— Еще минуту! С этими словами она вытащила из сумочки маленькую флейту и поднесла ее к губам. Музыка, как мне показалось, произвела гипнотическое действие — шум машин отдалился, сердце мое забилось ровно. Присев у фонтана, слушая лепет воды и песенку флейты, я не сводила глаз с лунного диска, плывшего над нами. Что-то подсказывало мне, — хоть я и сознавала это не вполне отчетливо, — что там, в небесах, пребывает какая-то частица моей женской сути. Не знаю, как долго звучала флейта. Оборвав мелодию, девушка повернулась к фонтану. — Кибела, — сказала она. — Еще одно проявление Великой Матери. Кибела управляет ростом колосьев в поле, оберегает города, возвращает женщину на стезю священнослужения. — Кто ты? — спросила я. — Зачем попросила меня пойти с тобой? Она обернулась: — Я — именно то, что ты думаешь. Я исповедую религию Земли. — Зачем я тебе понадобилась? — настаивала я. — Я читаю по твоим глазам. И сердце твое для меня — открытая книга. Ты будешь пылко и страстно любить. И страдать. — Я? — Ты знаешь, о ком я говорю. Я видела, как он смотрел на тебя. Он любит тебя. Да, конечно, я имею дело с сумасшедшей. — Потому я и позвала тебя с собой, — продолжала она. — Он — значителен и важен. Он, хоть и болтает ерунду, по крайней мере признает культ Великой Матери. Нельзя допустить, чтобы он пропал. Помоги ему. — Ты сама не знаешь, что говоришь. Ты запуталась в своих фантазиях, — говорила я, снова лавируя между автомобилями и твердя про себя, что никогда больше не стану думать над словами этой женщины. Воскресенье, 5 декабря 1993 Мы остановились выпить кофе. — Жизнь многому тебя научила, — сказала я, пытаясь поддержать разговор. — Прежде всего тому, что мы способны к постижению и обладаем даром изменения, — ответил он. — Даже если это и кажется невозможным. Тем наша беседа и кончилась. До этого в течение почти двух часов пути, пока не остановились у придорожного бара, мы почти не разговаривали. Поначалу я пыталась вспоминать наше с ним детство, но он не проявил к этому интереса и явно отвечал только из вежливости. Он даже не очень-то и слушал меня и спрашивал о том, что я уже успела рассказать. Что-то с самого начала пошло не так. Может быть, время или расстояние непоправимо отдалили его от моего мира. «Он говорит о волшебных мгновеньях, — подумала я. — А в чем разница между теми дорогами, которыми шли Кармен, святой Иаков или Мария?» Да, он живет теперь в другом мире, Сория превратилась в воспоминание — размытое временем, застрявшее в прошлом: его друзья детства так в детстве и остались, а старики, если еще живы, заняты тем же, чем и двадцать девять лет назад. Я уже раскаивалась, что согласилась поехать с ним. Когда же в этом баре он вновь оборвал разговор, я решила не возобновлять его. Те два часа, что оставалось ехать до Бильбао, были для меня сущей пыткой. Он смотрел на дорогу, я глядела в окно, и никто из нас даже не пытался скрыть дурное настроение. В автомобиле, взятом напрокат, не было радио, и нечем было заглушить гнетущее молчание. — Давай спросим, где здесь автобусная станция, — сказала я, когда мы съехали со скоростной магистрали. — Отсюда в Сарагосу регулярно ходят экспрессы. Было время сиесты, и на улицах людей встречалось мало. Мы проехали мимо какого-то мужчины, мимо юной парочки, но он не притормозил, не спросил. — Ты что — знаешь, где это? — не выдержала я. — Что «это»? Он по-прежнему не слушал и не слышал меня. И внезапно я поняла, что означает это молчание. О чем ему говорить с женщиной, так и не отважившейся выйти в мир? Что за удовольствие — шагать рядом с человеком, обуянным страхом перед неизведанным и неведомым, с человеком, всему на свете предпочитающим хорошую службу и удачное замужество? А я — о, горе мне! — пыталась говорить с ним о прежних друзьях, о покрывшихся пылью воспоминаниях, о захолустном городишке. А о чем еще я могла бы говорить? — Вот здесь ты меня и высадишь, — сказала я, когда мы, судя по всему, добрались до центра. Я изо всех сил старалась, чтобы голос мой звучал непринужденно, но на самом деле чувствовала себя глупой, инфантильной, докучной. Он не остановил машину. — Мне надо найти автобусную станцию и вернуться в Сарагосу, — упорствовала я. — Я никогда не бывал здесь. Я не знаю, где находится мой отель. Не знаю, где будет лекция. И где автобусная станция — тоже не знаю. — Найду, не