Мы решаем поставить елку у окна и открываем коробку. — Откуда она у вас? — спрашиваю я, вспомнив, что обычно к Рождеству они покупают высокие сосны, которые потом вручную разукрашивают. — Это соседская, — поясняет Мейбл. — Нам ее одолжили. Елка серебристая, искусственная и разобранная на части. Мы находим ствол и, ярус за ярусом, прикрепляем к нему ветки: длинные — к основанию, а короткие — ближе к верху. Потом украшаем электрической гирляндой. — Момент истины, — произносит Мейбл и включает гирлянду в розетку. Сотни крохотных лампочек ярко вспыхивают. — А классно все-таки вышло. Я киваю. Отступаю на шаг. Дедуля с особой бережностью приносил коробки в гостиную; снимал крышки и доставал игрушки, обернутые бумагой. Яблочный сидр и сахарное печенье. Парочка крохотных ангелов покачивалась на его пальцах, пока он подыскивал для них место на елке. У меня что-то сжимается в груди. Становится больно дышать. — Боже мой, — шепчу я, — вот это елка! * * * Хавьер забронировал столик в итальянском ресторане — с белыми скатертями и официантами в черных галстуках. Он забит семьями, и отовсюду доносится хохот. Ана выбирает вино, и официант возвращается с бутылкой. — Сколько человек будут пить каберне? — Мы все попробуем, — отвечает Хавьер, обводя рукой стол так, будто мы вчетвером — целый город, целая страна, целый мир. — Прекрасно, — говорит официант, точно закон о продаже алкоголя не действует на каникулах или не существует вовсе. Он разливает вино по бокалам, и мы заказываем супы, салаты и четыре разных вида пасты. Все блюда выглядят просто, но на вкус — хороши. Говорят в основном Ана и Хавьер — подтрунивают над Мейбл и друг над другом, рассказывают истории и делятся впечатлениями, а после ужина мы отправляемся на такси в «Стоп-энд-шоп» и там носимся между рядами, хватая всё из списка покупок. Хавьер ругается на скудный выбор корицы, где «нет самого лучшего сорта», Ана роняет упаковку с яйцами (они шлепаются с громким «чаек», и желтки растекаются по полу), но, несмотря на это, мы находим все нужное, забиваемся с пакетами в прогретое такси и едем обратно в общежитие. — Мы можем вам чем-нибудь помочь? — спрашиваю я после того, как мы разложили все продукты на кухне. — Нет, — отвечает Хавьер. — У меня все под контролем. — Папа сегодня за главного, мама — помощник повара, а наша задача — не путаться у них под ногами. — Что ж, ладно, — говорю я. Мы заходим в лифт, но кнопку с номером моего этажа не нажимаем. — Давай поднимемся на самый верх, — предлагаю я. С той первой ночи вид ничуть не изменился — только теперь все ярче и четче. Хоть мы и не слышим, как Ана с Хавьером внизу режут овощи, смешивают ингредиенты и хохочут, я чувствую, что мы уже не так одиноки. А может быть, дело вовсе и не в Ане с Хавьером. — Когда ты решила все это провернуть? — спрашиваю я. — Ну, мы думали, что ты поедешь со мной. У нас был только такой план. Но когда я поняла, что не смогу тебя переубедить, пришлось срочно изобретать план Б. — Вчера ночью, — вдруг доходит до меня, — когда ты ушла болтать по телефону… Она кивает. — Мы все это продумывали. Они хотели, чтобы я тебе призналась, но я знала, что тогда ты, наверно, согласишься ехать, хотя внутренне к этому не готова. — Мейбл прикладывает ладонь к окну. — Мы всё понимаем. Ничего удивительного, что пока ты не готова вернуться. Она убирает руку, но на окне остается след — пятнышко тепла на холодном стекле. — Пока я ждала родителей в аэропорту, меня мучил один вопрос, который я так тебе и не