* * * Покончив с работой в загончике, Дачесс перешла в конюшню. Запах навоза уже не казался отвратительным. А лошадок было две — крупная вороная и серая поменьше. Обе — безымянные. По крайней мере, так ответил Хэл на Робинов вопрос. Робин, сильно озадаченный, только протянул: «Имя каждому нужно». Дачесс убирала навоз, сгребала в мешки и вынесла отсыревшую солому. Притащила тючок свежей соломы, вилами разбросала по полу. Где мокро, туда солому класть не надо, пускай сначала подсохнет — это она усвоила. В ее обязанности входило дважды в день наполнять поилку и задавать зерна вороному и серой. Обязательно в одно и то же время, потому что серая подвержена коликам. Также Дачесс выводила вороного и серую пастись и загоняла обратно в стойла. Порой, выпущенные на волю, лошади принимались метаться и лягаться, будто каждой грозил аркан. Дачесс, как и положено всякому, кто вне закона, питала слабость к лошадям. Раздался выстрел. Самообладание пробито навылет, Дачесс — на земле, на коленях. Вдалеке — лоси: готовы сорваться с места, длинные морды запрокинуты. И вот — сорвались, рассеялись, умчались прежде, чем Дачесс встала на ноги, прежде, чем бросилась к дому. Первая мысль — о Дикки Дарке, и вторая тоже. Сердце тяжелое, как молот. Она выдохнула, увидев на крыльце Хэла. Впрочем, и он явно был обеспокоен. — Робин там, наверху. В шкаф забился. Дачесс взлетела по лестнице, ворвалась в спальню. Робин сидел на полу, с головой укрывшись одеялом. — Робин… Дачесс прежде сама забралась к нему в одеяльную палатку, и лишь тогда коснулась его, прошептала: — Робин, не бойся. — Я слышал. Сказано было так тихо, что ей пришлось податься к нему всем телом. — Что ты слышал? — Выстрел. Я его слышал. Опять, Дачесс. Опять. * * * В тот же день, после обеда, Хэл повел их обоих к кирпичному амбару и сказал: — Здесь обождите, на солнышке. Дачесс подкралась к двери, сквозь щель увидела, что Хэл скатывает коврик. — Дедушка не велел за ним ходить, — прошептал Робин. Дачесс только приложила палец к губам. В полу оказался люк. Хэл открыл его и полез в подземелье. Вернулся он с ружьем на плече и с жестяной коробкой в руках. Дачесс шагнула вплотную к брату. — Это «Спрингфилд» образца тыща девятьсот одиннадцатого года. Магазинная винтовка. Легкая по весу и простая в применении. Фермеру без оружия никак нельзя. Нынче стреляли охотники — обычное дело в наших краях, так что привыкайте. Не надо бояться. Хэл опустился на колени и протянул винтовку им обоим. Робин попятился, спрятался за ногу Дачесс. — Она не заряжена и вообще стоит на предохранителе. Не менее минуты прошло, прежде чем Дачесс решилась взять винтовку. Ишь, холодная какая… И тяжеленная — а Хэл говорит, легкая по весу… С опаской она рассматривала оружие. Робин приблизился, провел пальчиком по прикладу. — Попробуешь, Дачесс? Еще один взгляд на винтовку. Образ матери с простреленной грудью. Мысль о Винсенте Кинге. — Да. Вслед за Хэлом они двинулись через поле. Колосья были низенькие, Дачесс до лодыжек еле доставали. Оказалось, Хэл ведет их к кедрам, этим лестницам в небо. Точнее, к одному конкретному кедру. Ствол — шире их с Робином, вместе взятых; аккуратные одинаковые дырочки на коре образуют нечто вроде схемы. Иглы давно пожелтели и осыпались, мертвые сучья на земле затянуло зеленым мхом. Мох подбирается и к лужицам меж корней, блестящим, ибо в них отражены небеса. Хэл отвел Дачесс и Робина на пятьдесят шагов, достал из коробочки четыре патрона, продемонстрировал внукам пустой патронник и процесс зарядки. Кратко рассказал о предохранителе и мушке, о том, как правильно держать винтовку обеими руками и о том, что дыхание должно быть ровным. Затем протянул им по паре наушников. От первого выстрела Хэла Робин подпрыгнул и бросился бы наутек, если б Дачесс не поймала его. На второй выстрел отреагировал