— Согласен, больше. Но никто и не заметил, что газеты не все. Люди думают, что номера на руках, что будто читает кто-то… — Ясно, — протянул Елисеев. — Как зовут этого гражданина? — Он поляк, хотя по говору этого не скажешь. А представился мне Анджеем. Очень культурный и начитанный человек. — Повторяетесь. — Извините. — Что еще можете сказать об этом Анджее? Елисеев заставил Саруханова дать словесный портрет поляка. Тот долго путался, но, в итоге, сумел довольно подробно описать знакомца. У сыщиков сложилось впечатление, что Анджей — и есть тот самый «грустный», которого они ищут, хотя улики, конечно, были шаткие. И все же приятно было осознавать, что они на верном пути. — Как вы с ним встречались? Может, знаете, где он живет? — спросил Колычев. — Встречались раз в неделю возле синематографа — бывший «Рояль-вио», знаете его, конечно? Теперь он «Октябрем» называется. Только на последнюю встречу он почему-то не пришел, хотя у нас была договоренность. А где он живет — я не знаю. Анджей никогда не рассказывал ничего о себе лично. — Ваша девушка видела этого Анджея? Саруханов передернул плечами. — Ни в коем разе. Я специально не хотел их знакомить. — Почему? Боялись, что она проведает о ваших темных делишках? — предположил Борис. — И это тоже. Но, по правде, у меня была другая причина: этот Анджей — очень обходительный и галантный. Наверняка, большой сердцеед и должен нравиться женщинам. — Другими словами: вы боялись, что он может отбить вашу невесту? — Да. Мной руководили чисто мещанские чувства. Мне горько это сознавать, — признался Саруханов. — Анджей приходил на ваши встречи один, без приятелей? — Да, мы всегда общались с глазу на глаз. — И ни о каких своих друзьях он тоже не упоминал? — Нет. А еще я думаю, что он не местный… — Почему вы так решили? — Наш городок не особо большой. Люди как-то примелькались. А я раньше этого Анджея не видел. Думаю, он совсем недавно в Же-лезнорудске. И месяца, наверное, не будет. Вытащив из Саруханова все, что можно, сыщики отправили его в камеру, а сами принялись обсуждать полученные сведения. — Судя по всему, следующее место, куда мы нанесем визит, это синематограф, — сказал Елисеев. — Да. Вот только боюсь, что и там о нем мало что знают, а контрамарки он менял на что-то другое… Например, на самогон. — Все равно, есть хоть какой-то кончик, за который можно потянуть — а там и весь клубок распутаем. Лишь бы из города этот Анджей со своим приятелем не смылся. И да… спасибо за рассказ об этом профессоре. Все же сработала его метода, как ни удивительно. Я ведь Саруханова буквально на испуг взял. Самому смешно, хотя смешного-то мало. — Все просто потому, что грехов за ним нет особых, да и труслив он как заяц, — усмехнулся Колычев. — На таких эта метода и рассчитана. Глава 20 Заметив, как Петр вертится у единственного мутного зеркала в доме, Степановна не смогла сдержать улыбки. — Ты чего это? Никак женихаться собрался? — А если и собрался, то что? Елисеев сегодня нарочно отпросился со службы пораньше, чтобы навестить Вороновых, так что хозяйка била не в бровь, а в глаз. — Да ничего! Давно пора! Нельзя мужику без бабы долго находиться, — одобрительно сказала та. Помявшись, спросила: — Может, и сюда девку приведешь? Я ить не против гостей… — Что, любопытно стало, Степановна? — Любопытно. Какая ж такая красавица квартиранта мово приворожила? — Ничего обещать не стану, но, может, и сюда ее тоже приглашу, — сказал Елисеев. — Пусть посмотрит на мое житье-бытье. Он снова посмотрел на свое отражение и не нашел повода придраться. Гимнастерка и галифе на нем свежевыстиранные и выглаженные громоздким бабкиным утюгом. Сапоги начищены — хоть в них