задала. — Спрашивай, — говорю я. Она молчит. — Смелей. — Мне просто интересно, нравится ли тебе кто-нибудь? Она покраснела и нервничает, хоть и пытается это скрыть. — А… — отвечаю я. — Нет. Я пока об этом вообще не думала. Мой ответ ее явно расстроил, но выражение лица у нее постепенно меняется. — Давай хорошенько подумаем. Наверняка кто-нибудь да есть. — Ты опять за старое, — говорю я. — Это как с Кортни и Элеанор. Она мотает головой: — Нет, это другое. Я просто… Просто на душе у меня станет легче. Да и у тебя тоже. — Если у тебя есть парень, это еще не значит, что мне обязательно нужно с кем-то встречаться. Все и так в порядке. — Марин. Я просто прошу тебя подумать, а вовсе не принимать какие-то серьезные решения, влюбляться или усложнять себе жизнь. — У меня и так все хорошо. Но она не отступает. — Ну давай же. Подумай. Теперь я учусь в Нью-Йоркском колледже, а не в католической школе, поэтому многие ученицы здесь носят маленькие радужные браслеты или розовые треугольные значки[32]. Они спокойно рассказывают о своих бывших девушках и называют профессора по исторической феминологии[33] красоткой. Я никогда с ними не общалась, потому что вообще не разговариваю о том, что осталось в прошлом. Но, кажется, — хоть я и пыталась от всех отгородиться, — кажется, я все-таки приметила пару интересных девчонок. — Ты о ком-то думаешь, — говорит Мейбл. — Не то чтобы. — Расскажи, — просит она. Я понимаю, что она хочет узнать подробности, но не готова это обсуждать. Ведь если я признаюсь, что мне кто-то нравится, то не смогу дальше убеждать себя, будто мне хватает того малого, что у меня есть, — дружбы Ханны, бассейна, научных фактов, желтых мисок и пары зимних ботинок. Если я произнесу вслух имя девушки, она станет тем, чего я желаю. — Она красивая? Мне невыносимо слышать это от Мейбл, и под ее серьезным взглядом я не в силах произнести ни слова. Наверно, таким образом она пытается пережить случившееся — но я как будто теряю ее снова. Я не могу думать о том, красива ли другая девушка, причем думать не в обыденном смысле, а в том, привлекает ли она меня. Не могу смотреть в темные глаза Мейбл, украдкой разглядывать ее розовые губы и длинные волосы — и говорить об этом. Сложно представить, что та, которую я почти не знаю, может стать моей следующей любовью. Что она может занять место Мейбл. Я вспоминаю, как обнимала Мейбл на разложенном диване, вспоминаю ее тепло и как она лежала рядом. Но, кажется, чувства, которые меня тогда переполняли, были связаны не только с ней; кажется, я уже мечтала вновь испытать подобное с кем-то другим, просто еще этого не поняла. Стена в душе идет трещинами, внутрь проникает резкий яркий свет — и, хотя израненная часть меня никуда не делась, я уже понимаю, что все к лучшему. — В ту ночь на пляже, — говорит Мейбл. — И все дни после нее до окончания школы, и все лето… — Да? — Я думала, что не смогу больше никого никогда полюбить. — И я так думала. — Кажется, нам стоило вести себя благоразумнее. — Ну, не знаю, — отвечаю я. И закрываю глаза. Вот мы на Оушен-Бич. Бутылка виски на песке, шум волн, разбивающихся об утесы, холодный ветер, мрак и улыбающееся лицо Мейбл у моей ключицы. Такими мы были этим неповторимым летом… Теперь мы изменились, но те девчонки были волшебными. — Я рада, что мы не вели себя благоразумно, — отвечаю я. — Наверно, ты права. Было бы, конечно, проще, но сама понимаешь… Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. — Может, посмотрим какой-нибудь фильм? — Давай, — соглашаюсь я.