так же. Третий и четвертый встретил чуть спокойнее. Теперь, под руководством Хэла, заряжала Дачесс. Каждый патрон брала в руки осторожно, как Хэл наставлял; а сердце прыгало, а память уносила в то страшное утро. Уок и другие копы; Робин; черно-желтая лента, журналистский автомобиль, шум и гвалт. Шесть раз кряду она промазала. Отдергивала руку при отдаче, забывала упереться ногой. Робин осмелел. Правда, все еще цеплялся за Хэла, зато перестал отворачиваться. Дачесс зарядила винтовку. На сей раз с ней были только лесные шорохи. Никаких подсказок Хэла. Он помалкивал — пускай Дачесс сама разбирается. Она попала — правда, задела кедр с краю, отстрелила кусок коры. Когда ей удалось всадить две пули подряд в самую середку, Робин закричал и захлопал в ладоши, а Хэл сказал: — Ты способная. Дачесс поспешно отвернулась, чтобы он не увидел ее торжествующей полуулыбки. Она заряжала и стреляла, заряжала и стреляла; пули попадали в центр ствола, иногда — чуть выше или чуть ниже. Хэл отвел ее еще на двадцать шагов, и всё началось сначала. Угол прицеливания, стрельба с колена и из положения лежа. Главное — никаких человеческих чувств, потому что где адреналин — там меткости не жди. Вечером, когда они возвращались домой, когда были на подступах к ранчо, Робин вырвался вперед. По своим дорогим птичкам соскучился, по курочкам, в смысле. Каждое утро он сам собирал яйца, ни с кем это задание не делил и, казалось, только ради него и жил. Солнце садилось. Дневную яркость пейзажа еще не сменила категоричность вечерних теней, однако жара была уже обречена, заодно с самим летом. Хэл сказал, что осень в Монтане ошеломительно прекрасна. Серая кобыла рысью припустила навстречу, и Дачесс прильнула к ней, погладила крутую шею. — Ты пришлась ей по нраву, — обронил Хэл. — А она ведь у меня дикарка. Дачесс не отозвалась — нельзя распылять внутренний огонь, что дает ей силы для каждого нового дня. Тем вечером она поела. Правда, в одиночестве, и не за столом в кухне, а на крыльце. Послышался смех — что-то сказанное Робином Хэл нашел очень забавным. Живот свело спазмом. Именно в такие моменты на Дачесс накатывало горе, тащило обратно в Кейп-Хейвен. Старик смеется, старик способен улыбаться после всего, что пережили родные внуки! И Робин с ним заодно. Дачесс вошла в дом, открыла буфет, достала с верхней полки бутылку «Джим Бим». Возле водоема она отвинтила крышку. Не дрогнула, когда виски обожгло ей горло. Представила Винсента Кинга и отхлебнула еще; представила Дарка и влила в себя новую порцию. Пила, пока боль не отпустила, пока мышцы не расслабились и мир не начал медленное вращение. Алкоголь растворял проблемы, сглаживал углы. Дачесс легла на спину и закрыла глаза. Мама пришла к ней, приласкала, как раньше. Через час рвотные спазмы выворачивали ее наизнанку. Еще часом позже появился Хэл. Склонился над ней, хотел поднять с земли. Как в тумане Дачесс видела его слезящиеся голубые глаза. — Ненавижу тебя, — прошептала она, уже когда Хэл держал ее на руках. Он поцеловал ее в лоб, она прижалась щекой к его груди и перестала сопротивляться мраку. 16 Если считать, что каждый дом имеет душу, душа дома Стар Рэдли была черна, как декабрьская ночь. Уок думал, Дарк займется домом сразу же, как только полиция прекратит следственные мероприятия. Может, отремонтирует для новых жильцов, может, с землей сровняет. Однако дом стоял по-прежнему, лишь входную дверь со стеклом заменили глухой фанерной дверью да заколотили окно. Траву никто не косил, она сильно отросла и пожелтела. — Знаю, Уок, ты по ней скучаешь. Я и сам скучаю. По Стар и по детям. Оборачиваться было необязательно — запах крови говорил сам за себя. — О Винсенте Кинге есть новости? По моим прикидкам, его уже должны были осудить. В газетах пишут, ему грозит высшая мера, если виновным признают.