Донеслись голоса: похоже, заседание кабинета закончилось. Хью встал и подошел к двери. Министры выходили в коридор. Обычно после заседания раздавались взрывы смеха, хлопки по спине, иногда даже вспыхивали ссоры. Сегодня ничего такого не было. Несколько человек негромко переговаривались, но большинство политиков шло с поникшей головой и покидало номер десять поодиночке. Легат видел высокую фигуру Галифакса: тот нахлобучил котелок и вытащил из стойки зонтик. В открытую дверь лился уже знакомый белый свет юпитеров и звучали выкрики с вопросами. Выждав, когда, по его прикидкам, премьер-министр останется один, Легат вошел в зал заседаний. Он был пуст. Мусор и удушливый запах табака напомнили ему зал ожидания на железнодорожном вокзале. Дверь расположенного с правой стороны кабинета Клеверли была полуоткрыта. Хью уловил, как секретарь кабинета министров и главный личный секретарь совещаются между собой. Слева находилась запертая дверь в кабинет Хораса Уилсона. Он постучал и услышал голос Уилсона, предлагающего войти. Уилсон сидел за боковым столом и добавлял содовую из сифона в два стакана с напитком, по виду бренди. Премьер-министр развалился в кресле, вытянув ноги и свесив руки по бокам. Глаза у него были закрыты. Когда Легат вошел, они открылись. — Боюсь, премьер-министр, разыскать речь мне удалось только в «Таймс». — Ну и отлично. Там я ее и читал. Черт! Застонав от усталости, Чемберлен вынырнул из глубин кресла. Ноги плохо слушались его. Он взял газету, разложил на столе Уилсона, открыв страницу с речью; извлек из нагрудного кармана очки и забегал глазами по колонкам. Рот его слегка приоткрылся. Уилсон поднялся из-за бокового столика и любезно предложил Легату стакан. Хью покачал головой: — Нет, спасибо, сэр Хорас. Уилсон поставил бокал рядом с премьер-министром, потом посмотрел на Легата и слегка вскинул бровь. Было что-то почти пугающее в этом молчаливом сговоре — намек на то, что обоим им выпала роль ухаживать за пожилым человеком. — Вот оно! — воскликнул Чемберлен. — «Нам не найти во всей Европе ни одной великой державы во главе с человеком, который лучше понимал бы горе нашего народа, чем мой большой друг Бенито Муссолини. Мы не должны забывать, что сделал он сейчас, как и позиции итальянского народа. Если подобное несчастье обрушится на Италию, я выйду к немцам и обращусь с просьбой сделать для итальянцев то, что итальянцы сделали для нас». Премьер-министр толкнул газету через стол, чтобы Уилсон мог прочитать. Потом взял стакан и сделал глоток. — Понимаете, что я имею в виду? — спросил он. — Понимаю. — Гитлер определенно не желает прислушиваться ко мне, зато вполне может послушать Муссо. Премьер сел за стол, взял стопку писчей бумаги «номер десять» и окунул перо в чернильницу. Помедлил; отпив еще глоток, задумчиво огляделся вокруг, потом начал писать. Спустя некоторое время, не поднимая головы, Чемберлен обратился к Легату: — Немедленно передайте это в шифровальную комнату Министерства иностранных дел, а оттуда депешу пусть сразу же отправят лорду Перту в посольство в Риме. — Да, премьер-министр. — Раз вы пишете послу, не стоит ли проинформировать Форин-офис? — спросил Уилсон. — К черту Форин-офис! — Премьер-министр вытер перо, повернулся и улыбнулся Легату. — Пожалуйста, забудьте, что слышали последнее замечание. — Он протянул ему бумагу. — А когда покончите с этим, мы приступим к работе над моей речью в парламенте. Минуту спустя Легат стремительным шагом пересекал Даунинг-стрит, направляясь в Министерство иностранных дел. Улица была пуста. Толпа рассеялась. Опустившийся на Лондон густой туман скрыл луну и звезды. До полуночи оставался час. 6 Надвигалась война или нет, но огни на Потсдамской площади еще горели. Купол развлекательного центра «Хаус фатерланд» с его кинотеатром компании «УФА» и огромным кафе расцветились узором из четырех тысяч электрических лампочек. На громадном рекламном щите напротив здания популярный актер с блестящими черными волосами курил македонскую сигарету; надпись возле десятиметрового лица гласила: «Perfekt!»