И Келла, на которого накатила волна праведного глухого гнева, схватил Нину за руку, лежащую на его плече – с силой сжав ладонь – и развернувшись, оттолкнул девушку. Не со всей силой, разумеется, но она едва удержалась на ногах. – Не смей меня трогать! – крикнул он, ничуть не заботясь о том, что уже ночь и соседи давно спят. Ему было все равно. – Сам. Не смей, – не своим голосом проговорила Журавль, тяжело дыша – как будто бы его гнев передался ей. На бинте, что обматывал ее правую руке, проступила кровь. В какой-то момент Келле, чей разум был затянут мутной пленкой обиды и злости, вдруг стало страшно – он так боялся сделать ей больно, навредить, даже тачку водил аккуратно, когда ездил с ней, а тут схватил за руку так, что появилась кровь, мать ее! В первые секунды синеволосый парень даже и не подумал, что от его сильной хватки может быть только синяк, но никак не кровь. И испугался. Он приблизился к Ниночке, и та, глядя на него с ненавистью, стала отступать назад, шаг за шагом, забыв, что сзади начинается лестница. Пораненная рука ее саднила с новой силой, но она почти не чувствовала этого – все ее внимание было направлено на Келлу, который, наконец, понял, что к крови на ее ладони он не имеет отношения. Однако его внезапный страх прогнал ненависть. – Стой! – крикнул он. А Нина все равно сделала еще один шаг назад и, чуть не оступившись, едва не упала, но Келла вовремя подхватил ее. Второй раз за день. И притянул к себе, а она не отбивалась. – Что с рукой? – спросил он, зло глядя на девушку. – Порезалась, – ответила она почти с вызовом. – Обо что? – Об зеркало. «Идиотка», – говорил его взгляд. «Ублюдок», – отвечал ее. «Ненавижу». «Я сильнее». Келла вдруг прижал девушку к стене, опираясь на костяшки одной руки чуть выше ее головы, а пальцами другой проводя по ее щеке, скуле, дотрагиваясь до полуоткрытых манящих губ, чувствуя горячее и отчего-то частое дыхание. Нина подалась чуть вперед и едва уловимо коснулась своими губами его губ. Мимолетом. С вызовом. Глядя ему в лицо, не мигая и не переводя взгляд. У Келлы окончательно сорвало крышу. Он внезапно стянул с ее волос резинку, позволяя им тяжелыми волнами упасть на плечи, и, не понимая, что делает, запустил пальцы в пряди на макушке, заставляя Нину высоко поднять голову. И целовать начал не с губ, а с напряженной шеи, слегка прикусывая кожу. Ему было плевать, что на шее ее могут остаться следы, а Нина совсем позабыла о гордости, полностью отдаваясь накрывшему с головой желанию быть предельно близко с этим человеком. Они оба не понимали, что за сумасшествие на них нашло, но не могли остановиться – как тогда, около дома Эльзы Власовны. Нина заставила Келлу приподнять голову и первой поцеловала его, обхватив руками лицо: жадно, властно, даже немного грубовато для хрупкой девушки, а он тотчас перехватил инициативу, не желая оставаться на вторых ролях. В их внезапном, но долгом поцелуе не было трепетности, мягкости и неспешности. Напротив, он был жарким, терзающим и даже каким-то злым, почти безумным, таким, что язык начинал неметь, и губы слегка саднило, и все на свете становилось безразличным – кроме этого момента. Ярость против ярости. Ненависть против ненависти. Любовь против любви. Они целовались с исступлением, не в силах остановиться, пытаясь перебороть друг друга, вымещая всю свою накопившуюся злость и горечь. И страсть – непонятно откуда взявшуюся страсть, перетянувшую им горло и заставлявшую часто дышать. Нина тихо вскрикнула от укуса в шею, в котором болезненность перемешалась с притягательным наслаждением, – Келла перестарался, и в ответ укусила его за губу, срывая с парня последние запреты, и он потянул водолазку девушки вверх, не прекращая целовать, прижимая к стене. Чем могло все закончиться, неизвестно – Нине и Келле помешал телефонный звонок: настойчивый и громкий. Музыка «На краю» ворвалась в единственного свидетеля их неистовых объятий – тишину. И они словно пришли