— Марин, — говорит она. — Я чего-то не знаю? У тебя отыскались какие-нибудь родственники? Есть какое-то тайное общество, секта, что-то в этом духе? Просто, насколько я знаю, у тебя никого нет. А я предлагаю кое-что хорошее и настоящее. — Я понимаю. Прости. — Мне казалось, тебе нравятся мои родители. — Конечно, нравятся. — Посмотри. — Она включает телефон. — Мама мне прислала. Это должен был быть сюрприз для тебя. Она показывает мне экран. Дверь, на которой причудливым почерком Аны написано мое имя. — Комната для меня? — Они всё для тебя обустроили. Я знаю, почему она злится. Ведь нет ничего проще, чем сказать «да». И я бы хотела это сделать. В их гостевой комнате ярко-синие стены — и это не краска, а пигмент самой штукатурки. Потертый деревянный паркет. На нем можно без угрызений совести оставлять царапины. Я представляю, как буду жить вечным гостем в этой комнате, спускаться босиком на кухню, чтобы налить себе чашечку кофе или стакан воды. Буду помогать им готовить вкуснейшие ужины, собирать пучки шалфея и чабреца в садике у крыльца… Представляю, как все будет выглядеть, чем буду заниматься, — но все равно что-то не так. Я не могу согласиться. Я только научилась жить здесь. Жизнь такая тонкая и хрупкая. Внезапные перемены могут разбить ее вдребезги. Бассейн, привычные магазины на привычных улицах, «Стоп-энд-шоп», общежитие, здания колледжа — все это столпы моего спокойствия, которое пока недостаточно крепко. Покидая колледж, я никогда не поворачиваю направо, чтобы не оказаться слишком близко к мотелю. Я не могу вообразить, как сажусь на самолет до Сан-Франциско. Это все равно что лететь к руинам. Как мне объяснить это Мейбл? Объяснить, что даже хорошие места населены призраками. Меня пронзает ужас при мысли о том, что я вновь подойду к ее входной двери или сяду на тридцать первый автобус. Я не могу спокойно думать о своем прежнем доме или океанском побережье. — Эй, — мягко окликает она меня. — Ты в порядке? Я киваю, хотя вовсе в этом не уверена. Тишина моего дома. Нетронутая еда, оставленная на столе. Острое чувство паники от того, что я теперь одна. — Ты дрожишь, — говорит Мейбл. Мне надо поплавать. Нырнуть в воду. В ее покой. Я закрываю глаза и пытаюсь ощутить его. — Марин? Что происходит? — Я просто пытаюсь… — начинаю я. — Что пытаешься? — Можешь мне о чем-нибудь рассказать? — Конечно. — О чем угодно. Расскажи о каком-нибудь предмете в колледже. — Хорошо. Э-э… Я буду изучать историю искусств… Как факультатив. Мне страшно нравится мексиканское искусство, отчего мама просто счастлива. Я обожаю Фриду Кало[19]. Ее картины такие… сильные. Все эти автопортреты и крупные планы… Иногда у нее на картинах изображены еще и животные — обезьяны или странная лысая собака. А есть картины попроще… Ну как? Помогает? Я киваю. — Моя любимая картина называется «Две Фриды». В принципе, этим все и сказано. На ней две Фриды сидят рядом на скамейке. На одной — длинное белое платье с кружевным верхом и высоким воротником, а на другой… Не помню. Что-то более свободное. Но самое интересное — что на картине видны их сердца. Они то ли просвечивают изнутри, то ли вытащены наружу. Картина немного жутковата, как и многие другие ее полотна, но еще она по-настоящему впечатляющая и красивая. — Я бы хотела на нее посмотреть. — Могу найти. Подожди секунду. Я открываю глаза. Мы сидим в моей комнате. Руки больше не дрожат. Мейбл берет с моего стола ноутбук и принимается за поиски. Затем садится поближе и ставит ноутбук нам на колени. Картина выглядит почти так, как описала ее Мейбл, только кое-что она забыла: позади Фрид — серо-синие штормовые облака. — Не могу понять, — говорю я, — беда надвигается или уже миновала. — Или только что грянула, — подхватывает она. — Что-то не так у них с сердцами. Сердца женщин соединены тонкой красной линией. Кровеносным сосудом. Кровь течет к Фриде в белом платье, а в руке у нее ножницы. — Смотри, у этой сердце внутри, и оно изранено, — указываю я. — А у другой сердце, кажется, снаружи… Оно все еще цело. — Ты права, — соглашается Мейбл. Другая Фрида тоже что-то держит. — Что у нее в руках? — Это крохотный портрет Диего Риверы[20]. Она нарисовала картину во время их развода. — Так значит, эта картина — об утрате, — подытоживаю я. — Думаю, да, — отвечает Мейбл. — Мой преподаватель говорит так же. Но разве это не слишком просто? Я поворачиваюсь к ней. — Чем сложнее, тем лучше? Она улыбается. — Ну разумеется. Я снова смотрю на экран. — Может, картина в самом деле так проста, как кажется. Раньше она была одним человеком. У нее были целое сердце и любимый мужчина. Все было легко. А затем что-то случилось, и она изменилась. Теперь она ранена. — Ты пытаешься мне что-то сказать? — спрашивает Мейбл. — Наконец-то отвечаешь мне? Если тебе удобнее изъясняться таким образом, я с радостью найду кучу других картин для анализа. — Нет, — говорю я. — То есть в какой-то степени да — я понимаю ее чувства. Но я не пытаюсь тебе ничего сказать. Просто смотрю на картину. — Больше всего мне нравится то, что они держатся за руки прямо в середине картины. Это особенно важно. Я думаю, в этом весь смысл. — Ноу этого жеста может быть много значений. — Например? Я думаю, что Фриды просто до сих пор связаны. Даже если она изменилась, она осталась собой. — Может быть, — говорю я. — А может, здесь кроется нечто иное. Например, целая Фрида пытается притянуть к себе раненую, будто хочет исправить то, что случилось. Или раненая Фрида тянет прежнюю себя в новую жизнь. Или они почти уже отделились друг от друга и держатся за руки за миг до того, как окончательно расстанутся. Мейбл смотрит на картину. — Напомни, почему ты решила поменять основной предмет? — Потому что лучше, если окажется, что их соединенные руки и правда символизируют лишь крепкую связь, — тогда не нужно думать о других вариантах. Разве нет? — Нет, — отвечает она. — Совсем нет. Гораздо лучше видеть, что в одной картине может быть целое множество смыслов. Теперь я буду любить ее еще больше. Она откладывает ноутбук на кровать. Потом встает и пристально смотрит на меня. — Серьезно? Естественные науки? И тут комната погружается во тьму. Мы решаем, что беспокоиться не о чем: хоть в комнате и становится холоднее, у нас есть куртки и одеяла. Если будет совсем худо, пройдемся по комнатам и соберем свечей. Пока же мы зажгли свечки-таблетки, которые отыскали в ящике у Ханны.