— Господи, — рыдаю я. Мои слезы не перестают литься из глаз. Я плачу о нем. О нас. Обо всем, чем мы являемся и чем можем быть. О том, что он никогда не сможет стать известным. Потом я чувствую, как сжимается мой живот и замираю. Ребенок. Наш ребенок. Джей не увидит, как он вырастет. Возможно, даже до его рождения не доживет. Он даже еще не знает, что станет отцом. Но я не в состоянии сказать ни слова. Я плачущая размазня и мне стыдно из-за этого. Это Джей, он болен и умрет, и я должна быть сильной, утешать его, быть рядом и ухаживать за ним до последнего дня. Что буду держать его за руку, когда придет время, буду давать ему обезболивающие, чтобы он не терпел ненужную боль. Я не могу. У меня просто не получится. — Это происходит не на самом деле, — вместо этого говорю я, и медленно выпрямляюсь. — Почему это происходит именно с нами? С тобой? Что за дерьмо? — Эй. — Она кладет руку мне на плечо. Как он может оставаться таким спокойным? Так расслабленно об этом говорить, как будто у него грипп. Или аппендицит? — Пожалуйста, позволь себе помочь, — умоляю я. — Даже если речь идет о нескольких месяцах. А может даже больше. Ты не можешь… — Я не хочу, Миа. — Его голос звучит твердо. Решительно. Мое сердце дрожит. — Именно этого я и ожидал. Поэтому ничего тебе и не говорил. Прежде, чем я... Маленький спазм внизу живота снова напоминает мне о ребенке. Я чувствую, что должна сказать об этом Джею, и возможно он изменит свое мнение. Но во мне пылает такая ярость, то не хватает слов. Совершенно другие слова вылетают из моего рта. — Господи, ты такой чертов эгоист! — я резко сбрасываю его руку и делаю два шага назад. Он смотрит на меня, нахмурив лоб. — Ты приезжаешь в Лондон. Ко мне. К нам! Переворачиваешь все вверх дном, прекрасно зная, что этим сделаешь мне больно, и все равно... Проклятье, Джей! Почему, мать твою, ты просто не остался в Вегасе и не провел остаток своей жалкой жизни среди азартных игр, алкоголя и шлюх? Как любой другой в твоей ситуации. Тебе не хватило того, что ты со мной сделал много лет назад? Тебя это не удовлетворило? Обязательно было снова делать мне больно? Я срываюсь с места и хватаю свою сумочку. Но прежде, чем я берусь за дверную ручку, Джей тянет меня назад. Прижимает к своей груди, где я снова начинаю рыдать. Моя сумочка падает на пол, я бью кулаком его по спине. Сначала медленно, потом быстрее. Сильнее. Во мне так много злости, что я дрожу. Это слишком много. Всего слишком много. — Я люблю тебя, сокровище, — шепчет он в мои волосы. Он стойко принимает мои удары, ни разу не содрогнувшись. — Я так сильно люблю тебя, и не могу передать словами, как сильно жалею, что тогда так облажался. Ты намного лучше меня, Миа. У тебя есть Бен навсегда. У тебя есть семья. Жизнь. Будущее. У меня есть лишь прошлое. Мне жаль, что я эгоист. Ты совершенно права. Я чертов отвратительный эгоист. Но я не могу по-другому. — Джей... — всхлипываю я. Вытираю свои слезы с его рубашки без капли стеснения, прежде чем поднимаю голову, чтобы посмотреть на него. — Это разрывает меня. Мне так чертовски больно. — Мне жаль, — тихо говорит он. Его темные глаза почти черные в тусклом свете лампочки в коридоре. Я не могу. Больше не хочу. Я должна уйти. Прочь от него, прежде чем он меня разрушит. Решительно берусь за дверную ручку. — Всего доброго, Джей. Я больше не вынесу. Потом быстро сбегаю по ступенькам. Быстрее, чем могу на самом деле, по три ступеньки за раз. Он не останавливает меня и не преследует. С разрывающимся сердцем спускаюсь вниз, выхожу на улицу и хватаю ртом воздух как рыба, выброшенная на берег. Я не могу больше ни о чем думать, кроме как о том, что он второй раз в жизни разбивает мне сердце. Но на этот раз окончательно — и намного больнее, чем в первый раз. — Миа? Господи, что случилось? Бен бросает свою сумку в коридоре и бежит ко мне. Мое лицо опухло, я целый день рыдала, выключила телефон, чтобы не видеть многочисленные звонки от Джея. Закрылась, как в клетке в нашей маленькой квартире, которая сегодня кажется еще меньше, чем обычно. Старалась дышать, вдох и выдох, но это мне удавалось редко. Рыдая, прижимаюсь щекой к груди Бена и попыталась успокоиться, но ни знакомый