоже начинали блуждать, она представляла себе вместо Роберта совсем других людей. Прошлой ночью, когда они с Робертом занимались любовью, она думала о Чарльзе. А Чарльза сейчас занимал вопрос, который раньше как-то не имел для него значения: нравится ли ему Энни? Когда они спали вместе, это было не важно. Но сейчас она предлагала ему стать друзьями — а это уже совершенно другое дело, намного серьезнее. Сегодня она пришла под предлогом вернуть ему книгу, а на самом деле — чтобы вытянуть из него признание, что ему ее не хватает; не значит ли это, что ей присуща некоторая стервозность, на которую он раньше просто не обращал внимания? Ему казалось, что она с ним заигрывает — может быть, потому, что она просто не знала, как еще можно вести себя с ним. Он забеспокоился — не за себя, за Роберта. Он хоть сам понимает, во что его втягивают? Она подошла и села рядом. Спросила, как идут дела, как работа, как музыка, с кем он сейчас встречается. Кинг не занимался сексом уже несколько недель. Сейчас, когда Энни села так близко, ему вдруг стало обидно. Он напомнил себе, что когда ее тело утратило для него все свое очарование, он преспокойно спал с ней в одной постели, просто спал рядом, и все. И тут же ему представилось ее тело — и интерес к нему расцвел снова, потому что теперь это было лишь воспоминание. Теперь ему было странно и непонятно, как можно было лежать рядом с ее наготой, и не повернуться, не сжать ее в объятиях. К обиде прибавилось возбуждение. Эти два чувства терзали друг друга, как звери в яростной драке. Он заговорил о Роберте, о том, какой он замечательный музыкант. Энни согласилась — да, замечательный, но именно тут Чарльз и понял, что она не любит Роберта. Когда она заговорила о нем, она едва сдержала вздох. Да, он ей нравился, она им восхищалась — и явно ему доверяла. Может, она уже даже решила, что хочет быть именно с ним. Но Чарльз ясно видел, что истинной страсти в ее отношении к Роберту нет. — Он тебе очень подходит, — сказал Чарльз. — По-моему, как раз такой мужчина тебе и нужен. — Ты о чем? — Она чуть отодвинулась, чтобы видеть его лицо; заложила волосы за ухо. — Ну, видно, что ты теперь счастлива. — Разве? — Чарльз говорил именно то, что она хотела услышать, — и поэтому она сразу засомневалась, а так ли это. Да, сказала она, теперь она счастлива. Она сидела так близко, что касалась его ногой. На ней были ужасные синие брюки. Чарльз понимал, что она откровенно им манипулирует; она села слишком близко — да и весь этот разговор о прошлых чувствах… он заранее знал, что она ему скажет и какого ответа ждет. Все было так предсказуемо. Если он сейчас положит руку ей на колено, она отодвинется, подожмет губы и сухо попросит «держаться в рамках». Может, за этим она и пришла: чтобы его спровоцировать и тем самым дать себе возможность отвергнуть его так же, как он отверг ее. Судя по всему, говорить о Роберте она не хотела — разговор то и дело возвращался к тому, что было в прошлом. Между Энни и Чарльзом. Он вдыхал запах ее духов и наслаждался тем флером тайны, что привлек его тогда, в музее, в их первую встречу, и одновременно — своим возбуждением. Потому что его все-таки возбуждали ее тщетные заигрывания. Она все говорила и говорила. Вот она притронулась к его руке, а вскоре ее пальцы уже постукивали по его колену, отбивая ритм слов. Когда именно Кинг понял, что она не станет возражать, если он положит руку ей на колено? Когда он понял, что они неизбежно окажутся в одной постели? Уже потом, размышляя об этом, он пришел к выводу, что ее манерные жесты были тут ни при чем. И ее слова тоже тут ни при чем. Но было мгновение, миг между словами и жестами — краткая пауза, когда ее приоткрытые губы замерли; а он смотрел на ее губы, ее глаза, их головы склонились друг к другу так близко, что он ощутил на лице тепло от ее дыхания — дыхания женщины. Краткий миг тишины. И ему стало ясно: если сейчас он проявит к ней интерес, она его не оттолкнет. Но именно поэтому он не стал ничего делать. Если кто-то и сделает первый шаг, пусть это будет она, а не он. Этот безмолвный обмен знаками, своеобразный балет предложений и отказов продолжался еще какое-то время; наконец Чарльзу