[7] Хартманн переждал, пока проедет трамвай, потом пересек улицу, направляясь к вокзалу Банхоф. Через пять минут он уже сидел в пригородной электричке и несся сквозь ночь на юго-запад. Под стук колес ему никак не удавалось избавиться от ощущения, что за ним следят, хотя его вагон — он предпочел сесть в последний — был пуст, если не считать пары пьяных да типа из СА[8], читающего «Фелькишер беобахтер». Пьяницы вышли в Шёненберге, преувеличенно раскланявшись с ним в дверях, и остался только штурмовик. Городские огни уплыли вдаль. Вокруг, подобно таинственным озерам, расплескалась тьма. Хартманн подозревал, что это парки. Время от времени поезд встряхивало, мелькали сполохи голубых электрических искр. Они останавливались на маленьких станциях Фриденау и Фойербахштрассе — автоматические двери открывали выход на пустые платформы. Наконец на подъезде к Штеглицу активист СА свернул газету и встал. На пути к дверям он прошел мимо Пауля. От него пахло потом, пивом и кожей. Сунув большие пальцы за ремень, штурмовик повернулся к Хартманну. Его облаченное в коричневый мундир дородное тело покачивалось в такт движениям поезда. Он напомнил Паулю куколку бабочки, готовую вот-вот лопнуть. — Эти парни отвратительны, — заявил толстяк. — Ну, не знаю. Выглядят они достаточно безобидными. — Нет, их следует посадить под замок. Двери открылись, и штурмовик сполз на платформу. Когда электричка тронулась, Хартманн выглянул в окно и увидел, как его бывший попутчик согнулся, упершись руками в колени, и блюет. На этом отрезке деревья подступали близко к путям. Стволы серебристых берез проносились мимо, отсвечивая в темноте. Не составляло труда представить себя в лесу. Пауль прижимался щекой к холодному стеклу и вспоминал о доме, о детстве, о летних походах, о песнях у костра, о «Вандерфогель» и «Нибелунгенбунд»[9], про благородную элиту и спасение нации. Вдруг ему стало весело. Еще несколько пассажиров сошли на Ботанишер Гартен, и он ощутил наконец, что остался один. На следующей остановке, Лихтерфельде Вест, он был единственным человеком на платформе, пока двери не начали уже закрываться. Тут из вагона впереди появился мужчина и успел просочиться в сужающуюся щель. Когда поезд тронулся, незнакомец оглянулся через плечо, и Хартманну бросилось в глаза угрюмое лицо с тяжелой челюстью. В Лихтерфельде размещались казармы телохранителей фюрера, «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер», — быть может, это их офицер возвращается из увольнительной. Мужчина присел, завязывая шнурок, и Пауль, проскочив мимо, быстро зашагал по платформе. Поднялся по ступенькам, прошел через пустую станцию с закрытым окошком билетной кассы и оказался на улице. Дорогу он запомнил, прежде чем уйти с работы: направо, направо, четвертый поворот налево. Но инстинкт подсказывал ему выждать. Молодой человек пересек мощеную площадь перед станцией и остановился на другой ее стороне, у двери лавки мясника. Архитектура станции была эксцентричной. Здание построили в прошлом веке, в подражание итальянской вилле. Пауль ощутил себя шпионом в чужой стране. Через полминуты появился его попутчик. Он остановился и завертел головой, как будто искал Хартманна, потом повернулся и исчез. Пауль выждал еще пять минут, потом пошел