– Страшную картину ты нарисовал, Вильгельм. Исходя из тобой изложенного, мы на грани очень большой катастрофы и полного проигрыша кампании. Какой выход ты видишь из этого? – Выход один – немедленно начать отвод войск с Кавказа и усиление обороны под Ростовом и Воронежем. Иначе мы потеряем не только их, но и те части, что сейчас ведут бои в Воронежском выступе. – Тебе придется завтра лететь в Берлин. Я хочу, чтобы ты срочно донес до Адмирала свои мысли и выкладки. – Берлин – это хорошо… Но удастся ли «Старому лису» переломить ситуацию? Вот в чем вопрос. – Будем на это надеяться. Я пойду, позвоню ему и попрошу срочно встретиться с тобой. – Хорошо… Глава 11 Все хорошо, что хорошо кончается «Кавалерия прибыла вовремя!» – так, по-моему, говорят во всех американских фильмах, когда приходит помощь. Если бы наши задержались еще на пару дней, даже и не знаю, что бы осталось от бригады, и так кучу народа потеряли. Много ли времени надо, чтобы преодолеть 50 километров? По мирной жизни да по хорошей дороге час – максимум. А на войне? У Южного фронта на это ушло трое суток. Хорошо еще, что вообще дотопали, а то я со своего КП насмотрелся, какие бои шли на дороге к нам. Немцы как с ума посходили, контратакуя при первой же возможности. «Викинги» – мать их! Высшая раса! Вместе с румынами и иными союзниками пытались удержать лавину наших наступающих войск, тем не менее лезли напролом. Танков нажгли, что наших, что своих, не один десяток. Все поле заставлено горелыми машинами. На пистолетный выстрел сходились. Людей тоже немало пало с обеих сторон. Но все равно наши вышли победителями и отогнали их за Кубань. Надо отдать должное и врагу. Свою задачу части врага все же выполнили – дали возможность Клейсту вывести свои войска из окружения. Шли они мимо Невинномысска через коридоры между Черкесском и Ставрополем. Поезда из Минвод доходили до разъезда Дворцовый, где разгружались и пустыми вновь уходили в сторону Минвод. Войска плотными и широкими колоннами катили мимо Невинномысска в сторону Армавира по заснеженной равнине. Достать мы их не могли. Не было в нашем распоряжении дальнобойной артиллерии. 120-мм минометы достать врага, увы, не могли. Сколько ушло войск из «котла», не знаю, но много. День и ночь шли. С хорошим «воздушным зонтиком» – их авиация все время прикрывала свои войска и помогала отбивать атаки наших войск. На это время немцы даже про нас «забыли». Не то чтобы совсем – но, во всяком случае, стали куда меньше над нами висеть, и мы смогли хоть чуть-чуть перевести дух. С наземными войсками мы более или менее справлялись, а вот с авиацией у нас были серьезные проблемы. Отбивать ее атаки стало практически нечем – все зенитные орудия накрылись, только пулеметным огнем и отбивались. Стараясь одновременно с этим удержать и свою наземную оборону, а то было дело – прозевали атаку, когда под прикрытием атаки своих «воздушных хулиганов» немецкие егеря на мой КП прорвались. Спас нас тогда Перстень. Укрывшись от бомбежки под толстым накатом землянки и доверившись наблюдателям, мы решили попить чая. Шестерка «Штук»[65] в очередной раз атаковала позиции зенитной батареи, ложные позиции минометчиков и окопы рядом с вершиной горы. Именно в той стороне рвались бомбы. Наверху стучали пулеметы зенитного взвода, отбивавшего атаку с воздуха, ниже по склону рвались мины и снаряды очередного обстрела. Младший сержант Никулин был за наблюдателя и, сидя у входа в землянку, комментировал происходящее и считал количество разрывов на наших позициях. Все было так же, как всегда. Мы впятером сидели и пили чай, когда Перстень стал слегка жечь палец, на котором он был надет. Вообще Перстень в последнее время вел себя своеобразно – периодически на его камне появлялась и перетекала ярко-красная точка. Возникала она в любое время суток, светила час или два, а потом исчезала. Я сначала внимания на это не обращал – мало ли что в душе у камня творится. Но потом понял, что чаще всего это связано с очередным налетом немецкой авиации. Заинтересовавшись, даже вроде как выяснил, с чем это может быть связано – одиноким «Ю-88»[66], периодически появлявшимся