все это надоело. Он посмотрел на часы — уже десять, — встал и сказал, что уже поздно, а ему еще надо работать, кое-что прочитать на завтра. Энни ответила, что да, ей пора, но не сдвинулась с места. Она помолчала и вдруг спросила: — И все-таки, почему ты хочешь порвать со мной, Чарльз? Он обернулся и взглянул на нее сверху вниз: — Я не говорил, что хочу порвать с тобой. Просто, по-моему, наши отношения изжили себя, стали какими-то пресными, что ли, так что нам и продолжать уже нечего. Нет никаких отношений. — Он вновь увидел в ней загадочность новизны, которая буквально заворожила его тогда в музее. Она встала и поцеловала его на прощание. Кто из них продлил этот поцелуй? Наверное, оба. Ни он, ни она не спешили отпрянуть — и они целовались по-настоящему; это не было дружеским чмоканьем в щечку. Было долгое объятие, давно знакомые ощущения, руки естественно и привычно коснулись тел — охватили талию, плечи; притянули поближе. Знакомые губы, соприкосновение языков — такое невинное удовольствие; да что говорить — самый обычный, банальный поцелуй. Из тех, за которыми не обязательно продолжение. Руки скользнули на бедра. И вот уже — на границу между одеждой и телом. Потом — развязать, расстегнуть. Тут она его остановила — удержала жадные руки. Сказала, что лучше пойти в спальню. Кинг же упорно себя убеждал, что раз его другу не дано желать женщину, то, наверное, это не будет предательством. Она лежала под ним, и когда он вошел в нее, он подумал о том давнем вечере, когда пальцы Роберта скользнули по странице, которую держал Чарльз, и коснулись его руки. Невинное прикосновение пальцев; невинные движения двух тел, одно тело поверх другого. Такое тогда было время. Время предательства и измены; время, которое будут помнить как время, когда не сбывались мечты и умирали надежды. Еще несколько дней — и так называемый «период Согласия» в одночасье закончится. По улицам двинутся танки, и бледные мальчики в плохо сидящей форме встанут с оружием на изготовку. Момент был упущен — плотина, о которой писал Кинг, выдержала напор недовольства. Прежние грехи отпущены и забыты; пора грешить заново. Прошло две-три недели. За это время Кинг ни разу не видел Энни; Роберт изредка заезжал поиграть дуэтом, но даже если он знал о том, что произошло между Кингом и Энни, он никак этого не показывал. И вот как-то раз он приехал взволнованный и возбужденный. Энни беременна, и они собираются пожениться. Первое, о чем Кинг подумал, что ребенок — его. Но Роберт, судя по всему, был уверен в своем отцовстве, и Чарльз, разумеется не собирался его в этом разубеждать. Роберт явно пребывал в смятении: говорил, как он любит Энни, какая теперь на нем лежит ответственность, даже сказал, что для него это — возможность начать новую жизнь. Тогда он еще верил, что сумеет преодолеть свою тягу к мужчинам. Кинг был свидетелем на их свадьбе. Энни держалась с ним вежливо, но прохладно — таким ее отношение к нему и останется, даже спустя многие годы после смерти Роберта, а он умрет через пять лет. Кинг поздравил ее, коснулся губами ее щеки. Они обменялись обычными в таких случаях ничего не значащими любезностями. Через шесть месяцев родился Дункан. А незадолго до этого Роберт познакомился с одним молодым человеком — и вновь открыл для себя истинное наслаждение; естественной и единственной формой физической любви для него была любовь к мужчине. За первым любовником последовали и другие — были среди них и такие, кто разбивал его сердце, и он ужасно страдал, и очень хотел поделиться своими переживаниями с женщиной, которую любил как сестру, но, разумеется, он не мог ей открыться. Случались у него и одноразовые любовники, после которых он ненавидел и презирал свою тайную жизнь изменника. Чарльз же бродил по знакомому кругу сексуальных открытий — загорался, изучал, разочаровывался. Время от времени они встречались с Робертом — иногда, чтобы сыграть что-нибудь, иногда просто поговорить. А потом Чарльз познакомился в Лондоне с девушкой — она чинила на улице велосипед и сказала, что ее зовут Дженни. А Роберту поручили работу над книгой по истории революции. 