– Случилось, – подтвердила Алла. И, выдержав паузу, сообщила: – И по этому поводу нам нужно встретиться, дорогая моя. – Что с ним? – тотчас спросила я, ужасно нервничая. Даже дыхание стало частым и глубоким. – Я же ясно дала понять – расскажу при встрече, – не слишком любезно ответила мать Антона. – Когда? – Скажем, через час. В «Белой лагуне», – назвала Алла известный ресторан, у которого была слава претенциозного модного местечка. – Хорошо, – согласилась я тотчас. Мама Антона не спросила, смогу ли я вообще приехать в это время и в это место, как будто бы и не сомневалась в обратном. Прощаться тоже было не в ее стиле, и женщина, услышав мой ответ, просто сбросила вызов. Я, не совсем понимая, что происходит, попыталась набрать Антона, но он все еще не отвечал. То ли был еще в самолете, то ли… Я задержала дыхание, не замечая, как пристально на меня смотрят. Что могло случиться? Так, Катя, выдохни. Надо подумать, понять… Если бы с Антоном что-то произошло во время полета, его мамочка не была бы столь уверена и даже нахальна. Но чего она хочет?.. Ей не нравится, что мы вместе?.. Она до сих пор строит планы на отношения Антона и Лесковой, которую, как я поняла, Адольская мечтала увидеть в невестках. Это было самым вероятным. Страх, поселившийся в груди, однако, не пропадал. – Что случилось, онни? – удивленно посмотрела на меня Нелька. Лица Эда и Киры тоже были весьма озадачены. – Мне пора, скоро вернусь, спасибо, было вкусно, – на одном дыхании выпалила я, выбегая из кухни и бросаясь в свою комнату. Быстро переодевшись, я схватила сумку, обулась кое-как, открыла дверь и… столкнулась с Лешей, который возвращался домой во вполне благодушном настроении. – О, Катька, – радостно сказал он, увидев меня. – Понравилась столичная жизнь? Видела, какую амазонку наш дурачок привел? – явно имел он в виду Киру. Но я, оттолкнув дядю, бросилась к лифту, скороговоркой сообщив, что вернусь позднее и все расскажу. – Ты куда, неблагодарная племянница? – возопил шутливо тот, но створки лифта закрылись, и лифт, все так же тяжко покряхтывая, повез меня вниз. До места встречи, которое располагалось в центре города, я добралась ровно за час и, боясь опоздать, бежала от остановки до самого ресторана, спрятавшегося на набережной. Дул холодный ветер, срывая золотые и багряные листья и устилая ими дорожку, по которой я бежала, чувствуя, как бьет по бедру висевшая на плече сумка. Ветер ударял прямо в лицо, с хохотом, который заменяло ему шуршание сухой листвы, трепал волосы, пробирался под одежду, но свернуть я не могла. И остановиться – тоже. В ресторане «Белая лагуна», девизом которого явно было «Элегантность и роскошь», оказалось тепло, но стерильно, как на красивой журнальной картинке: натертый до блеска дубовый паркет, тяжелые алые портьеры, громоздкие люстры, диванчики из белой кожи, тонконогие столики из натурального дерева, картины, зеркала, вазы… Все утонченное, стильное и безликое, теряющееся на фоне друг друга. Совершенно никаких запахов. И не одного живого цветка. – Добрый день, – приветливо улыбаясь, обратилась ко мне администратор – высокая девушка в длинном темно-синем платье с белым воротником-стойкой. – У вас заказан столик? – Нет, но меня ждут, – объяснила я. Смекнув, кто меня ждет, администратор вежливо предложила мне раздеться в гардеробе и повела в самый конец зала, где за укромным столиком, на котором стоял лишь стакан воды, и сидела Алла Георгиевна Адольская, родная мама моего Антона. Мы никогда не встречались с ней лично, но я видела ее в квартире отца и сына Тропининых. И впечатление она на меня произвела неизгладимое. Она была довольно высокой для женщины, статной, со светлыми, почти белыми волосами, которые ровными волнами ложились на покатые плечи. Нельзя было сказать, что Алла выглядит молодо – напротив, ее внешность соответствовала возрасту, однако женщина преподносила свой возраст с достоинством: укладка, макияж, украшения, брючный костюм, туфли на высоком каблуке – все это было подобрано умело, со вкусом. Настоящая деловая женщина с цепким взглядом и гордо поднятой головой. Алла подняла взгляд, когда я была еще на середине зала, и смотрела на меня все то время, пока я шла к ее столику. В глазах Адольской не было презрения или ненависти. Она смотрела на меня, как человек, пришедший на деловую встречу: хладнокровно, оценивающе, обдумывая, как получить выгоду. И между бровей ее виднелась вертикальная морщинка – такая же появлялась у Антона, когда он был задумчив или хмур. – Здравствуйте, – громко сказала я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал, и села напротив. Здороваться маму Антона, кажется, тоже не учили. К нам тотчас подскочила девушка-официант, которая хотела протянуть мне меню, однако Алла остановила ее повелительным жестом. В ярком свете люстр сверкнул бриллиант на указательном пальце. Всего лишь три украшения – кольцо и крупные серьги из одного комплекта, но сколько достоинства они прибавляли ее образу! – Не надо, – сказала официанту Адольская. – Девушка скоро