— Нет. Вышло несоразмерно содеянному. — Я был у нее на могилке. Только без цветов. Не знал, надо приносить или нет. Пас следовал за пасом. Несколькими рядами ниже, с краю, в бейсболке задом наперед, сидел Брендон Рок. Уок давно уже замечал его на каждом матче. Винсент проследил взгляд Уока. — Это Брендон там, что ли? — Он самый. — Я думал, он в команде будет. Он отлично играл. — У него с коленом проблемы. Один раз сустав выскочил, да так с тех пор и пляшет. Брендон работает в «Тэллоу констракшн»; продажами занимается. Хромает. Ему бы с тростью ходить, но ты же знаешь, каков он. — Раньше знал. Теперь — нет. — Все еще ездит на отцовском «Мустанге». — Помню, как Рок-старший его купил. Пол-улицы тогда собралось. Еще бы. Машина — зверь. — Ты еще мечтал угнать его. Винсент усмехнулся. — Не угнать, а позаимствовать. Покататься и вернуть. — Брендон обожает свой «Мустанг». Наверное, видит в нем былые времена. Да ты взгляни на него. Прическа, прикид — он будто в семьдесят восьмом жить остался. Нисколько не изменился. Да и мы — прежние, если по большому счету. Винсент откупорил пивную банку, но медлил сделать глоток. — А Марта Мэй — она тоже почти прежняя? Уок ответил не сразу. Имя «Марта Мэй» из уст Винсента вогнало его в секундный ступор. — Она адвокат, занимается в основном семейными делами. Живет в Биттеруотере. — Мне всегда казалось, что вы предназначены друг другу. Знаю, знаю — юность зеленая и все такое; да только ты так на нее смотрел, Уок… — Примерно так же, как ты смотрел на Стар. Ресивер зазевался, мяч упал и запрыгал к воротам. Брендон Рок вскочил и со скоростью, удивительной для хромого, ринулся на поле. Сгреб мяч, но не ресиверу бросил, а квотербеку. Тот поймал его на лету. — Мастерства не растерял — по крайней мере, в плане бросков, — констатировал Уок. — По-моему, для него это только в минус. — К Стар пойдешь? — Она ведь сказала тебе, что видеть меня не хочет. Уок нахмурился, Винсент улыбнулся. — Я ж по тебе как по книге читаю, Уок. И всегда так было. Ты вот выдал, что Стар нужно время; ну не бредятина ли, думаю. Тридцать лет — куда еще-то? Потом рассудил: она права. Иногда за событием стоит слишком много. А у тебя-то с Мартой как? — Марта… мы больше не общаемся. — А подробнее? Уок откупорил вторую банку. — Ночь после приговора мы провели вместе. Она забеременела. Винсент пристально смотрел на футбольное поле. — Отец у нее священник. Да ты знаешь. И про должность его, и про характер. — Вот же дерьмо. — Полнейшее. — Марта мечтала о рукоположении. Хотела пойти по святым отцовским стопам. Уок откашлялся. — Короче, он ее заставил… сделать аборт. Для ее же блага. Мы, типа, сосунки, куда нам… Только, знаешь, некоторые вещи — они… через них не перешагнуть. Ладно бы сам преподобный Мэй; его взгляды я еще стерпел бы. Но Марта! Она смотрела на меня, а видела собственную ошибку. — А ты что в ней видел? — Я-то? Я видел в ней всё. Целую жизнь — такую, как у моих родителей: пятьдесят три года душа в душу, сын, дом, общая судьба… — Марта замужем? Уок пожал плечами. — Шесть лет назад я отправил ей письмо. Перед Рождеством. Вытащил, знаешь, старые снимки; раскис. Она не ответила. — Еще есть время все уладить. — То же самое касается тебя. Винсент поднялся. — Я, Уок, на тридцать лет с улаживанием опоздал. * * * Бар находился в Сан-Луисе: проехать немножко по хайвею, мимо непаханых равнин, и свернуть к Алтанон-Вэлли. Автомобиль — старый «Джип Команч» — Стар одолжила у Милтона. Климат-контроль не работал, и Дачесс и Робин высунулись в открытые окна, словно пара щенят. Им совсем не улыбалось тащиться поздно вечером с матерью, но делать было нечего. В последнее время такие поездки случались каждый месяц. Дачесс взяла с собой домашнее задание — проект с семейным древом; все боялась растерять листы, прижимала их к груди как могла крепко, идя парковкой вслед за Стар. Мать проскользнула между двумя пикапами, открыла дверь. Она несла футляр с гитарой. Джинсовые шорты-обрезки оголяли ползадницы, топ был с большим декольте. — Зря ты это напялила. — Ничего ты не понимаешь. Дачесс выругалась вполголоса, но мать услышала, обернулась. — Очень тебя прошу: не вмешивайся. Следи за братом и не создавай мне проблем. Дачесс повела Робина к самой дальней кабинке. Подтолкнула на диванчик, сама уселась с краю: она будет защитой, стеной. Потому что в подобных заведениях ее брату не место. Стар принесла им по стакану содовой. Дачесс разложила на столе свои бумаги. Для Робина был припасен чистый лист. Дачесс не забыла и его пенал, и теперь достала оттуда карандаши. — А мама будет петь песню про мост? — спросил Робин. — Она всегда ее поет. — Мне эта песня очень нравится. А ты будешь петь с мамой? — Нет. — Хорошо. Потому что мама тогда расплачется, а я на это смотреть не могу. Дым над переполненными пепельницами, панели и мебель из темной древесины, над барной стойкой гирлянда треугольных флажков. В меру темно. Дачесс расслышала смех. Понятно. Мать пьет с какими-то двумя типами. Не может настроиться, пока не употребит пару опрокидышей. На столе стояла пиала с орешками. Робин потянулся к ней, Дачесс перехватила его ручонку. — Не трогай. Знаешь, какими лапами сюда лазают? Прямо после сортира. Она уставилась в свой проект. Для отца было оставлено место — слишком много места, несколько длинных незаполненных «веток». Накануне отвечала Кэссиди Эванс. Изложила свою родословную, показала плакат. Извилистая, вся из себя благородная ветвь тянулась к Кэссиди аж от самого Дюпона[12]; подача же была столь уверенной, что Дачесс почти чувствовала запах пороха. — Я тебя зобразил. — И-зобразил.