23 Разговор с инспектором Мэйсом напугал Кинга и сбил его с толку. Мэйс знал, что «Паводок» написали они с Робертом — но, похоже, это интересовало его лишь постольку, поскольку давало возможность выдвинуть против Роберта обвинение в гомосексуализме и заставить Кинга стучать на друга. В ту ночь Кинг не спал очень долго. Пытался придумать, что ему делать дальше. Настучать на Роберта — это будет предательство, Кинг никогда не пойдет на такое; но ему нужно было хоть что-то сказать в полиции. Простой обман тут же раскроется, это ясно — а что если как-нибудь предупредить Роберта? Но он не мог быть уверен, что и об этом полиция не прознает. Чем он рисковал? Все, что они могли сделать Кингу, — обвинить его в написании и распространении подрывной литературы. Шесть месяцев максимум. А может, удастся отделаться штрафом. Для Роберта все обстояло намного хуже — как он сам сказал Кингу в тот вечер, когда пришел к нему в воскресенье (надо же, всего-то чуть больше недели прошло!) и рассказал про книгу и про расследование, — так вот, Роберту грозила потеря работы, потеря семьи, не говоря уже о пяти годах за решеткой. После долгих раздумий Кинг решил вообще ничего не делать. Столкнувшись с неразрешимой дилеммой, он повел себя как дикобраз — тот не бежит ни туда, ни сюда, не мечется из стороны в сторону, а просто сворачивается клубком и полагается на защиту своих иголок. Он постарается не встречаться с Робертом; но если никак не получится избежать встречи, лучше вообще ничего ему не говорить — что толку в каких-то там предупреждениях, Роберт и сам хорошо понимал, что ему угрожает. А Дженни? Не может быть, чтобы она была ни при чем — иначе как ее волос оказался среди бумаг? Откуда в полиции узнали, что «Паводок» написали они с Робертом? Ответ только один. Кто-то на них донес. Иначе — просто неоткуда. Надпись ПАВ на клочке бумаги — это еще ничего не доказывает. Вот пишущая машинка Роберта — это уже посерьезнее, но она послужила лишь подтверждением того, что Мэйс и так уже знал. На выходные надо будет поехать к Дженни. Да и вообще хорошо бы уехать из Кембриджа надолго, пока все не уляжется. Может, взять отпуск? Сейчас только вторник; до выходных еще целая вечность. А так хочется выяснить, что происходит. Тем более что Кинг совершенно не мог работать — все его мысли были заняты другим. В четверг Джоанна зашла к нему в кабинет и спросила, не приходил ли опять этот псих. — Уоррен? Нет, не приходил. И скорее всего не придет. И бояться нам нечего: для себя самого он опаснее, чем для других. Чарльз сидел за столом; Джоанна присела на край стола, почти вплотную к нему. Разумеется, при такой расстановке его взгляд волей-неволей уперся ей в ноги. — Это те самые, что вы мне подарили, — я про чулки. Симпатичные, правда? — Быстрый взгляд через плечо, на открытую дверь — убедиться, что в коридоре никого нет; потом — вытянуть ногу, демонстрируя чулок. — За мной должок так и остался. Я не забыла. Очередной оборот колеса. Новый круг в жизни Чарльза. Скоро он будет спать с Джоанной. Роберт куда-то пропал, не звонил всю неделю, а Кингу от этого было только легче. В пятницу вечером он позвонил Дженни на работу и сказал, что завтра приедет. Разговор получился натянутым — да, им надо о многом поговорить. И еще он хотел забрать запасной ключ от своей квартиры. В субботу утром он сел на поезд, приехал в Лондон и пришел в ее крохотную квартирку на Бэйсуотер. В последний раз. Со дня их знакомства не прошло еще и полутора месяцев — с того дня, когда она чинила велосипед на бульваре. Кинг еще помнил то возбуждение, что охватило его, когда он впервые увидел эту многообещающую ложбинку в глубоком вырезе ее блузки. Когда он вошел, оба старательно сделали вид, что все в порядке. Они даже обнялись. Теперь она стала для него чужой. Он думал только о том волоске — и присмотрелся к ее прическе; да, это был ее волос. Точно такой же выпавший волос лежал сейчас у нее на плече. Кинг осторожно подхватил его пальцами; она взглянула на него с недоумением. Он улыбнулся. Она ушла на кухню домывать посуду — попытка слегка успокоиться. Кинг оглядел квартирку — пародия на домашний уют в миниатюре; он вспомнил, как ему показалось, тогда, в первый раз, что он попал в кукольный домик девочки-первоклашки. Но