Отступать Журавль была все же не намерена – раз уж приехала сюда, поломав себя, раз уж позвонила в квартиру, где живет этот козел, раз уж встретилась лицом к лицу с его девкой, никуда уже не уйдет. Дождется. И она вернулась на десятый этаж, сев прямо на ступени. Рука саднила все больше, а Нина, притянув к себе ноги и положив на коленки подбородок, стойко сидела. Несколько раз ей казалось, что лифт едет сюда, на последний этаж, и каждый мускул в ее теле напрягался, однако Келла так и не появлялся. Тут вообще никто не появлялся. Прошел час, два, три. Нина устала сидеть, и ноги у нее затекли. Батарея телефона, который хоть как-то помогал скрашивать ожидание, разрядилась, и девушка осталась наедине с собой и подъездной тишиной. Она не знала, сколько сейчас времени, видела только через окно, как в других домах, один за одним, гаснут огни. Ожидание было сродни пытке. А Нина Журавль ненавидела ждать. Она думала, что, возможно, он заявится наутро, а, может, и вовсе не придет и что, возможно, ей нет смысла сидеть под его дверью, но не могла заставить себя встать и уйти. Такие, как она, идут до конца. Останавливаться на середине – преступление против самой себя. И Нина ждала, ловя каждый звук и следя за поздними гаснущими огнями. Когда Келла все же появился посреди ночи, она спала, прижавшись спиной к стене и согнув ноги в коленках. Сначала даже парень и не понял, кто сидит на ступенях напротив его квартиры, подумал даже, что это какая-нибудь местная пьянчужка. Но когда, присмотревшись, понял, что это – сама Нина Журавль, от изумления даже замер, не веря глазам своим. Он был не совсем трезв. Встречался сегодня со старыми друзьями – сугубо мужской компанией. Они впятером сидели в баре, пили пиво, курили кальян и разговаривали: громко, со смехом, с хлесткими выражениями. Говорили обо всем: о днях минувших, о тусовках, о машинах, о политике, о девочках. Один из парней недавно женился и остальные то и дело подкалывали его, называли «каблуком» и все спрашивали, заставляет ли он новоиспеченную жену готовить ему борщи и делать прочие мужские радости. Больше всех старался Келла, словно и не был сегодня в ЗАГСе. Приятная компания старых друзей помогла ему ненадолго забыть все то, что было утром, и удары проклятыми цветами по лицу, и – главное – слова. Слова ранили сильнее. Цветами – всего лишь по лицу, а словами – прямо в душу. Апперкотом. Четко. Прямо в цель. Почему эта идиотка всегда бьет его по лицу? А он не может ответить тем же. Вынужден бить в душу: джебом, хуком, оверхендом – как получится, сам не успевая ставить блоки. А ведь он был, черт побери, искренен! Подумаешь, что несколько секунд, но был. Если бы она только сказала ему: «Я пойду с тобой», – он бы, не раздумывая, взял ее за руку и увел за собой, и простил бы все, позволив начать заново, и обнял бы – так, как не обнимал других. Она выбрала деньги. В очередной раз. Дешевка. И тогда Келла не смог отказать себе в удовольствии отомстить ей, поиздеваться. Правда, торжествовал он недолго – сперва огонь победы полыхнул ярко, как спичка в темноте, но только вот спичка эта догорела слишком быстро, превратив радость в пепел. Хотелось забыться. Оторваться. Напиться. – У тебя-то девчонок навалом, – с дружеской завистью сказал кто-то из парней. – Небось фанатки из каждой щели лезут! Келла ухмыльнулся и сказал что-то скабрезное, не став разрушать образ героя-любовника. Компания захохотала, а кто-то из друзей вспомнил вдруг: – Ты летом же с красивой блонди гонял. Куда дел? Келла тотчас помрачнел, но ничем себя не выдал. Сказал, что у него было столько красивых блонди этим летом, что всех и не упомнить. Только вот образ Нины все стоял перед его глазами. Гордый и надменный. Совершенный. Он же и мешал как следует напиться, и Келла сожалел, что вообще согласился на уговоры Эльзы. Она мастерски его натянула: говорила, как сможет он позабавиться с ее высокомерной племянницей, отомстить за поломанную гордость, показать, что сильнее, кто из них двоих – мужик. Старуха отлично знала, что гордость – его слабость. А людьми, поддавшимися гордыне, легко манипулировать, сажая на крючок за крючком. Да и недаром она носила фамилию Журавль – хоть и была в годах, но оказалась той еще расчетливой стервой. А еще они с парнями говорили о музыке: все в той или иной степени ею увлекались. Келлой гордились, но больше подкалывали, чем хвалили, спрашивали, когда «На краю» вернутся и как там дела, на Западе? Не опопсели ли они еще? И не зазвездились ли? – Все путем, – отвечал самодовольно синеволосый, откинувшись на спинку кресла, в котором сидел, как король, вместо скипетра держа бокал. – Репетируем. Работаем в студии. Скоро выпустим интернет-сингл. Клип, все дела. Так что, пацаны, я крут, – в шутку показывал он