Проходит слишком много времени, а она все еще сидит неподвижно. — Я понимаю, о чем ты, — говорю я. На столе возникают тарелки с едой. Бутылка кленового сиропа. Кетчуп для моей картошки по-деревенски. Мы принимаемся за еду, хотя, кажется, обе не голодны. Когда приносят счет, у Мейбл звонит телефон. Она бросает на стол карточку. — Я отвечу, ладно? Сейчас вернусь, — быстро произносит она. Она отвечает на звонок в другом конце кафе, сев на стул спиной ко мне. Я встаю из-за нашего столика и ухожу. Снегопад усилился. Продавец зоомагазина вывешивает табличку «Закрыто». Я толкаю дверь гончарной мастерской, и она, к счастью, еще не заперта. — О, это опять ты! — восклицает хозяйка. Я улыбаюсь. Мне немного неловко от того, что я вернулась, но она выглядит довольной, когда я ставлю на прилавок колокольчик. — Просто не хотела, чтобы моя подруга заметила, — объясняю я. — Давай-ка я заверну подарок в бумагу, и ты спрячешь его в пальто, хорошо? — спрашивает она. — Отлично. Она спешно заворачивает колокольчик, потому что знает, что я тороплюсь, но потом вдруг останавливается. — А сколько часов в неделю ты готова работать? — Да сколько угодно. — Я поразмыслила после твоего ухода… Мне в самом деле не помешала бы помощница. Но сразу скажу, что не смогу много платить, да и это всего на пару смен в неделю. — Было бы прекрасно! — говорю я. — У меня учеба, так что пара смен мне в самый раз. — А ты бы хотела делать посуду? Мы могли бы что-нибудь придумать, когда научишься обращаться с печью для обжига. Меня обдает волной тепла. — Правда? Она улыбается. — Да, — отвечает она. — Я Клаудия. — А я — Марин. — Марин. Ты из Калифорнии? Я киваю. — Я несколько месяцев прожила в Фэрфаксе. Каждый день гуляла среди секвой. Я пытаюсь выдавить улыбку. Она хочет от меня что-то услышать, но я не знаю, что сказать. — У тебя сейчас, наверно, каникулы… а ты все еще здесь. В ее глазах мелькает тень тревоги. Интересно, что она видит в моих. Пожалуйста, не испорть все на хрен, говорю я себе. — В Фэрфаксе очень красиво, — наконец отвечаю я. — Я из Сан-Франциско, но моя семья там больше не живет. Можно я оставлю вам свой телефон? Наберете, когда понадобится помощь? — Конечно, — говорит Клаудия, вручая мне блокнот с ручкой. — Я позвоню тебе в начале января. Сразу после Нового года. — Буду ждать с нетерпением. — Пока, Марин. — Она протягивает мне завернутый колокольчик и, прежде чем отдать его, пристально вглядывается в мое лицо. — Хороших тебе праздников. — И вам. — Я выхожу на улицу. Глаза щиплет. Я возвращаюсь в кафе. Мейбл нет ни на дальнем стуле, ни за нашим столиком, так что я прячу ее колокольчик в пакет с другими свертками и просто жду. Воображаю, как буду работать в гончарной мастерской. Как буду брать деньги у клиентов и отсчитывать сдачу. Заворачивать желтые миски в бумагу и говорить; «У меня такие же». Говорить. «Добро пожаловать». Говорить; «С Новым годом!» Как буду протирать пыль с полок и мыть плиточный пол. Учиться разводить огонь в печи. — Извини. — Мейбл присаживается напротив. Минуту спустя появляется официантка. — Вы вернулись! Я уж подумала, что вы в панике убежали и забыли свою карточку. — А ты где была? — спрашивает Мейбл. Я пожимаю плечами; — Кажется, я на минуту исчезла. — Что ж, у тебя это хорошо получается. Глава седьмая ИЮНЬ Мы с Мейбл открыли калитку в ее сад и увидели Ану. На ней был комбинезон, заляпанный краской. Из-под золотых заколок выбились растрепанные волосы. Она стояла с кисточкой и шерстяной нитью в руках и разглядывала свой новый коллаж. — Девочки, вы мне нужны, — сказала она. За три с половиной года, что мы дружим с Мейбл, я увидела немало работ Аны — и каждый раз приходила в восторг. Теперь настал еще один волнительный момент. Коллажи Аны уже много лет выставлялись в Сан-Франциско, Нью-Йорке и Мехико, а за последние месяцы ей удалось продать работы трем разным музеям. Ее фото стали печатать в журналах. Хавьер отыскивал статьи с Аной и оставлял журналы раскрытыми на самых видных местах. Ана разводила руками, потом хватала журналы и убирала подальше. «Еще зазнаюсь, — говорила она нам. — Спрячьте их от меня». — Эта картина гораздо проще остальных, — сказала Мейбл, и поначалу я подумала так же. На ней было ночное небо, аккуратные слои черного на черном, и звезды — такие яркие, что почти сверкали. Я подошла ближе. Они и правда сверкали. — Как вы это сделали? Ана указала на вазу с блестящими камнями. — Это пирит, — сказала она. — «Кошачье золото». Я его растерла в порошок. Картина была глубже, чем казалось на первый взгляд. Она была спокойной, но никак не простой. — Не могу понять, что еще добавить. Чего-то не хватает, но чего именно? Я уже и перья перепробовала, и веревку. Хочется чего-нибудь морского. Не знаю. Я понимала ее замешательство. То, что она сделала, уже было прекрасно. Как можно сюда что-то добавить, при этом ничего не испортив? — Ну ладно, — произнесла Ана, опустив кисти. — Как прошел ваш вечер, девочки? Вижу, вы ходили по магазинам. Мы целый час проторчали в примерочной Forever 21, выбирая наряды для вечеринки Бена, и наконец вышли с платьями, одинаковыми по крою, но разными по цвету. У Мейбл было красное, а у меня — черное. — Вы ели? Хавьер приготовил позоле[15]. — Вечеринка уже началась, так что нам лучше поторопиться, — сказала Мейбл. — Перекусите в комнате. — Мне жутко любопытно, что же у вас получится с картиной. Ана повернулась к полотну и вздохнула. — И мне, Марин. И мне. Мы начали с макияжа: наносили тени, то и дело отвлекаясь на суп и тостадас[16]. Мейбл высыпала на кровать все украшения из шкатулки, и мы принялись искать среди них подходящие к наряду. Я выбрала золотые браслеты и сверкающие зеленые сережки. Мейбл взяла кожаный браслет со шнуровкой. Она хотела поменять гвоздики на другие сережки, но потом решила оставить их. Мы умяли лепешки и до дна опустошили миски с супом. Затем сняли рубашки и джинсы, натянули платья и посмотрели друг на друга. — Достаточно разные, — сказала я.