Дженни — не девочка-первоклашка. Она давно уже выросла. Он откинул занавеску в цветочек, за которой скрывалась кровать; присел на краешек, и кровать скрипнула, как старая детская коляска. Она вошла в комнату и села рядом. Ни он, ни она не знали, что сказать, и машинально начали целоваться. А потом как-то так получилось, что они стащили друг с друга одежду и легли на кровать. Она втащила его на себя. Но теперь она стала для него чужой. Два реактива для одного опыта. Два бездушных химических реагента сливаются — трахаются, — потом отстаиваются и делятся на слои, которые не смешиваются между собой. Две колбы на полке; на одной написано «любовь», на другой «предательство»; и эти колбы сейчас опрокинулись над их обнаженными телами; кровать тихонько поскрипывала. Другие колбы: «страх» и «желание» — их тоже, не глядя, пустили в ход — тела уже были мокрыми от пота. Двигаясь ритмичными толчками, Кинг обхватил ее голову, зарылся пальцами в пушистые волосы, а сам в очередной раз попытался решить, как начать разговор — как узнать правду. Как вытянуть из нее все, но чтобы при этом она не догадалась, что он все знает. Знает, что она сделала. Их тела бились друг в друга, боролись против незримой силы — единой силы, воплощавшей в себе добро и зло, волю и страсть; толчки и рывки, Дженни зажмурилась и скривилась, словно от боли. Потом она постепенно расслабилась. И вот битва окончена. Он вышел из нее и лег на спину. Она спросила: тебе хорошо? Он ответил — хорошо. Он говорил тихо, не отрывая глаз от потолка — единственное место в квартирке, которое Дженни не смогла отмыть. Слишком высоко, не достать. Этому страшному, грязному потолку было не место в опрятном и чистеньком кукольном домике первоклашки. Совершенно не место. Она погладила его по лицу, по груди, по плечу. Что было не так? — спросила она. Все в порядке, ответил он. Он еще не закончил обдумывать предстоящий разговор. Ничего конструктивного в голову не приходило. Похоже, придется спросить ее в лоб. — Я тут много думал в последнее время, — сказал он. Она спросила: хочешь об этом поговорить? В голосе прозвучали тревожные нотки. Не сейчас, сказал он. Попозже. Она встала и, обнаженная, подошла к окну — он смотрел на ее спину; плавные изгибы линий от шеи до ягодиц. Она смотрела куда-то вдаль, сквозь крыши, сквозь серые тучи. — У тебя теперь есть другая? — спросила она. Он сказал — нет, но ему самому показалось, что его голос прозвучал неискренне. Иногда очень трудно произнести фразу так, чтобы тебе поверили, даже если ты говоришь правду. — Можешь сказать мне правду, Чарльз. Я просто хочу понять, что происходит. — С чего ты взяла, что у меня есть другая? — Ты стал таким далеким. О чем ты думал сейчас, когда занимался любовью? — Она повернулась, чтобы видеть его лицо — чужое, незнакомое тело. Коричневатые кружки вокруг сосков — он так мечтал их увидеть, когда познакомился с ней на бульваре и заглянул в низкий вырез ее блузки. Треугольничек темных спутанных волос — и все его сомнения — а нужных слов никак не найти. Она стояла спиной к окну; свет окутывал сиянием ее волосы. Он ничего не хотел от нее. Он не хотел знать, что она сделала и почему. Если она его обманула, она и сейчас не ответит на его вопрос. Вернее, ответит, но будет лгать. Кинг встал с кровати: — Мы ведь совсем не знаем друг друга, да, Дженни? Она по-прежнему стояла спиной к льющемуся из окна свету: — Думаю, я все равно никогда бы тебя не узнала. В смысле, по-настоящему, Чарльз. Ты бы мне не позволил. Мне тебя жаль. — Жаль? — изумился он. — Вокруг тебя столько всего интересного и столько людей, которые тебя любят. А ты причиняешь им столько боли. Видимо, по-другому ты просто не можешь. — Почему ты это сказала? — Потому что мне очень больно. А я люблю тебя. Кинг начал одеваться. Его вдруг почему-то смутила собственная нагота. — Я не хочу делать тебе больно, Дженни. Просто я не хочу, чтобы мы стали слишком близки, вот и все. — Но почему? Что в этом плохого, когда люди становятся близкими? — Она подошла к нему, положила руки ему на плечи, пристально посмотрела в глаза. — Что в этом плохого, когда человек позволяет себе что-то чувствовать, Чарльз? Он отстранился.