в нашем районе и не принимавшим участия в бомбометании со всеми остальными, а висевшим несколько в стороне. Может быть, я и ошибаюсь насчет него, но точка на камне всегда была в той же стороне, что и «Юнкерс». Вот и в тот день он был среди самолетов, что утюжили нас. Капля вновь шла по камню. Была она по размерам несколько больше, чем всегда, и я решил посмотреть, с чем это могло было связано. Только и успел выйти в ход сообщения, как небольшая бомба обрушилась на крышу землянки. Крыша выдержала, а вот нас с Никулиным ударная волна отправила на дно окопа и присыпала землей. Сколько мы так пролежали – минуту-две, не знаю, но когда я поднялся и стал осматриваться вокруг, то заметил спускающихся с неба немецких «одуванчиков». Выбрасывала их тройка «Ю-52»[67] под прикрытием пары истребителей, а «штуки» уходили на север. И то хлеб! Вовремя я погулять вышел! Трофейный «МГ-42», прикрытый плащ-палаткой, стоял на бруствере. Никулин, все еще приходя в себя, тряс головой, так, что пришлось мне самому взяться за пулемет и заодно звать из землянки на помощь остальных. В это же время от подошвы горы нас при поддержке двух танков атаковала рота егерей. Не отвлекаясь на огонь с флангов, она упорно рвалась наверх. Помогали им в этом и минометы, расчищавшие своим огнем дорогу наверх. На всей линии соприкосновения тут же вспыхнул бой. Танки, преодолев с таким огромным трудом восстановленное нами проволочное заграждение, объезжая воронки, подорвались на остатках минного поля и выбыли из игры. Остановить пехотинцев удалось лишь в полста метрах от вершины и моего КП сосредоточенным пулеметным огнем, ударом гранатометов и установок РСов[68]. Оставив на дороге наверх больше половины личного состава и попав в огненную ловушку, пехота врага залегла в воронках, а потом стала откатываться вниз. С десантниками пришлось повозиться. Оставшиеся из них в живых закрепились на позициях бывшей зенитной батареи и воронках вокруг нее, а затем, перегруппировавшись, атаковали в направлении КП. Им надо было проскочить почти 700 метров по изрытой воронками земле. Атака была ожидаема, и поэтому немцы нарвались на огонь с двух сторон от нас и во фланг от радиовзвода. Несколько позже к нам присоединились еще два пулемета саперов и от санчасти. Зажатые со всех сторон пулеметным огнем, потеряв еще с десяток человек, парашютисты, преодолев полпути, вынуждены были вновь залечь. Наше противостояние затягивалось, а немцы снизу могли в любое время снова перейти в наступление, поэтому мы решили контратаковать. Разобрав гранаты и разделившись на пары, бросились на ближайших к нам. Четыре «лимонки» в четыре воронки, четыре взрыва и шесть трупов. Следующий рывок, и снова летят гранаты. Разрывы. Кто-то из «зеленых дьяволов»[69] бьет из автомата сбоку. Никулин, схватив пулю, заваливается на ходу. Прыгаем в ближайшую воронку, где пришлось добивать перевязывавшего себе руку «дьявола». Из соседней воронки в нашу сторону летит привет в виде пары «толкушек»[70]. Удается их выбросить из воронки, и они взрываются на лету. В ответ мы бросаем свои оставшиеся гранаты. Одна из гранат влетает в воронку, вторая разрывается около края. Трое парашютистов выскакивают из воронки, чтобы попасть под наши пули. Следом за разрывами мы рывком преодолеваем расстояние между нашими укрытиями, чтобы сойтись в воронке в рукопашной с еще двумя «дьяволами». Раненные осколками гранат и оглушенные их разрывами, они тем не менее пытаются на краю воронки установить пулемет и заправить в него ленту. Увидев нас, тут же бросаются в рукопашную. Мы удачливее и быстрее, тем более что пленные нам не нужны. Все быстро кончается. Захваченный пулемет и гранаты идут в дело. Только тут удалось увидеть, что саперы поддержали нашу атаку и зачищают свой фланг, а также бывшие позиции зенитчиков. Совместными усилиями немцы кончились. Восьмерых из них мы все же взяли в плен. Они пусть и покалеченные, но дождались того, что их скоро отправят к нам в тыл. Ничего толкового на допросе пленные не сказали. Вылетели они с аэродрома в Тихорецке, куда их перебросили из Сталино (Донецк). Задача у них была одна – совместно с атакующими снизу егерями захватить и удержать вершину, а затем зачистить гору. О заинтересовавшем меня «Юнкерсе» ничего сказать не могли. Осмотр вещей и трупов практически тоже ничего не дал. Все как обычно – оружие, боеприпасы, немного продовольствия, две рации и кинокамера с несколькими бобинами чистой кинопленки. Что самое интересное – так это то, что кинокамера была найдена на унтершарфюрере СС, из роты пропаганды которого, по словам пленных, включили в группу перед самым вылетом. Он должен был снять очередной подвиг «зеленых дьяволов» и лучших в мире горных егерей. Вот так Перстень нас всех спас. Самое удивительное, что после этого провала достопамятный «Юнкерс» больше не появлялся, а немцы вроде как охладели к нам. В атаки больше не ходили и ограничивались лишь минометными обстрелами. Серьезно заниматься нами мешали и оставленные мной в городке снайперские тройки, скрывавшиеся до особого распоряжения и после памятного боя вышедшие на охоту. По поступавшим докладам, они полностью контролировали железнодорожную станцию и часть городка, не допуская туда румынские и немецкие команды. Осознав ненужность лишних жертв, немецкое командование отозвало своих саперов с этого участка, бросив их на минирование и инженерную подготовку Ставропольского направления. Несмотря на все ухищрения и попытки врага, наши все равно прорвались в городок. Первыми, расчищая дорогу огнем орудий и минными тралами, вошла рота танков на «Т-34М»[71]. Она перерезала немцам дорогу через ставропольскую сторону, вышла к аэродрому, а затем ударила в направлении жд станции. Поторопился ротный. Ой как поторопился! Кто же в городе, пусть и таком маленьком, как Невинномысск, действует без пехотного прикрытия?! Нет что бы, как все умные и грамотные люди, закрепиться на аэродроме, связаться с нами, договориться о совместных действиях. А они решили, что самые умные и пробивные. За что и поплатились. Тут, несмотря на все действия моих снайперов, еще оставалась в развалинах куча немецких и румынских егерей. Три «тридцатьчетвертки» они «фаустами»[72] сожгли. Жалко танкистов, но, может, умнее будут и больше не полезут без разведки и пехоты куда не надо. Мои снайпера вышли на них уже после того, как те спрятали свои машины от огня противотанковой артиллерии и «фаустников» врага среди развалин станции и городка. Совместными усилиями наладили оборону станции. Наша «царица полей» (пехота) пришла только через два часа после этих событий. Ну а потом подтянулась артиллерия, зенитчики и разнообразное начальство, которое после радости встречи двух фронтов оставило нас в городке гарнизонной и комендантской командой, а само нацелилось на Черкесск и Минводы. Правда, продвинуться дальше и перерезать «горловину котла» у них не получилось, Клейст не собирался просто так сдаваться и устроил нашим войскам «настоящую кровавую баню», в которой участвовала и пара даже издалека узнаваемых «Тигров»[73]. Они вместе с немецкой пехотой и противотанкистами, работая с заранее подготовленных позиций, сбили весь наш наступательный порыв. Осложнила ситуацию для наших войск и слабая поддержка авиации. Слишком далеко она была от линии фронта, да и со снабжением ее топливом было очень сложно – его нужно было везти аж из Астрахани. Так что тыловикам бы со снабжением механизированных соединений справиться, а то и так половина танков с сухими баками вдоль дорог стоит. Сдав трофейный эшелон с топливом, до этого стоявший на жд мосту через Кубань и служивший препятствием для его использования врагом, мы смогли серьезно помочь танкистам. Они хотя бы свои танки собрали в кучу и смогли отбросить на десяток километров румын в сторону Армавира. С КП меня подвинули. Считай, просто «культурно попросили» не мешаться под ногами у «серьезных ребят». Оно и понятно. Начальству для руководства войсками надо много хорошо защищенного места, откуда видно все поле боя. А на вершине кроме моего КП его нет, вот они и решили «поютиться» на уже подготовленном и проверенном месте. Для остальных служб штаба использовали имеющиеся землянки моих подразделений – санчасти, саперов и радиовзвод. Чтобы их