– Чем занимается Улоф или, точнее, чем он занимался до того, как все это случилось? – спросила Ингела. – Вы имеете в виду, кем он работал? – Я ничего не знаю о своем брате. Папа оборвал с ним все контакты, но когда родители развелись, мама начала писать ему письма. Но Улоф ни разу на них не ответил. Когда она заболела, я разыскала его адрес. Но он и тогда не откликнулся, даже на похороны не приехал. – Он перегоняет из сельской местности машины, – сказала Эйра, – которые торговец тачками находит на сайте объявлений и перепродает с выгодой для себя в большом городе. Нелегально, конечно. Какой-либо настоящей профессии у него, кажется, нет. Они вышли на продавца машин через список входящих звонков. Тот сперва рвал и метал и требовал назад свою тачку, но когда понял, что речь идет об убийстве, сразу сделал вид, что он и слыхом не слыхивал ни о каком «Понтиак Файерберд». – Как он сам? – спросила Ингела. – Улоф? – Да, вы же встречались с ним. До того как он оказался в больнице. – Сложно сказать. Ситуация была экстремальной, – Эйра попыталась припомнить свое первое впечатление, когда она приблизилась в то утро к роскошной тачке перед домом Хагстрёма, но все, что сумела вспомнить, это чувство дискомфорта. Осознание того, что он сделал. И потом, у реки, когда они нагнали его, это его странное спокойствие. – Замкнутый, – наконец проговорила она, – у меня было такое чувство, словно мне до него не достучаться. Растерянный, но это было неудивительно. Думаю, ему было страшно. – Она подумала о его рослом теле, но ей оказалось трудно подобрать для него правильные слова. – Он говорил о лодке, которая лежала на берегу. – Я помню. Я помню эту лодку. – Ингела посмотрела в окно. Мимо медленно проплывал парк Хага с его рослыми дубами. Она замолчала и молчала довольно долго. Пиликанье скрипок сменилось спокойной мелодией, чистый голос пел о том, чтобы зайти в реку и помолиться. – Мы, бывало, гребли на ней вдоль берега, где мелко. Выслеживали бобров или просто катались. Я помню, как из воды росли деревья, но не помню, как он выглядел, когда мы были детьми. Ну, разве это не странно? Движение возобновилось. Они миновали многоэтажки, выстроенные по программе «Миллион»[10], и протянувшуюся полоску зелени природного заповедника Йервафельтет. – Единственное, что во мне остается, это ощущение присутствия. Ощущение, что вот мой брат был там, а потом его не стало. Я ругаюсь на него, но только мысленно, самого его я не вижу. Чертов придурок, дрянь, сволочь, не трогай меня и прочее. Как еще, черт возьми, я должна была реагировать, мне же было всего семнадцать. Я ничего не понимала. В школе все на меня пялились, хотели знать подробности – неужели он и на меня заглядывался? Помню, как отец разгромил его комнату и увез его вещи. Выбросил все, что ему принадлежало. Я не знаю, как долго это продолжалось. Бессмыслица какая-то. Она замолчала. К тому времени, как они приблизились к Уппландскому мосту, проезжая часть стала совсем свободной. – Что вы имеете в виду, говоря про бессмыслицу? – спросила Эйра. – Все было таким беспорядочным. Запутанным. И я не выдержала. Сменила школу, какое-то время жила в Гэвле. Навигатор вел их на окраину пригорода, мимо промзоны, по извилистой дороге вниз к Мэларену, через то, что когда-то в прошлом было фермерским краем. Большая деревянная вилла, выкрашенная в традиционный для Швеции темно-красный цвет, с сараем и яблонями на участке. Им навстречу вышла женщина лет пятидесяти, на ней был рабочий комбинезон с поддетой под ним сорочкой, волосы забраны в конский хвост. Она улыбнулась им и стянула с рук перчатки для работы в саду. Они представились, сказали, что приехали посмотреть вещи Улофа. Женщина перестала улыбаться. – Полицейские сказали, что уже все здесь закончили. Мы просто сдавали ему одну комнату, вот и все, помогали с жильем – ведь нужно же человеку где-то жить. Теперь-то