Мое раздражение растет, а разум возвращается ко сну. И чувство вины вспыхивает столь же быстро, как и мой гнев на Лейна. Правда в том, что мне часто снится Джесси. Я не всегда помню эти сны, но знаю, когда мне снился именно он, потому что всегда просыпаюсь, чувствуя себя легче. Даже счастливее. Сны редко бывают сексуальными. Но когда они… черт возьми. Жар разливается по щекам, расползаясь вниз по шее и груди, отчего соски твердеют и начинают болеть. Между ногами снова расцветает тепло, и я вспоминаю все детали сна так ярко, как будто все происходило по-настоящему. Потому что когда-то все и было по-настоящему. Я вздрагиваю от этой мысли, прижимая руку к животу, и моя киска пульсирует от неудовлетворенной потребности. А затем, сантиметр за сантиметром, скольжу пальцами в трусики и перевожу взгляд на дверь ванной. Это неправильно, я знаю. Потому что это больше не моя реальность и никогда ею не будет. Но когда Лейн включает душ, и я слышу звук задергивающейся занавески, сдаюсь и заканчиваю то, что началось во сне о Джесси. * * * ДЖЕССИ — Я хочу панкейков. Широко улыбаюсь, глядя на своего малыша, который уютно лежит в постели рано утром в четверг. Если быть точным, в пять пятнадцать утра. Его глаза едва открыты, на уголках рта засохла слюна, а волосы выглядят так, будто он провел последний час, катаясь на Харлее. — Как насчет хлопьев? Или, может быть, яичницу? — Не то чтобы у нас было время для какой-либо еды, но я не собираюсь отказывать растущему организму в завтраке. Даже если из-за этого опоздаю на работу. — Хочу панкейки, — снова говорит Джетт. Он не ноет, просто знает, чего хочет. — С беконом. И при одном упоминании слова на букву «б» у меня урчит в животе. Мельком смотрю на часы и вздыхаю. — Если ты отведешь свою маленькую попку в ванную, почистишь зубы, вернешься сюда и оденешься через пять минут, может быть, мы сможем перехватить несколько панкейков. Джетт отбрасывает одеяло и, прежде чем я успеваю моргнуть, пробегает через всю комнату и оказывается за дверью ванной в своей пижаме с рисунком щенка. Фыркаю от смеха со своего места у его кровати, не в первый раз спрашивая себя, как, черт возьми, мне так повезло, что он появился в моей жизни. Мне всегда хотелось детей. Большую семью, как та, в которой вырос я. Я не планировал становиться отцом в двадцать пять, но, когда Хейден сказала мне, что беременна, чертовски обрадовался. Думал, что рождение ребенка, даст нам реальный шанс. К сожалению, этого не произошло. Но, по крайней мере, из-за этой сделки у меня есть отличные моменты с сыном. Вчера чуть не рассмеялся, когда Хейден пыталась придумать мне оправдание, почему я не могу взять Джетта с собой. Как будто я когда-нибудь откажусь провести с ним больше времени. Даже если буду находиться по колено в траншее, копаясь в дерьме из-за чьего-то сломанного септика (прим. пер. септик — сооружение для предварительной очистки сточных вод), возьму его к себе, если Хейден сделает такое предложение. Было чертовски мило наблюдать за ее лицом, когда она пыталась пойти на попятную и вывести меня из затруднительного положения. Мне следовало рассердиться на нее за то, что она так плохо подумала обо мне, но в тот момент мог мыслить только о том, как от нее у меня перехватило дыхание, когда я свернул за угол и увидел, как та стоит там, кусая губу, пытаясь выбрать приманки. В ту минуту, когда Джетт меня заметил, я просто наблюдал за ней. Обратил внимание на то, как ее длинные волосы свободными волнами ниспадали до середины спины, как джинсы облегали ее бедра, и то, как футболка, завязанная узлом на боку, демонстрировала талию и грудь… Хейден всегда была одной из тех девушек, на которых глазели парни, включая меня. Она была воплощением моей сексуальной фантазии из-за ее миниатюрного тела и всех тех изгибов. Но когда это тело вынашивало ребенка? Моего ребенка? Блядь. — Папочка, я все сделал. — Голос Джетта