уходит. Официант, откланявшись, отошла. И мы остались наедине. Адольская одарила меня еще одним внимательным взглядом, но я попыталась выдержать его, что далось непросто. Нервничая, я сцепила руки на коленях. – Итак, перейду сразу к делу, – сказала Алла. – Что с Антоном? – сглотнув, спросила я. Мне нужно было знать, что с ним все хорошо. Необходимо! – С ним, надеюсь всей своей материнской душой, все в порядке, – краем алых губ улыбнулась Адольская. – А вот с тобой – нет. – Со мной? – нахмурилась я. И если раньше у меня были сомнения, то сейчас я точно поняла – мать Антона против наших отношений. Точно против. Более того, она сделает все, чтобы эти неудачные с ее точки зрения отношения закончились. Адольская не стала разглагольствовать, что я – не пара ее сыну. Не стала кричать, что я должна оставить его в покое. Не стала угрожать. И даже про мезальянс не сказала. Она просто спросила, и тон ее был обыденный: – Сколько? – Что – сколько? – растерялась я, сцепив руки на коленях еще сильнее – до легкой боли. – Сколько ты стоишь, Катя Радова? – медленно спросила мать того, кого я любила. Меня словно лицом в снег кинули. Щеки обожгло, как от удара. – Что… Что вы говорите? – не сразу пришла я в себя. – Ты отлично расслышала вопрос. – Вы с ума сошли? – почти прошептала я. – Так, девочка, давай без дерзости. И без сцен а-ля «Я его люблю до гроба, хочу быть вместе, не могу», – поморщилась Алла. – Будем говорить, как взрослые люди. Не на языке эмоций, а на языке разума. И будем логичны. Сколько ты хочешь, чтобы оставить в покое моего глупого сына? Снег как будто бы и в горло натолкали – от переполнявших чувств какое-то время я и говорить не могла, и все во мне трепетало – и совсем не от страха. Да как она смеет? Я молчала, не в силах выговорить ни слова. Все те заготовленные заранее фразы, которые крутились в моей голове, пока я ехала сюда, разом пропали, оставив только красную полосу возмущения и зарождающейся праведной ярости. – Давай повернем наш разговор в более поэтичное русло, – предложила Адольская, прекрасно понимая мое состояние. И явно считая, что сможет меня подавить. – У тебя есть мечта? Я могу ее исполнить. Я молчала, прикусила язык, чтобы с губ не сорвались злые слова, самым ласковым из которых было «тварь». Ты пожалеешь о том, что сейчас говоришь мне эти слова. – Скажу откровенно, как человек с большим, нежели у тебя, опытом, – продолжала она, приняв мое молчание за согласие. – Любовь прекрасна лишь в книгах. В жизни она длится несколько лет, а потом угасает. Медленно, но верно. Сейчас мой мальчик влюблен, без ума от тебя, Катя Радова. Но ты думала, что будет через, скажем, – ее серые, как и у Антона, глаза, задумчиво посмотрели в глянцевый потолок, – лет пять? Или десять? Я продолжала молчать, глядя на нее, не мигая, собирая всю свою злость воедино, как огненный пазл. А Алла продолжала: – Антон найдет другую. Ты постареешь, подурнеешь, твой юношеский пыл угаснет. Любовь потеряет всякую значимость. И ты потеряешь всякую значимость, – почти насмешливо сказала она, и мне почудилось, что за этой злой усмешкой кроется нечто куда большее. – Поверь, все закончится крахом. У него будет уйма таких, как ты. Но я даю тебе шанс уйти без потерь. С гордостью. И с деньгами. Между нами повисло напряженное молчание. Она ждала. – Мне не нужны ваши деньги, – разлепила сухие губы я. Перед глазами стоял туман. Он же липкими клочьями опутывал сердце. – Ох уж этот юношеский максимализм, – понимающе улыбнулась Алла. – Дорогая моя глупая Катя Радова. Я предлагаю тебе выгодную сделку. – Жестом фокусника она вынула из сумочки банковскую карту золотого цвета и небрежно кинула ее на стол. – Тут три миллиона. Обналичишь после того, как я увижу, что ваши отношения с Антоном канули в Лету. Мне хотелось, чтобы карточка взорвалась. – Я, по-вашему, стою три миллиона? – сквозь зубы сказала я. Женщина весело рассмеялась, и смех ее был противным, как и голос: высокий, с издевательскими нотками. – А-а-а, Катя Радова хочет больше? – спросила она понимающе. – Я недооценила тебя. Пять. Тут будет пять миллионов, – глядя мне прямо в глаза, сказала она, наблюдая за моей реакцией. – Еще больше? То ли ты глупа, то ли слишком умна, – и она продолжила: – Мне стоило пресечь ваши отношения на корню, но я думала, что он сам оставит тебя. Наиграется, как с остальными своими куколками. А я даю тебе шанс. Остаться не только со своим достоинством, но и с неплохими бабками, – вдруг перешла она на сленг. В стальных глазах появился еще и азарт – ей было интересно, сколько я стою. – Нет, – едва слышно сказала я, сжимая пальцы и глядя в стол. – Что? – не расслышала Адольская. – Нет, – громче повторила я, поднимая на нее глаза, в которых начали собираться слезы, и лишь усилие воли не дало мне заплакать – так обидно стало. Обидно за все: за нашу любовь, за себя, за Антона. Но ярость в какой-то момент вдруг перекрыла и эту жалость, и этот страх. Невыплаканные слезы призвали ее – всю, без остатка, и она пришла, сжигая сердце и плавя душу.