Пауль передал телеграмму Остеру, потом снова сел, закурил сигарету и наблюдал, как бумага переходит из рук в руки. — Как вы это раздобыли? — поинтересовался Кордт. — Относил из рейхсканцелярии в английское посольство. Сделал копию. — Быстрая работа! — Итак, господа, решено, — произнес Остер, закончив чтение. — В этом послании нет ни намека на компромисс. — Оно равнозначно объявлению войны, — добавил Бек. — Нам следует первым делом поутру передать его в руки главнокомандующего, — сказал Остер. — Если это не убедит его, что Гитлер не блефует, то ничто не убедит. Мы можем оставить документ у себя, Хартманн, или его необходимо вернуть в Министерство иностранных дел? — Нет, можете показать его военным. Донаньи, худой очкарик лет тридцати пяти, до сих пор выглядевший как студент, вскинул руку: — У меня вопрос к капитану Хайнцу. Допустим, нам удастся завтра арестовать Гитлера. Что мы будем делать с ним дальше? — Ликвидируем, — сказал Хайнц. — Нет-нет! Я не могу с этим согласиться. — Почему? Думаете, он хоть на секунду заколебался бы устранить нас? — Нет, конечно, но я не хочу опускаться до его уровня. Кроме того, убийство превратит его в величайшего мученика немецкой истории. Многие поколения наша страна будет жить в его тени. — На самом деле мы вовсе не станем трубить, что его убрали. Скажем просто, что он погиб в схватке. — Это никого не обманет. Правда выплывет наружу, как бывает всегда. — Донаньи обратился к обществу. — Гизевиус, поддержите меня. — Не знаю, что и думать. — Гизевиус был юрист с невинным лицом младенца. Он начал строить карьеру в гестапо, но вскоре понял, с какого сорта людьми ему приходится работать. — Думаю, лучшим выходом будет предать его суду. Показаний против него у нас наберется на папку в метр толщиной. — Целиком согласен, — сказал Бек. — Я не желаю принимать участия в самосуде. Этого малого надо посадить под замок и подвергнуть тщательной психиатрической экспертизе. Потом его либо упрячут в лечебницу, либо призовут к ответу за преступления. — Психиатрической экспертизе! — пробурчал Хайнц себе под нос. — Каково ваше мнение, Кордт? — спросил Остер. — Проблема с судом в том, что Гитлер таким образом получит трибуну. Он станет звездой процесса. Припомните, как это было после «Пивного путча». — Это верно. Хартманн, что скажете? — Если вы спрашиваете моего совета, то нам следует перебить всю это подлую ораву: Гиммлера, Геббельса, Геринга. Всю преступную шайку. Хартманн сам удивился ненависти, прозвучавшей в его голосе. Кулаки его сжались. Он замолчал, чувствуя на себе пристальный взгляд Остера. — Мой дорогой Хартманн, всегда такой сдержанный и ироничный! Кто бы знал, что вы таите такую ярость? Хайнц в первый раз с интересом поглядел на молодого дипломата. — Вы говорите, что были в канцелярии сегодня вечером? — спросил он. — Верно. — А сумеете попасть туда завтра утром? — Возможно. — Хартманн оглянулся на Кордта. — Эрих, как думаете? — Полагаю, мы можем придумать какой-нибудь предлог. А что? — Нам нужен кто-то внутри, чтобы двери наверняка были открыты. — Отлично. — Пауль кивнул. — Я постараюсь. — Хорошо. — И все-таки, господа, как нам быть с Гитлером? — снова заговорил Донаньи. — Каково наше решение? Заговорщики переглянулись. — Это все равно что спорить о форме правления, которая будет у нас после Третьего рейха, — сказал наконец Остер. — Будет ли это монархия, демократическая республика или нечто среднее? Но как говорит пословица, прежде чем готовить кролика, надо его поймать. Первоочередная наша задача — не позволить этому безумцу завтра отдать приказ о мобилизации. Перед этим все остальное отходит на второй план. Если он подчинится нашим требованиям — тем лучше: останется жив. Если у него появится вдруг возможность сбежать, то у нас, как полагаю, не будет иного выбора, кроме как застрелить его. Мы согласны с этим? Хартманн кивнул первым: — Я поддерживаю. Один за одним собравшиеся следовали его примеру, включая и Донаньи, а также Бека, который выразил согласие последним и с явной неохотой. — Отлично, — произнес Остер со вздохом облегчения. — Вот и решено. Завтра мы наносим удар. Дом они покидали по одному, чтобы не привлекать внимания. Хартманн ушел первым. Короткое рукопожатие с каждым, обмен взглядами, негромкое пожелание удачи от Остера, и на этом все. Контраст между замышляемым ими насилием и спящей пригородной улицей был таким разительным, что не успел Хартманн сделать и полусотни шагов, как недавняя встреча стала казаться ему бредовым видением. Ему пришлось повторить себе