— Но, Чарльз, если ты утверждаешь, что ход истории подобен течению реки, тогда нужно учесть еще вот что: река не только следует рельефу местности, она еще и формирует его. Ну, там, эрозия, отложение осадков и что там еще — ну, то, чем географы занимаются. — Я и не спорю. Но мой образ реки на самом деле еще сложнее. Рельеф меняется не только под действием «реки истории», на него действует множество других факторов. У каждого человека есть свой личный «рельеф», который формируется его поступками, и, в свою очередь, влияет на формирование «рельефа» других. Это непрерывный процесс. — Погоди, Чарльз, я уже запутался. Я тебя правильно понимаю: ты считаешь, что историю можно свести к некоему уравнению? И тогда можно будет предсказывать будущее? Когда Кинг писал о реке истории, к нему пришла Энни. Она очень ему помешала. А он представил себе два ручья: вот их воды ненадолго слились в один поток, но почти сразу же вновь разделились, и каждый ручей потек дальше уже в одиночку. Он понял, что не сумел донести до Роберта свои идеи, но это лишь укрепило его в намерении закончить статью и изложить свои мысли более четко и ясно. — Я понял, Чарльз! Ты хочешь сказать, что наше время — это водораздел. Мы живем в переломный момент. Так? — Да, только самое главное, что я хочу понять, — как сложился такой рельеф. Почему мы оказались у водораздела сейчас, а, скажем, не десять лет назад? — Вот такими вопросами и занимается история. Знаешь, Чарльз, мне бы очень хотелось прочесть твой очерк. — А может быть, тоже подключишься? Я тут подумывал сделать памфлет — можно было бы включить и твои стихи. Может, найдется еще кто-нибудь, кто захочет поучаствовать. Я уже и название придумал — «Паводок». Как тебе, а? А вот Энни Кинг ничего не сказал о «Паводке». Они с Робертом всего лишь сыграли дуэтом пару сонат, а у него было чувство, будто он знает Роберта тысячу лет, намного лучше, чем женщину, с которой он спит два месяца. Это была не особо приятная мысль, но, как говорится, что есть, то есть. Роберт сказал, что подумает насчет памфлета, а сейчас ему пора, но он позвонит на днях, чтобы договориться о следующей встрече — помузицировать. Он выудил из папки первый попавшийся лист, оторвал край и записал на чистой стороне телефон Кинга. Рядом он вывел аккуратными буквами «ПАВ», словно корешок папки подписывал. Да, сказал он еще раз, я подумаю насчет памфлета. Кинг проводил его до двери. На прощание они пожали друг другу руки. Это было время надежд; ощущение перемен буквально витало в воздухе. Казалось, история вершится прямо у тебя на глазах. Как стая птиц меняет направление полета, так и тут — некая невидимая сила пыталась решить, на какой путь направить людей. И вот теперь, всего лишь пять лет спустя, все, что осталось от тех надежд, — только воспоминания о танках на улицах и о нескольких храбрецах, решившихся выступить против совсем еще юных солдат. Пять лет спустя Роберт будет женат на женщине, в постели с которой Кинг сладко проспал до половины десятого. И ему позвонят из полиции с просьбой зайти. 10 — Присаживайтесь, мистер Уотерс. Я — инспектор Мэйс. А это — констебль Перкинс, он будет вести протокол. Мы пригласили вас, потому что нам кажется, что вы можете нам помочь в расследовании одного дела. Нам нужны ваши профессиональные знания. У нас тут записано, что вы были первым на курсе по античной и древней истории. — Все верно. — Вы знаете греческий? — Если вам нужен переводчик с греческого, боюсь, это не ко мне, инспектор. — Возможно. Посмотрим. Очевидно, что вы — человек одаренный. Вполне понятно, почему вам предложили работу над этой книгой. Кстати, а что по этому поводу думает Энни? — Моя жена? Да ничего особенного. То есть ей, конечно, приятно. Но вообще-то мы почти не говорили об этом. — Она должна вами гордиться. Вам выпала большая честь. — Да, но я в том смысле, что я не имею права обсуждать с ней эту работу. — Конечно-конечно. Вы еще и весьма осторожный человек. Она ведь учительница? Ну, тогда она хорошо знает, что такое дисциплина. А вы сами — сторонник строгой дисциплины? — Я сторонник того, что детей надо учить, что хорошо, а что плохо. — И как же, по-вашему, их учить? — На примерах: вот так поступать хорошо, а так плохо. — А что вы сделаете, если ребенок поступит плохо? — Объясню ему, почему так нельзя. — И все?! У вас опасный подход к воспитанию, вам не кажется? Жалеете розги своей?