запах, ни его крепкие руки, сжимающие меня, не помогли. — Джей, он... — сквозь всхлипы говорю я. — Он... Он умирает, Бен. — Мне так жаль, Миа. Сбитая с толку, я забываю на секунду плакать. Я ожидала любого ответа, но не этого. Я поднимаю голову и нахмуриваю лоб. — Что ты сказал? — Я знаю об этом. Давно. — Бен вздыхает и ведет меня в гостиную. Как на автопилоте я позволяю ему себя вести, сажусь на диван. — Ты знал? — мое сердце начинает стучать как сумасшедшее. В животе все переворачивается. Мне приходится вцепиться в подлокотники, потому что комната начинает кружиться. — Ты знал и ничего мне не сказал? — Я... Мы не хотели тебе говорить. Не так быстро, в любом случае. Мы хотели... — Ты говнюк! Вы говнюки! Вы мерзкие, эгоистичные... — моя рука автоматически взлетает вверх, но Бен перехватывает ее, прежде чем я смогла дать ему пощечину. — Эй! — он пытается притянуть меня к себе, но я вырываюсь. Дергаюсь. Кусаю его за руки, чтобы он меня отпустил. — Вы знали об этом все время и ни о чем мне не сказали? Я... ох, дерьмо, я уже не знаю, кто я! мой голос дрожит. Я не могу поверить, что он принадлежит мне. Я не узнаю себя. Я наполнена злостью и агрессией так, как никогда в жизни до этого момента. И я выплескиваю ее на моего мужа, который крепко меня держит и пытается увернуться от моих пинаний и ударов. Естественно у меня нет никаких шансов против него. Но все равно царапаюсь и кусаюсь, кричу и плачу от злости. — Миа. Мечта моя. Я люблю тебя. Эй! Мы любим тебя. Пожалуйста, Миа... — Бен пытается меня успокоить. Крепко держит мою голову, прижимая к своей груди. Он быстро дышит, я чувствую, насколько быстро стучит его сердце. - Дерьмо, Миа... — шепчет он и качает в своих руках как маленького ребенка. — Я не знал, что... Это было ошибкой. Мы совершили чудовищную ошибку. Мне так жаль. Так чертовски жаль. — Вы свиньи, — рычу сквозь слезы. — Проклятые, мерзкие свиньи. Думали только о себе. И о своем удовольствии. — Нет, эй, это не так. Эй! — он отстраняется и берет мое влажное лицо в ладони, пристально глядя в глаза. — Я бы в жизни этого не допустил, если бы с самого начала не знал, что он здесь только на определенное время. — Что? — я смахиваю слезы, чтобы лучше его видеть. Пульс зашкаливает, а адреналин затуманивает мозг и делает невозможным сидеть. Я ерзаю по дивану, как ужаленная. — Джей сказал мне это в первый же вечер. Еще когда приходил к нам на ужин, понимаешь? — Бен вздыхает. Его грудная клетка быстро поднимается и опускается, я чувствую пульс в его пальцах на моих щеках. Держит меня крепко, будто боится, что если отпустит меня, я убегу. — Я сначала подумал, что это какая-то шутка, но потом стало ясно, что он говорит абсолютно серьезно. Мне его очень жаль. Я имею в виду... — Он заметно сглатывает, прежде чем тихо и отчетливо продолжить. — Представь, что тебе осталось жить несколько месяцев. И тебе больше ничего не хочется, кроме как провести время с единственной женщиной, которую ты когда-либо любил... Святое дерьмо. — Бен. — Я убираю его руки со своего лица и отклоняюсь назад. — Это нормально, что ты ему сопереживаешь. Правда. Но, проклятье, ты ни капельки не думал обо мне! — Неправда, Миа. Еще как думал. Я всегда знал, как ты по нему скучаешь. Даже если ты любишь меня, но я не Джей, в нем есть что-то такое... Он всегда вселял в тебя веру, что ты можешь летать, и ты стремилась к этому. И не говори, что это не так. Я знаю это, Миа. Я просто слишком хорошо тебя знаю. — Бен... — снова начинаю я, но он поднимает руку и перебивает меня. — Я не жалею. Правда, нет. Наоборот — сейчас, когда Джей рядом, мне лучше. Потому что я не боюсь, что ты меня бросишь. Но если бы я не знал, что с ним скоро все будет кончено, я бы не смог этого сделать. Никогда. Я слишком боялся, что его ты любишь больше, чем меня, и просто сбежишь с ним. — Ты говорил, что мечтал меня разделить с кем-то другим... Ты врал, Бен? Ты переступил через себя, только чтобы сделать ему одолжение? Или мне? — я уже не знаю, что думать и чему верить. Хочу уйти, и в то же время остаться здесь. Не хочу Джея больше никогда видеть, но все равно скучаю по нему. У меня такое ощущение, что мое сердце разрывают двое