словно гильотина для моего твердеющего члена, и я моргаю, чтобы выбросить этот образ из головы. — Вау, дружище, ты уже оделся? — Да я чертов извращенец, который фантазирует о маме ребенка, сидя на его кровати. — Ага. — Джетт резко кивает и тянет меня за руку. — Панкейки. — Ах, да… — Я встаю, вздрагивая от ноющей боли в джинсах. — Давай поедим, малыш. Слава богу, ему четыре, а не четырнадцать. — Можно мне панкейки с шоколадной крошкой? — спрашивает он, когда мы спускаемся по лестнице и выходим за дверь. Я смеюсь. — А есть другие варианты? — С черникой, — невинно отвечает сын, и я расплываюсь в улыбке. Я все еще широко улыбаюсь, когда десять минут спустя оказываемся возле окна пекарни «Tulah’s Diner». Мы стоим у двери за Стичем Паркером, когда Тула щелкает замком и приглашает нас внутрь, махая рукой. Стич занимает последний табурет у прилавка перед витриной, как он всегда и делает последние сорок с лишним лет, а мы с Джеттом занимаем наш любимый столик. Тула наливает Стичу кофе, затем ставит кружку возле меня и пластиковую чашку с шоколадным молоком вместе с книжкой-раскраской и карандашами возле Джетта. — Что мой любимый трехлетний ребенок делает здесь в четверг утром? — спрашивает Тула, подмигивая. — Мне уже четыре, — гордо говорит Джетт, поднимая четыре пальца. Она притворяется удивленной. — Я так и знала! Как раз подумала о том, что ты выглядишь старше. На лице Джетта появляется улыбка до ушей, и он указывает на свои колени. — Ага! Мне больше уже не нужно детское сидение! — Вот это да… — Тула качает головой, подшучивая над ним. — А твоя бабуля знает, что ты так вырос с тех пор, как был здесь в последний раз? Сын переводит свой взгляд на меня, нахмурив брови, и я смеюсь. — Думаю, бабуля знает, малыш. Но мы покажем ей чуть позже, чтобы знать наверняка. Он усмехается, когда Тула стучит блокнотом по столу. — Моим любимым мальчикам Эндерс подавать как обычно? Джетт нетерпеливо кивает. — Дополнительную порцию шоколадной крошки, пожалуйста! — Да, мэм, я буду как обычно. Но Джетту без дополнительной крошки, хорошо? Он проведет день с бабулей, и я не хочу, чтобы она возненавидела меня к концу дня. Тула подмигивает и возвращается на кухню, когда звенят колокольчики на входной двери. Входит Амелия, одетая для занятий йогой. Ее светлые волосы собраны в идеальный пучок на макушке, и она выглядит так, будто на ногах уже несколько часов. Сестра бросает в нашу сторону удивленный взгляд, когда замечает нас. — Надо же, посмотрите, кто здесь! — говорит Амелия, спеша заключить Джетта в свои объятия. — Что все это значит? — спрашивает она меня краешком рта. — Просто неожиданный визит, — пожимаю плечами, попивая кофе. — Все хорошо? — Она хмурится, и я киваю. — Вчера был в Грин-Бей, так что… — Ух ты. Хейден позволила тебе забрать его? Мне это нравится. — Мне тоже. — Смеюсь себе под нос, и сестра садится на край диванчика с моей стороны. — Он будет сегодня у мамы, но кое-кто должен был сначала поесть панкейков. — Это я. — Джетт указывает на себя, и Амелия смеется. — Да ты маленький принц панкейков, — поддразнивает она, а затем тихо спрашивает меня: — Все готово к воскресенью? — Думаю да. Ты купишь т-о-р-т? — Ага. И, кстати, ты должен мне пятьдесят баксов. За т-о-р-т и маленькие п-о-д-а-р-к-и. — Маленькие подарки? — Смотрю на нее с неодобрением, и она шлепает меня по руке, издеваясь. — Для детей. — О. — Для игр. Знаешь, что такое приз? — Угу. — Слава Богу, что у меня есть сестра и мама. У меня вообще не было времени подумать об этой вечеринке. Амелия с отвращением вздыхает в стиле младшей сестры и снова обращает внимание на Джетта. — Итак, что ты собираешься делать с бабулей сегодня? — Не знаю. — Сын пожимает плечами, и я тихонько смеюсь. — Она говорила что-то о выпечке. — О, я люблю выпечку, — говорит воркующим голосом Амелия. — Может быть, я приду и помогу вам. — Мама, наверное, будет тебе благодарна.