освободить, всех раненых независимо от категории ранения на оставшемся после боев трофейном автотранспорте сразу же направили в Ставропольский эвакогоспиталь. Моих ребят, державших оборону в разных местах городка в течение суток, сменили прибывшие части Южного фронта. Все вместе остатки подразделений собрались в развалинах станции, где теперь были комендатура и наш штаб. В строю осталось меньше трехсот уставших и измученных боями человек. Вместо заслуженного отдыха нам пришлось организовывать комендантскую службу, решать вопросы не только военные, но и гражданского населения. В известной мне истории Невинномысск в ходе боев за город и станцию не сильно пострадал, а в этой представлял собой груду развалин, среди которых бродили тени гражданского населения и чудом уцелевших домашних животных. Вот и надо было их накормить, обеспечить теплом и водой. Решать вопрос с восстановлением производства и коммунального хозяйства. Так что забот был полон рот. Самое обидное было в том, что никто из прибывшего командования не позаботился об обеспечении нас всем необходимым. Решился вопрос только с пополнением боеприпасами. Хорошо еще, что танкисты, помня о переданном им трофейном топливе, помогли, поставили к себе на котловое довольствие не только нас, но и кормили из своих кухонь местных жителей. Забот действительно хватало. Одно захоронение и уборка трупов чего стоило. Для всех своих погибших мы на местном кладбище сделали общую могилу. Немцев и румын хоронили за городом. Много проблем доставил сбор трофейного оружия и боеприпасов, уничтожение неразорвавшихся мин и снарядов, снятие минных полей. Саперы «соседей» помогали чем могли, но у них и своих проблем хватало с ремонтом и восстановлением жд мостов. Так что основная работа по разминированию легла на остатки моей саперной роты. Они работали, что называется, на износ. Доставалось и остальным подразделениям. Кто-то же должен был охранять и конвоировать пленных, нести комендантскую службу в городке, помогать санбату эвакуировать и охранять раненых. Так что на отдых оставалось не более четырех часов в сутки. Полегчало нам только через неделю. После того как войска нашего Северо-Кавказского фронта вышли на линию Невинномысск – Черкесск и соединились с войсками Южного фронта державшими оборону по Кубани. Практически сразу же начались работы по восстановлению железнодорожного пути на участке Минводы – Невинномысск, а на городской аэродром села авиадивизия из Грозного. Сразу же улучшилось снабжение местного населения и нас, войска усилили свой нажим на врага, а линия фронта приблизилась к Армавиру. Вскоре пришел приказ о нашей эвакуации в Орджоникидзе. Для нас снова появилось дело. Глава 12 Из дневника ефрейтора Вилли Вольфзангера (реал. ист.) Три немца, три дороги, Три жизненных пути. По виду очень строги, И по кресту на каждой из груди. Они пришли с оружием в руках В страну, которую не знали. Их встретил мрак и страх, Земля горела под ногами. Три немца, три дороги… В России много мест, Где можно было встретить Три каски, один крест. * * * …В нашей роте было много больных, утомительные марши на крепнувшем морозе становились день ото дня тяжелее. Мы шли в неизвестном для нас направлении. Пересекли маленькую, замерзшую реку, после чего нам разрешили слегка отдохнуть. А потом опять бесконечные марши по покрытым ледяной коркой дорогам, на сильном ветру днем и ночью по направлению на Орджоникидзе. Однако мы не достигли его. Днем, перед атакой, я проспал с приятелями очередной поход. Никто не разбудил нас, каждый думал только о себе, о своих нуждах, об усталости и суровой команде, которая вынуждала их продолжать нелегкий путь. Мы двинулись по равнине, ориентируясь на следы, оставленные нашими частями. Русские солдаты встречали нас и бросали свое оружие в снег. Мы не беспокоили их, ужас нашего положения и странное чувство безвозвратности все время росли. В деревне мы наткнулись на русские части, которые остановились там на постой с лошадьми. Солдаты наблюдали за нами в бинокли, но не стреляли и не собирались брать нас в плен. Так мы шли в надежде на благополучный исход нашего