дальше. То был приятный зеленый буржуазный пригород — совсем неподходящее место для заговорщиков. Большая часть обитателей уже погрузилась в сон, наглухо закрыв ставни. Пара собак облаяла проходящего мимо Хартманна. Он не мог понять, почему Остер назначил встречу здесь. Пауль прошел по Кёнигсбергерштрассе и свернул на Гётештрассе. Номер девять оказался простым домом с двумя фронтонами — в такой вилле мог бы жить банковский служащий или директор школы. Свет в окнах фасада не горел, и внезапно молодому человеку пришла в голову мысль, что это ловушка. В конце концов, Кордт ведь нацист. Он много лет работает на Риббентропа. Однако и сам Хартманн — член фашистской партии: если хочешь дослужиться до сколько-нибудь заметного чина, иначе никак. Пауль отбросил подозрения, открыл маленькую деревянную калитку, прошествовал по тропе до парадной двери и нажал кнопку звонка. — Назовите себя, — раздался хорошо поставленный голос. — Хартманн, Министерство иностранных дел. Дверь открылась. На пороге стоял лысый мужчина лет шестидесяти, с глубоко посаженными голубыми глазами, круглыми и меланхоличными. Прямо под левым уголком губ пролегал небольшой дуэльный шрам. Лицо было правильное, интеллигентное. В своем сером костюме и при голубом галстуке мужчина походил на профессора. — Бек, — представился он и протянул руку. Не прекращая крепкого рукопожатия, Бек втянул Хартманна в дом, затем закрыл и запер на замок дверь. «Боже мой! — подумал Хартманн. — Людвиг Бек! Генерал Бек, начальник Генштаба». — Сюда, прошу. — Бек проводил его по коридору к комнате в задней части дома, где собралось пять-шесть человек. — Насколько понимаю, вы знакомы с большинством из этих господ. — Действительно. — Хартманн кивком поприветствовал всех. Какому напряжению должны были подвергаться эти люди, за минувшие несколько месяцев состарившиеся на годы! Тут был чиновник Кордт, чей брат Тео служил поверенным в делах в посольстве в Лондоне, тоже состоял в оппозиции и так ненавидел Риббентропа, что готов был рискнуть жизнью, лишь бы остановить его. Был полковник Остер, заместитель начальника военной разведки, обаятельный кавалерист, бывший вождем заговора, — если столь пестрая группа могла иметь вождя. Присутствовали Ганс Бернд Гизевиус, граф фон Шуленбург из министерства внутренних дел и Ганс фон Донаньи из Министерства юстиции. С шестым Пауль знаком не был, зато узнал его. Это был тот самый пассажир электрички, который завязывал на станции шнурки. Остер подметил его удивленный взгляд. — Это капитан Фридрих Хайнц. Не ожидал, что вы его знаете. Он из моего штата в абвере. Наш «человек действия», — добавил полковник с улыбкой. В этом Хартманн не сомневался. У парня из абвера было лицо боксера, участника многих боев. — Мы встречались, — сказал Пауль. — Некоторым образом. Он опустился на софу. В комнате было тесно и угнетающе жарко. Окно закрывали тяжелые бархатные шторы. Полки ломились от романов — не только на немецком, но и на французском — и томов по философии. На столе стоял графин с водой и несколько стаканчиков. — Я рад, что генерал Бек согласился посетить нас сегодня, — заявил Остер. — Как я понимаю, генерал хочет кое-что сказать. Бек уселся в жесткое деревянное кресло и благодаря ему оказался немного выше остальных. — Только полковнику Остеру и герру Гизевиусу известно то, что я собираюсь доложить вам. — Голос у него был сухой, отрывистый, четкий. — Неполных полтора месяца назад я подал в отставку с поста начальника Генерального штаба в знак несогласия с планом войны с Чехословакией. Вы могли не знать об этом моем поступке, потому что я обещал фюреру не сообщать о нем публично. Теперь я жалею, что