[10] Те, кому с детства сходят с рук мелкие проступки, потом быстро скатываются в пропасть. Знаете, кое-кто убежден, что закон в нашей стране подчас слишком суров. А вы как думаете? — Я думаю, что закон… справедлив. — Всегда? — Да. — И тем не менее наш подход отличается от вашего. Мы, знаете ли, розги не жалеем. Получаются очень хорошие воспитательные примеры — правда, некоторым недостаточно одного только примера. — Воспитывать детей и поддерживать правопорядок в стране — это не одно и то же. — Разве? Я вот считаю иначе. И взрослых порой приходится учить, что хорошо, а что плохо. Причем до некоторых хоть убей не доходит — пока их хорошенько не выпорешь. — К чему вы клоните? — Вам что-нибудь говорит имя Ганимед?[11] — Ганимед? Нет, ничего. — Я правильно помню, что вы были первым по античной истории? — Да. Я в том смысле, что Ганимед — это не из истории, это из мифологии. — История, мифология — лично мне все равно. Так вы знаете, кто это? — Дайте припомнить. Кажется, его похитил Зевс, приняв облик орла. Зевс влюбился в него. — Влюбился, значит. А знаете, что ему было бы за такую любовь теперь? Пять лет за решеткой — легко. Не считая статьи за похищение. Любого из этих двух пунктов было бы достаточно. Пять лет, мистер Уотерс. Не слишком ли это сурово, как по-вашему? — Таков закон. — Да, конечно, но, по-вашему мнению, это справедливо? — Думаю, главное — это защитить общество. Законы для того и пишут. — Бесспорно. Чашечку чая, мистер Уотерс? Перкинс, сходите распорядитесь. Видите ли, мы тут подняли одно старое дело. Довольно забавно вышло: кое-что выплыло наружу, на первый взгляд, так, пустячок — но были кое-какие странности, вот мы и заинтересовались. Полезли в архивы — ну и нашли кое-что любопытное. Мы ищем человека, который называл себя Ганимедом. Псевдоним такой. Есть какие-то соображения? — Никаких. — Вы уверены? Может быть, кто-то из ваших друзей? — Абсолютно уверен. А что такого он сделал? — Рассказали бы вы мне побольше про этот миф, похоже, вы его вспомнили? — Да там, собственно, и рассказывать больше нечего. — Зевс сделал его своим виночерпием — а по сути, любовником. Это есть в любой книжке по мифологии, тут не нужно каких-то особенных знаний. Правда, там еще было написано, что в конце концов его поместили на небо. Только вот созвездия Ганимеда я так и не нашел. — Это Водолей. — Ах вот оно что! Моя жена по Зодиаку — Водолей. Забавно. Вы во все это верите, мистер Уотерс? — Нет. Но я — Весы, если вам это интересно. — Да, мы знаем. Поставьте сюда, Перкинс, вот так. Как же это из Ганимеда получился Водолей? — По латыни он называется Aquarius, что значит «водонос, податель воды». — Ну конечно. Вода.[12] Кое-что начинает проясняться. Вы как пьете чай: с сахаром, с молоком? Я-то без сахара пью — жена заставила сесть на диету. Думаю, главное в этом деле — самоконтроль. Самодисциплина. Вы сторонник самодисциплины? — Наверное, да. — Вы ведь не обсуждаете закрытую информацию с друзьями или с женой? — Конечно, нет. — То есть вы умеете хранить секреты? — Да. — И много у вас секретов? — Нет. Я хочу сказать, книга, над которой мне предложили работать… — Я сейчас не о книге спрашиваю, мистер Уотерс. Мы вас вызвали не для проверки благонадежности — этим вообще занимается Пятый отдел. Нам от вас нужно всего лишь содействие в расследовании. Но вернемся к Ганимеду. Некрасивая ведь история. По-моему, она подпадает под статью о совращении малолетних. — Не думаю, что ее стоит рассматривать с такой точки зрения.