как в зеркало глядись. Кудрявые вьющиеся волосы расчесаны, разве что казацкий чуб остался непокорным, но так даже лучше. Щеки выбриты аж до синевы, порезы он предусмотрительно заклеил узкой газетной полоской, предварительно смоченной одеколоном. Вроде должно уже подсохнуть. — Красавец! — одобрила Степановна. — Первый парень на деревне! Гармошку б ишо и тогда бы цены тебе не было. — Я, хозяюшка, на гармошке играть не научен. Петр отлепил с порезов полоски, убедился, что ранки практически не видны глазу и больше не кровоточат. Он отстранился от зеркала и, чтобы занять себя, вновь принялся полировать сапоги. — В подарок-то что понесешь, женишок? — спросила Степановна. — Нешто с пустыми руками в гости собрался? — Что ты, Степановна?! Я на рынке меда купил, липового. В самый раз чай пить. — Последние деньги небось отдал? — нахмурилась домохозяйка. — Мед — он ведь того, дорогой нонче стал… — Деньги еще остались, — засмеялся Елисеев. Вчера выдали получку, пусть не и всю, но денег, по его прикидкам, должно было хватить на плату за съемное жилье, подарок Лизе и даже на жизнь немного останется. — Цветочков не забудь барышне нарвать, — наказала Степановна. — Можешь у меня прямиком с клумбы взять: мне это не разорительно. — Зачем, Степановна? — А затем! — улыбнулась она, думая о чем-то приятном из своего прошлого. — Тебе всего каких-то три секунды делов, а девице целый вечор удовольствия. — Цветы! — фыркнул он. — Это ж мещанство! — Я тебе дам — мещанство! — прикрикнула она. — Больно-то ты понимаешь в таких вещах! Какая-никакая, а радость для путевой женщины. Поставит в воду и тебя вспоминать станет. Понял, квартирант? — Понял, хозяюшка, — в тон ей ответил Елисеев. Мысль подарить девушке букет почему-то не пришла ему в голову раньше. Положившись на опыт мудрой женщины, он так и сделал: сорвал с маленькой клумбы, разбитой Степановной специально для красоты (не одну ж капусту сажать), несколько цветочков, отряхнул их от грязи, срезал корни и, придя к выводу, что букетик смотрится не хуже покупного, пошел в гости. Правда, на душе у него было немного тревожно. Обещания прийти на следующий день, после того как он проводил Лизу до дома, выполнить не удалось, хотя тому была важная причина. Вот только поймет ли девушка его объяснения, не примет ли его за болтуна, не способного держать слово? К счастью, его переживания были напрасны. Петра встретили радушные улыбки Вороновых. Они обрадовались сыщику как старому знакомому. По такому случаю был накрыт небольшой, но все же торжественный стол, на котором и цветам, и меду нашлось достойное место. Воронов-старший предложил Петру выпить по стопочке, однако тот отказался. — Что, совсем не употребляете? — заинтересованно поднял брови Аристарх Тимофеевич. — Стараюсь избегать. — Что ж… Наверное, правильно делаете. А я вот с вашего позволения пригублю. Воронов налил себе стопочку и резким движением опрокинул ее в себя. Потом зажевал соленым огурчиком и обратил к молодым людям раскрасневшееся довольное лицо. — Вы уж меня простите, но придется мне вас оставить. — Что такое, папа? — удивилась Лиза. — Ты разве уходишь? — Дела, дочка. Месяц к концу подходит, надо отчет составлять. Кроме меня — больше некому. Я специально все бумаги с собой взял. На дому поработаю. — А это? — Дочка метнула взгляд на открытую бутылку. Водка была настоящая, казенная, отнюдь не мутный самогон, который обычно ставили на стол в это голодное время. — Это? — Аристарх Тимофеевич убрал бутылку со стола и поставил ее в буфет. — Было употреблено в микроскопической дозе и помешать моей работе не должно. Ты, Лиза, свидетельница. Ладно, дети мои, вы уж тут без меня справляйтесь.