маленьких человечков, и это сводит меня с ума. — Это не вранье, Миа. И да, с самого начала мне все понравилось. Было даже лучше, чем в моих фантазиях. Не знаю, захотел ли бы я еще раз такое повторить, я имею в виду с кем-то другим. Возможно, это получилось бы только с Джеем, не знаю. Но... мне он тоже очень нравится, и это разрывает меня на части так же, как и тебя, когда я думаю о том, что он скоро умрет. — О, Господи, — говорю я, сдавливая стон, и тру обоими руками глаза. — Я не хочу его больше видеть. Я не могу этого, Бен. Я... — проклятье. Подготовка и сюрприз полетели к чертям. Я должна ему сейчас сказать. По-другому никак. — Я беременна. Бен еле заметно вздрагивает. Потом берет мои руки в свои и смотрит на меня. Его глаза блестят. — Это правда? — шепчет он, а я молча киваю. Наши взгляды переплетаются на несколько секунд. На маленькую вечность. Потом он целует меня в макушку. — Мы не знаем от кого, правильно? — спрашивает он тихо, и я снова киваю. В моем горле образовался огромный комок, который мешает мне говорить. — Знаешь что? Мне плевать. — Он снова берет мое лицо в руки и целует меня. Так долго, интенсивно и сладко, что мое сердце порхает, а ноги становятся ватными, даже несмотря на то, что я сижу. Затаив дыхание, я отвечаю на этот отчаянный поцелуй. Печаль, шок — все это соединяется в поцелуе, который никогда не заканчивается, потому что мы сцепились, как двое утопающих. — Мы должны ему сказать. — Минутой позже Бен берет мои ноги и кладет их себе на колени, а потом пристально смотрит на меня. — Ты ведь это понимаешь, Миа? Я мотаю головой. — Я не могу, Бен. Я хочу его забыть, и жить так, как будто всего этого не было. Вы совершенно обо мне не думали, когда это начинали. Вы просто забыли, что речь идет не только о сексе. Совершенно не об этом. Бен тихо смеется. — Ты не можешь его просто так забыть. И ты сама это знаешь. Кроме того... у него есть право знать об этом. И не имеет значения, ребенок мой или его. — А ты? — спрашиваю я осторожно. — Ты сможешь с этим жить? С этим ребенком, я имею в виду. — Я буду лучшим отцом, которого только можно себе представить, душа моя. Ты делаешь меня бесконечно счастливым. — Он кладет одну руку на мой живот и смотрит на меня взглядом, полным чувств. Так, что мои глаза снова горят. — Дай мне время, — прошу я. — Пару дней или... Не знаю. Мне нужно с этим разобраться. Но сейчас я не хочу его видеть. — Конечно. Только помни, что у него не осталось много времени. Пару месяцев, в лучшем случае. Я сглатываю так тяжело, что становится больно. — Почему он так поступил? — спрашиваю я. — Почему он приехал именно сюда? — Потому что он любит тебя, — спокойно отвечает Бен, и моему сердцу становится тесно в груди. На следующий день Бен сообщает на работе, что я заболела, и, к счастью, Бет не спрашивает в чем дело. Мой муж ведет себя так, будто ничего не случилось и рано утром едет на поезде в город. Я беспокойно ворочаюсь в кровати, не в силах уснуть. Воспоминания о родителях захлестывают меня. Момент, когда двое полицейских стояло у двери, чтобы сообщить, что мои родители погибли в автокатастрофе. Момент, когда мир должен был перестать вращаться, но не перестал, и я почувствовала себя такой маленькой и беспомощной, как двухлетняя девочка, которая не смогла получить того, чего желала всей душой. Я чувствую злость, силу, с которой я опрокинула новогоднюю елку. Скорбь, гнев, все те слова, что возникли в моей голове, которые я хотела сказать родителям и не сказала. А потом меня бросает в пот, потому что понимаю, что с Джеем будет точно так же, если я сейчас снова попытаюсь выбросить его из моей жизни. И мне ясно, насколько это невозможно. Когда после обеда раздается звонок в дверь, я впускаю его, несмотря на то, что до сих пор не купалась и хожу в пижаме. — Дерьмо, Миа, мне так жаль, — говорит он и протягивает мне бутылку шампанского. Его большие карие глаза, мягкая улыбка и невинный взгляд — все, как раньше. Таким образом он всегда меня возвращал. Снова и снова. — И... прости? — Спасибо, — отвечаю я так холодно, как только могу и забираю бутылку. — Но я не могу пить его в моем положении. Во всяком случае следующие восемь или девять месяцев.