в себя – мгновенно отстранились друг от друга, и Ефим полез в карман джинсов, чтобы найти разрывающийся мобильник. – Сейчас буду, – сказал он недовольным тоном, пытаясь выровнять дыхание. – За мной, – буркнул он Журавлю, открывая дверь, за которой уже стояла та самая девушка в его черно-красной клетчатой рубашке с телефоном в руках – видимо, и звонила тоже она. – Что случилось, Фим? – спросила она, удивленно поглядывая на Нинку. – Ты где так долго был? – С друзьями в баре, – отмахнулся тот и оглянулся на блондинку, которая все же зашла следом за ним. – На кухню, – велел он ей и обратился уже к девушке: – Оставь нас. Иди спать. Та пожала плечами и скрылась в гостиной, которая, видимо, и служила ей спальней. Келла прошел на кухню, включил свет, распахнул настежь окно и тотчас закурил. Нервничал. Поморщившись, Нина села на табуретку. Сигаретный дым ее раздражал, но сейчас она была не в том положении, чтобы что-то говорить хозяину квартиры. Да и вообще, голова ее все еще слегка кружилась. Но оба они постарались забыть о том, что только что произошло на площадке. Хотя их сердца не забывали – все еще бешено бились. – Ты дура? – прямо спросил Келла, выдыхая дым. – Следи за тем, что говоришь, – привычно огрызнулась девушка. – Зачем руку порезала? – спросил он, глядя на окровавленный бинт. – Случайно, – не собиралась ничего объяснять Нина. Когда они целовались, боль отступила на второй план, пустив на первый чувственность. – Случайно костяшками по зеркалу ударила? Точно дура, – констатировал Келла. Парень затянулся последний раз, затушил сигарету и сел рядом с блондинкой. – Руку. Их взгляды встретились. И Нина, подумав, все же положила саднящую ладонь на стол. Бинт пропитался кровью. Келла только головой покачал и принялся осторожно разматывать его – чего-чего, а крови он не боялся. Насмотрелся на своем веку. Он осмотрел ее руку с припухшими ранками, надавил немного и присвистнул. – Я поражаюсь твоей бесконечной тупости, Журавль, – сказал синеволосый. – Ты стекло не могла вытащить? Оно почти полностью под кожу вошло. Девушка безразлично пожала плечами. Когда она уезжала из дома, ей было не до стекла, да и не заметила она его, находясь под властью чувств. Зато поняла, почему бинт пропитался кровью – Келла надавил на ладонь, вгоняя тонкий осколок глубже и раня еще сильнее. Хозяин квартиры достал откуда-то аптечку и бутылочку со спиртом. – Припасы? – равнодушно спросила Журавль. – Не раздражай, – отмахнулся от нее Келла и вышел из кухни, вернувшись спустя минуту с пинцетом и иглой, которые, видимо, ему одолжила девушка в рубашке. Она же шагала босыми ногами за Келлой следом и выглядела обеспокоенной. – А что случилось? – спрашивала брюнетка на ходу, а, заметив бинт в крови, остолбенела. – Это ты ее так?! – почему-то спросила она тихо. – Фим… Ефим обернулся и одарил ее долгим внимательным взглядом. Кажется, он много чего хотел сказать, но не стал этого делать. – Просто уйди, Тань, – попросил он раздраженно. – Иначе – влетит. Девушка обиженно дернула плечом и убежала. – Очередная шкура? – поинтересовалась Нинка спокойно. – Повежливее, – одарил и ее тяжелым взглядом Ефим. – Сестра. – А почему в твоей одежде? – А я знаю? И Келла занялся ее рукой. Пинцетом стекло вытащить не получилось. Глубоко вошло. – Будет больно. Терпи, – почти ласково сказал он Ниночке, беря в руку иглу и дезинфицируя ее спиртом. – Но орать можешь. – О’кей. С помощью иглы Келла осторожно вытолкнул стекло из ранки и, бережно поддев его пинцетом, вытащил наружу. Осколок оказался небольшим. И тотчас полетел в ведро. Нинка не проронила ни звука. Сидела с каменным лицом. И даже ни разу не дернулась. – Я молодец! Черт, ты как Терминатор, Журавль. Вообще боли не чувствуешь? – с восхищением спросил Келла. – Чувствую, – отвечала Нинка хмуро. – Просто я умею себя контролировать. – Демон, в натуре, – на мгновение вернулся в синеволосого тот самый нахальный весельчак, но тотчас исчез.