рокерскую «козу». Разговоры о музыке остужали горячую кровь, и пока Келла рассказывал о планах, о записи альбома, о забавных случаях в студии и на репетиционной базе, то забывал о блондинке. А она сама о себе напомнила. Пришла в его подъезд и разлеглась на ступенях, как полная дура. Ждала его. «Неужели пришла просить прощения?» – пронеслась в голове парня предательская мысль, и он, подойдя к Ниночке, сел около нее на корточки. Нет, не может быть. Такие, как она, никогда не извиняются. Они же всегда правы, черт подери! Келла всматривался в ее лицо. Он давно не видел Нину так близко: во сне девушка была мила и безмятежна и действительно казалась ангелом – беззащитным и доверчивым. Когда они были на теплоходе, ему нравилось смотреть на то, как она спит и как смешно сопит и вздыхает, переворачивается с боку на бок и трогательно прижимается щекой к подушке. А потом она увидела как-то раз сквозь ресницы, что синеволосый наблюдает за ней, и, улучив момент, набросилась на него, опрокинув на спину. Их, правда, потом едва не застал дядя Витя, которому Келле в поездке хотелось пересчитать все кости, включая позвонки, однако все обошлось хорошо. Келла внимательно разглядывал лицо спящей Королевы. Его взгляд остановился на полуоткрытых губах, и вдруг голову его посетила шальная мысль, что весело было бы засунуть туда сигарету. «Ты рехнулся? Какая сигарета?» – спросил он сам у себя. И вдруг, против своей же воли, попытался дотронуться ее губ большим пальцем. Девушка резко распахнула глаза, и Келла шарахнулся. Встал на ноги и спросил недовольно: – Зачем пришла? Нина сцепила зубы и тоже поднялась на ноги, не понимая, как так получилось, что она заснула. – Разговор есть, – тихо сказала девушка, глядя на синеволосого. – Что надо? – делано презрительно спросил он. – Деньги, – еще тише произнесла Нина, но взгляд не отпустила. – Мне нужны деньги. Ефим, – назвала она вдруг его по имени, заставив сглотнуть, – пожалуйста, женись на мне. Иначе Эльза не оставит мне наследство, – каждое слово давалось ей тяжело, и потому голос ее был глухим и безжизненным. – А вежливое слово? – сдвинул брови к переносице парень. – Пожалуйста, – добавила Нина почти шепотом. Келла рассмеялся: зло, негромко, с горечью. Опять бабло! А уж он-то подумал! Придурок! Нинка же терпеливо ждала, пока он просмеется. – Проваливай, – сказал он с отвращением, замолчав резко. – Нет, – упрямо мотнула головой девушка. Сейчас она не была похожа на светскую львицу в дорогих нарядах и с безупречной прической. Обычная девчонка. Только красивая. И глаза какие-то стеклянные. – Проваливай, я сказал. – Нет. Ефим, Эльза даст мне деньги, если увидит наше свидетельство о браке, – нина старалась говорить спокойно, так, чтобы в голосе ее не звучала мольба, и это давалось ей до ужаса тяжело. – Мне нужны деньги. – По вене их пускать собралась? – Ефим. – Проваливай, – и бровью не повел синеволосый и развернулся. Нина схватила его за руку – пальцы у нее были холодными, но цепкими. И он не сразу смог выдернуть из них ладонь. А, может, не хотел? – Уходи, Журавль, – сказал Келла, не поворачиваясь. – Ты мне не нужна. И твоя свадьба, и тетка. И деньги. И он направился к квартире. Но даже ключ не успел вставить в замочную скважину, как вдруг Нина подбежала и обняла его за плечи, прижимаясь к спине. Она и сама не поняла, что за странному порыву поддалась. – Помоги, – сказала девушка едва слышно, закрыв глаза и прижавшись к Келле щекой. Ее охватило вдруг странное, полузабытое чувство, которое она прятала в себе, потому как любовь, нежность и прочие розовые сопли казались ей слабостями. А она не должна была быть слабой. Она – сильная. Независимая. Гордая. А, нет, гордость разбилась вместе с зеркалом в комнате… Валяется среди окровавленных осколков. Обнимать его было болезненно приятным наслаждением. И все злые слова вдруг пропали, оставив в голове пустоту. Келла, почувствовав тепло ее тела, застыл, как изваяние, не веря, что Королева обняла его. Только его наполнило вдруг совершенно иное чувство: тоска, беспросветная, безудержная, бесконечная. Два огня: холодный и горячий столкнулись, наконец, заискрили, плавя осколки гордости, которые тотчас стали дымиться. Келла, задрав голову, зажмурился вдруг, сцепив зубы. И каждая жила на его шее натянулась – он пытался сдержать крик. Как можно любить до такой степени, что начинаешь ненавидеть? Как можно ненавидеть так, что готов убивать из-за этих гребаных чувств? Но почему, почему он должен любить, а она – позволять ему это делать? Опять манипулирует, пытается заставить идти и на поводу, сделать то, что хочет, не считаясь ни с чьими больше чувствами, кроме своих! Да ей плевать на него! Он – лишь средство достижения ее цели. «Не позволю», – рыкнул внутренний голос.