я понимаю, что, прежде чем его впустить, нужно было сперва разузнать о нем побольше, но ведь так хочется верить людям. Комната уже была пуста, но Ингела все же попросила разрешения ее осмотреть. Женщина, которую звали Ивонне, неохотно достала ключ и проводила их туда. Комната располагалась в смахивающей на сарай дворовой постройке у подножия склона. Из дома сарай не был виден – его заслоняли кустарники и деревья, поэтому они не следили за тем, в какое время уходил и возвращался домой их жилец, они уже говорили об этом другим полицейским. – Мы же не какие-нибудь там надзиратели. Как говорится, живешь сам – дай жить другим. Сарай был практически пуст, если не считать пары банок с краской, табурета и картонок под ногами, разложенных, чтобы не запачкать пол во время малярных работ. Пятнадцать квадратных метров площади, простенькая кухонька с конфоркой в углу. Вода была только в душе, закрепленном в чулане на заднем крыльце. – Теперь мы должны тут все переделать, чтобы можно было снова сдавать в аренду. Я и понятия не имела о том, какой свинарник он развел здесь внутри. А еще запах. Нам пришлось опрыскать все здесь специальным дезинфицирующим средством. Вещи Улофа были сложены под брезентом снаружи. – Ничего, если я вас оставлю, пока вы смотрите? И женщина удалилась широким шагом. Ингела сдернула покрывало. Мебели было всего ничего. Основание кровати для полных людей, без ножек и изголовья. Матрас и постельное белье, свернутые в рулон. Потертое кресло, два стула и стол, стереоустановка «Ямаха» с большими звуковыми колонками – все брошено как попало. Эйра насчитала семь картонных коробок и три черных пластиковых пакета. – Пожалуй, и впрямь все на свалку, – сказала Ингела. – Ну, на стереоустановку у нас места хватит, – возразила Эйра, – и на несколько коробок тоже. Она заглянула в ближайший пакет для мусора. Изнутри пахнуло затхлостью. Полотенца, одежда. Все свалено как попало. Эйра пожалела, что не взяла в прокате машину побольше. Намерение попросить хозяйку жилья повременить с выбросом вещей уже не казалось ей такой хорошей идеей. Один хороший ливень, и все здесь отсыреет, покроется плесенью, ничего не останется. Ингела опустилась на один из стульев. – Я считала его неотесанным медведем, ненавидела его за то, что он дубасил в дверь туалета, когда я там сидела, за то, что без спросу заходил в мою комнату и совал свой нос в мои вещи – вся эта ерунда, из-за которой вечно ругаются брат с сестрой. Я ведь даже не поверила тому, что слышала, и все равно рассказала. Она подтянула к себе одну коробку и открыла ее, вынула кастрюлю. Связка суповых ложек и столовые приборы, какое-то письмо. Ингела перевернула конверт. – От мамы, – сказала она. Внутри лежало много писем, она осталась сидеть с целой связкой конвертов в руках. – Видите – они вскрытые. Улоф читал их, но ни разу ни на одно не ответил. Почему он этого не сделал? – Ее голос предательски задрожал, когда она взяла в руки конверт из плотной белой бумаги. – Я узнаю его. Приглашение на мамины похороны. Ингела отвернулась. Эйра не знала, что сказать. Она заглянула в ближайшую коробку. Пакет с быстроразваривающимися макаронами и банки консервированной колбасы. – Чему вы не поверили? – спросила она наконец. – Что? – Вы перед этим сказали, что не поверили тому, что слышали, и все равно рассказали. – О том, что Улоф последовал за Линой в лес, – Ингела сложила письма аккуратной стопкой, достала бумажный носовой платок и высморкалась. – Мой младший брат. В ту пору он еще увлекался моделированием. Клеил самолетики. Конечно, иногда в его комнате воняло не только по́том, еще бы, ведь ему было четырнадцать, и он здорово вымахал в тот год, но все равно я считала, что они просто брешут, что они врут, поэтому сама не понимаю, зачем я сказала это матери. Наверное, я была очень зла на него, точнее, в основном я злилась на родителей, они