отчаянного предприятия, не обращая внимания на русских, которые готовились к контратаке. И ночью вошли в деревню, где расположилась наша рота. Солдаты толпились на улицах, заполненных грузовиками, повозками, орудиями и тележками. Шло отступление после провалившейся атаки. После полуночи нас, совершенно не выспавшихся, атаковали казаки на лошадях. Они бросили ручные гранаты в окна домов и исчезли, как только нас подняли по тревоге. Восемь солдат спали той ночью в отдельном доме на краю деревни, который окружили казаки. Проснувшись, двое из них, которые почуяли опасность, выпрыгнули через окно и тотчас попали под пули. Двое других очнулись ото сна только тогда, когда русские ворвались в дом, и были убиты. Двоих взяли в плен в сенях и заставили вытаскивать вместе с казаками захваченное орудие на позиции и открыть стрельбу по нашим войскам. Один солдат спрятался на сеновале и испытал всего лишь нервное потрясение. И наконец, последний спрятался за сундуком. Хотя русские и освещали комнату спичками, они так и не нашли его. Однако он сошел с ума, бежал на запад и был задержан, когда пытался сесть в товарный поезд. Никто не мог понять, каким образом ему удалось бежать, а он сам ничего не мог об этом рассказать. На следующее утро один из солдат распаковывал ящики с ручными гранатами с помощью ста пленных русских, а затем расстрелял их всех из автомата. Мы вышли на передовые позиции, в то время как другая часть отражала атаку русских. С помощью всего имеющегося у нас легкого и тяжелого оружия пехоты мы уничтожали очаги сопротивления русских, но они не отступали ни на шаг. Мы стреляли с колен или лежа в снегу. Колени примерзали к земле, между ступнями ног и краем шинели образовывался лед. Мы что есть силы стучали бесчувственными ногами по земле. Руки примерзали к металлу оружия, и так как только у немногих из нас были перчатки, приходилось отдирать его вместе с кровавыми лоскутами кожи. Обмороженных было много. Некоторые из них не выдерживали, вскакивали в отчаянии на ноги и сразу же попадали под огонь русских. Их либо убивали, либо ранили. Напрасно мы ждали белую сигнальную ракету, которая должна была известить о прибытии подкрепления. Наступила ночь. Мы получили семь часов передышки и из последних сил с наступлением темноты стали подниматься с земли. Некоторые солдаты, будучи не в силах встать из-за отмороженных ног, снова падали в снег. Были случаи самоубийства. Мы прыгали по снегу до тех пор, пока кровь снова не начинала циркулировать. Наконец поступил приказ отступать, и мы вернулись под огнем сталинского оркестра обратно в деревню, надеясь там согреться и выспаться. Но вскоре после полуночи туда снова ворвались казаки, незаметно спешились и атаковали крайние дома, где находился дивизионный медицинский пункт. Медицинский персонал сбежал, а всех раненых убили сибиряки. Сигнал тревоги заставил нас выскочить из изб. Раздетые солдаты в одних рубашках и носках на босу ногу испуганно выбегали на улицу. Полная луна освещала это безрассудное бегство. Врач кое-как собрал около двадцати солдат, в том числе и меня, которые сосредоточились вокруг него. У нас были винтовки, ружья PAК и пистолеты. Равнина, освещенная ярким светом луны, лежала прямо перед нами, и нас сразу же с дикими криками «ура» атаковали казаки. Наша группа огнем из винтовок, ружей и пистолетов отражала атаку более четырехсот русских. Часть их отступила, но потом они окружили нас, прежде чем мы это заметили. Ручные гранаты взрывались вокруг. Один за другим падали убитые, раненые валялись с разорванными животами в снегу, пытаясь вложить обратно в живот свои внутренности. Мы шатались, как пьяные, надеясь убежать. Двоих сразу же подняли на штыки русские. Оставшиеся в живых, в том числе врач, спрятались за угол амбара. В десяти шагах от нас, словно фантомы смерти, из темноты показались русские. Мой приятель упал как подкошенный. Я лежал в снегу и не стрелял, хотя у меня была исправная винтовка. Тогда я предпочел бы умереть, чем стрелять в людей, хотя они и хотели убить меня. Это был час моего испытания на зимней войне. Врач стрелял в нападавших из пистолета.