ошеломительную новость: к этому часу завтрашнего дня Гитлер должен быть мертв. Это казалось таким невероятным и одновременно столь реальным. Брошенная бомба, спущенный курок, удар ножом по глотке тирана — разве мало в истории подобных примеров? На миг он представил себя молодым сенатором, возвращающимся накануне мартовских ид из дома Брута, идущим с Палатина к римскому форуму под тем же европейским небом, затянутым облаками. Он заметил дорожный указатель на реку и, повинуясь импульсу, направился туда. Пауль был слишком взбудоражен, чтобы думать о возвращении к себе в квартиру. На середине моста он остановился и закурил сигарету. Движения не было. Под ним серой серебристой лентой текла Шпрее, теряясь на пути к центру Берлина среди темных зарослей. Он пошел по пешеходной дорожке вдоль реки. Воды молодой человек не видел, но ощущал ее течение, слышал тихий плеск о камни и прибрежную растительность. Так Хартманн проделал с пару километров, погруженный в образы насилия и мученичества, пока впереди не загорелись вдруг огни улицы. Тропа выходила в небольшой парк с детской игровой площадкой: горка, качели, доска-балансир, песочница. Эта прозаическая картина отрезвила его. Вернула обратно на землю. Кто он такой? Кто такие Остер, Хайнц, Донаньи, Шуленбург, Кордт и Бек? Горстка против миллионов! Да они, должно быть, спятили, если считают себя способными достичь успеха. По противоположной стороне парка проходила главная улица, где последний автобус из Штеглица ждал отправки в город. По изгибающейся лесенке Пауль взобрался на верхний этаж. На переднем сиденье расположилась молодая парочка: его рука обнимала ее за плечи, ее голова прильнула к его щеке. Хартманн сел сзади и стал наблюдать за влюбленными. В холодном затхлом воздухе автобусного салона улавливался аромат девичьих духов. Заурчал мотор, автобус дернулся. Когда девушка принялась целовать своего друга, Пауль отвернулся. Старинная тоска возвратилась. Десятью минутами позже, когда они въехали в Шененберг, он спустился и стоял на площадке до тех пор, пока не увидел знакомую улицу. Автобус замедлил ход, и Хартманн спрыгнул на обочину. Пять-шесть раз широко шагнул, восстанавливая равновесие, затем остановился. Ее квартира располагалась как раз над выставочным залом автомобилей. За высоким стеклом в резком неоновом свете, под сенью свисающих с потолка флагов со свастикой стояли сверкающие «опели» и «мерседесы». Вход в подъезд не был заперт. Он поднялся на третий этаж, минуя массивные двери в другие квартиры. На площадках пахло высушенными цветами. Чтобы позволить себе жилье тут, у нее должны иметься деньги. Она открыла почти сразу, как он позвонил. Уж не ждали ли его здесь? — Фрау Винтер. — Герр Хартманн. Она заперла за ним дверь. На ней было шелковое кимоно с незавязанным поясом, того же ярко-алого тона ногти на ногах. Черные волосы, распущенные вне службы, ниспадали до пояса. Кожа на ногах, животе и во впадинке между грудями казалась белой как алебастр. Идя за ней в спальню, он слышал радио в гостиной: запрещенная волна зарубежной станции, передающей джаз. Женщина сбросила одежду, оставив ее кучей валяться на ковре, легла в постель и стала наблюдать, как он разоблачается. Сняв с себя все, Пауль потянулся к выключателю. — Нет. Пусть горит. Она почти сразу приняла его. За ней не водилось стремления отсрочить удовольствие — в том числе и поэтому она ему нравилась. Когда все кончилось, Винтер, как всегда, пошла на кухню приготовить им выпить, а его оставила разглядывать карточку ее покойного мужа на полочке над кроватью. Она никогда не убирала ее, не клала лицом вниз. Чуть моложе тридцати, пехотный капитан, красавец в мундире сидит в фотографической студии, затянутые в перчатки руки покоятся на эфесе сабли. Похоже, человеку на снимке было примерно столько же, сколько сейчас Хартманну. Не в этом ли все дело? Быть может, ей кажется, что это призрак капитана Винтера возвращается трахать ее? Она вернулась в спальню голая, с двумя сигаретами в зубах, со стаканчиком виски в каждой руке и большим конвертом под мышкой. Передала ему выпивку и сигарету, потом уронила на грудь конверт. Не поднимаясь, Пауль скосил на него глаза: — Что это? — Посмотри сам. Кровать скрипнула, когда она забралась в нее. Поджав колени, женщина смотрела, как Хартманн открывает клапан. Пауль извлек несколько листов и стал читать. — Боже мой… — Он рывком сел. — Хочешь, чтобы англичане дрались? Покажи им это. День второй 1 Проснувшись, Легат лишь через несколько секунд сообразил, где находится.