вечно мне все запрещали, хотя я была на три года старше, не то что Улофу, который мог допоздна шататься с парнями постарше. Лямзил для них сигаретки или пиво, или что там еще было нужно, чтобы водить дружбу с Рикеном, Туре и прочей компанией. – Рикард Стриндлунд? – Вот, значит, как его звали? Я уже не упомню всех, много времени прошло, но я до сих пор помню, как меня раздражало, что Улоф водится с ними. Парнями моего возраста, некоторые из них, вдобавок во всему, были довольно симпатичные, такие, с которыми любая девчонка захочет встречаться… Но меня все в нем тогда раздражало, я была слишком зациклена на самой себе и считала, что я… Ингела посмотрела на письма, которые лежали на земле. – Все говорили, что это он. Он действительно признался, так, может, это и в самом деле был он? Первый утренний поезд прибыл в Крамфорс как раз перед обедом. В полицейском участке царил полный штиль. Пустые помещения, спертый воздух, и ни одной записки для нее с перечнем служебных поручений на день. В обеденной комнате Эйра разыскала местную следовательницу, которая работала здесь уже целую вечность и, кажется, не испытывала потребности в отпуске. Ходили слухи, что несколько лет назад Аня Ларионова вышла замуж за русского, отсюда и такая фамилия. Однако обручального кольца на пальце у нее не было, и куда девался русский, тоже никто не знал. Кое-кто поговаривал, что она лишь пытается выдать себя за замужнюю даму. – Как продвигается расследование? – осведомилась Аня Ларионова будничным тоном, каким спрашивают про погоду. – Хорошо, – откликнулась Эйра, – правда, сейчас заняться почти нечем. Мы ждем результаты анализов. – Тех вещей, что обнаружили в лесу? – Угу. А у тебя как? – Да вот жду тех, кто приехал отдыхать сюда на лето, – сказала Аня и глубоко вздохнула. – Они должны посмотреть фотографии краденых вещей, которые мы обнаружили в Лу. Наверняка найдут и свое добро, и мне придется объяснять им, что это еще не значит, что они могут взять и забрать его прямо сейчас. У меня была вчера одна такая парочка, у них сперли две японские ширмы с рисунком цветущей сакуры. Само собой, во всем Онгерманланде больше не найдется таких ширм, поэтому было трудно втолковать им, почему мы не можем просто поехать в Лу и привезти их сюда. – А какие-нибудь особые приметы? – Вряд ли. Сакура она и есть сакура, что с нее взять? Эйра сполоснула кружку и попрощалась с Аней. После чего отправила сообщение ГГ с просьбой перезвонить ей при случае. Утреннее совещание перенесли, поскольку он находился на задержании в Хэрнёсанде, а остальные следователи, похоже, были заняты другими делами. ГГ перезвонил полчаса спустя, из машины по дороге в Сундсвалль. – Нюдален молчит, – сообщил он, – ни слова не сказал с тех пор, как мы показали ему снимки тайника в лесу. Эйра услышала в трубке группу U2, песню о месте, где у улиц нет названий, и ее охватила дорожная тоска. – У тебя есть для меня какие-нибудь поручения? – Мы ждем результаты анализов, они придут не раньше завтрашнего дня. Может, остались какие-нибудь недоделанные отчеты? – Я собираюсь заглянуть в материалы по тому старому делу, – сообщила Эйра, – чтобы быть уверенной, что Нюдален там не засветился. – Смотри только не задохнись от пыли, – бросил ГГ. Это прозвучало несколько рассеянно, словно он уже думал о чем-то другом. – И проследи за тем, чтобы ни один репортер не пронюхал о том, чем ты занимаешься. А то у них при виде старых дел тут же слюнки начинают течь, им почему-то кажется, что они клад нашли. Потребовалось почти три часа, чтобы определить точное местонахождение протокола предварительного расследования в недрах архива. Нанятый на лето сторож помог ей вынести ящики из лифта. Судя по документам, никто не заглядывал в материалы по делу после их сдачи в архив в 1996 году. На протяжении последующих лет несколько журналистов делали запросы, но получили отказ.