согласился на его просьбу, но что сделано, то сделано: я дал слово. Тем не менее я поддерживаю контакт с моими бывшими коллегами в верховном командовании и довожу до вашего сведения, что там существует сильная оппозиция происходящему. Настолько сильная, что если Гитлер отдаст завтра приказ о мобилизации, то, по моему мнению, существует серьезный шанс, что армия ослушается приказа и вместо этого обратится против режима. Наступило молчание. Хартманн чувствовал, как часто-часто забилось сердце. — Такой поворот определенно меняет все, — сказал Остер. — Теперь нам стоит приготовиться к решительным действиям завтра. Лучшего шанса у нас может не быть. — И как должен произойти этот «переворот»? — осведомился Кордт скептически. — Посредством одного удара — ареста Гитлера. — Это сделает армия? — Нет. Это должны сделать мы. — Но кто, кроме армии, располагает способностью осуществить такое мероприятие? — Проблема вермахта в том, что мы принесли присягу на верность фюреру, — вмешался Бек. — Однако, если в рейхсканцелярии разразятся некие волнения, армия определенно сможет вмешаться, чтобы восстановить порядок. Это не будет противоречить нашей клятве. Просто первый шаг против Гитлера обязаны сделать не мы. Инициатива должна исходить от кого-то еще. — Я несколько недель просчитывал ситуацию, — заявил Остер. — На самом деле для ареста Гитлера нам не потребуется много людей, при учете допущения, что армия прикроет нас от попытки вмешательства со стороны СС. По оценке капитана Хайнца и моей, на начальном этапе нам хватит примерно пятидесяти человек. — И откуда у нас возьмутся эти пятьдесят человек? — спросил Кордт. — Они уже есть, — ответил Хайнц. — Испытанные бойцы, готовые выступить завтра. — Боже правый! — Кордт посмотрел на капитана так, будто тот спятил. — Кто это такие? Где они? Как вооружены? — Абвер обеспечит их оружием, — сказал Остер. — Также мы подыщем для них безопасный дом поблизости от Вильгельмштрассе, где они будут ждать сигнала к выступлению. — На позицию они выдвинутся завтра на рассвете, — подхватил Хайнц. — Каждый из них — надежный товарищ, известный мне лично. Не забывайте, что я дрался вместе с Каппом в 1920 году[10], потом со «Штальхельмом»[11]. — Все так. Если кто-то сможет все это устроить, так это Хайнц. Хартманн лишь поверхностно знал Шуленбурга. Социалист-аристократ, тот примкнул к партии до прихода ее к власти, а после этого быстро растерял иллюзии. Ныне он занимался какой-то малозначительной полицейской работой в Министерстве внутренних дел. — И вы полагаете, генерал, — сказал Шуленбург, — что армия повернется против Гитлера после всего сделанного им для нее и для Германии? — Готов согласиться, что его достижения во внешней политике весьма примечательны: возвращение Рейнской области, присоединение Австрии. Но дело в том, что все это были бескровные победы. И возвращение Судетенланда тоже может быть бескровным. К сожалению, он больше не намерен достигать цели мирными средствами. Правда, которую я осознал этим летом, заключается в том, что Гитлер действительно хочет войны с Чехословакией. Он вообразил себя гениальным полководцем, хотя дослужился всего лишь до капрала. Вы никогда не поймете этого человека, если не примете в расчет этой стороны. И по одному пункту армия единодушна: начать в этом году войну против Франции и Англии означает подтолкнуть Германию к катастрофе. Хартманн ухватился за возможность вставить слово. — Если по существу, я могу предоставить свежайшее доказательство стремления Гитлера к войне. — Он сунул руку во внутренний карман и извлек текст письма Гитлера к Чемберлену. — Вот ответ фюрера англичанам, отосланный сегодня вечером.