беспокойся. Он сбросил скорость, но не притормозил. — Мне бы хотелось… Дважды он начинал, но так и не сумел окончить фразу. Я могла лишь догадываться о том, чего бы ему хотелось — поблагодарить, что я составила ему компанию, передать привет общим знакомым и — таким вот способом — отделаться от неприятных ощущений. Мне бы хотелось, чтобы ты сегодня вечером пошла со мной на лекцию, — наконец выговорил он. Я растерялась. Быть может, он всего лишь пытается выиграть время, чтобы нарушить принужденное молчание, царившее в машине во все время пути? — Мне бы очень хотелось, чтобы ты пошла со мной, — повторил он. Да, конечно, я — провинциальная девчонка, конечно, в жизни моей не случалось ничего такого захватывающе интересного, о чем стоило бы рассказать, конечно, я лишена блеска и шарма, свойственных столичным женщинам. Но жизнь в провинции, хоть и не придает женщине элегантности или опыта, учит ее, как надо вслушиваться в голос сердца — как внимать ему и повиноваться. И к моему удивлению, голос сердца шепнул мне, что мой спутник — искренен. Я перевела дух. Разумеется, ни на какую лекцию я не пойду, но отрадно уже и то, что мой друг вроде бы возвращается ко мне, зовет меня в свои приключения, делит со мной и страхи, и радость побед. — Спасибо за приглашение, — ответила я. — Но у меня нет денег на гостиницу, и потом я должна быть на занятиях. — Деньги у меня есть. Переночуешь у меня. Попросим номер с двумя кроватями. Я заметила, что он весь в испарине, несмотря на холодный день. Сердце мое стало подавать сигналы тревоги, а распознать причины ее мне было не под силу. Радость, несколько минут назад захлестнувшая меня, сменилась полной растерянностью. Он вдруг резко остановил машину и поглядел мне прямо в глаза. А когда тебе глядят в глаза, нельзя солгать, нельзя ничего утаить. И любая женщина, если чувства в ней не вконец омертвели, по глазам мужчины поймет, что он охвачен страстью, — поймет, какой бы нелепостью ни казалось это, каким бы несвоевременным и неуместным ни было проявление ее. В тот же миг припомнились мне слова, произнесенные рыжеволосой девушкой. Это было невозможно. Но это было так. Никогда, никогда в жизни не подумала бы я, что он — спустя столько лет — еще помнит. Мы были детьми, мы вместе росли, мы, взявшись за руки, постигали мир. Я любила его — если, конечно, ребенку дано понять, что такое любовь. Но все это было так давно, осталось в какой-то другой, прежней жизни, когда сердце в невинности своей открывалось всему самому лучшему, что есть на свете. А теперь мы повзрослели и научились отвечать за свои поступки. А то, что было в детстве, в детстве и осталось. Я снова взглянула ему в глаза. Я не хотела или не могла поверить. — Мне осталось прочесть только одну лекцию, а потом начнутся праздники в честь Пречистой Девы Непорочно Зачавшей. Мне надо съездить в горы, — продолжал он. — Мне надо кое-что показать тебе. Этот блестящий человек, говоривший о волшебных мгновениях, стоял передо мной — и все делал не так, как надо: был и неуместно напорист, и вместе с тем недостаточно уверен в себе, и слишком торопил события, и делал какие-то путаные предложения. Мне было тяжко видеть его таким. Я открыла дверцу, вышла, оперлась о капот. Долго смотрела на почти пустынный проспект. Закурила, попыталась не думать. Я могла бы притвориться, сделать вид, что ничего не понимаю, — попытаться убедить самое себя, будто речь идет о вещах невинных, будто и вправду друг детства предложил такое своей подружке. Может быть, он слишком много странствовал по свету и стал воспринимать действительность иначе. Может быть, я все преувеличиваю. Он выскочил из машины, присел со мною рядом. — Мне бы хотелось, чтобы вечером ты пошла со мной на лекцию, — повторил он. — А не сможешь — ничего страшного, я не обижусь. Готово! Мир совершил полный оборот и вернулся в исходную точку. Я все восприняла не правильно — вот он уже и не настаивает, вот он уже готов отпустить меня. Объятые страстью мужчины так себя не ведут. Я чувствовала себя очень глупо и одновременно ощутила облегчение. Да, я могла бы остаться — хоть на день. Мы поужинали бы вместе и, быть может, даже выпили бы и охмелели немного, чего с нами никогда не случалось в детстве. Представлялся прекрасный случай забыть все те глупости, о которых я думала за несколько минут до этого, выпадала отличная возможность разбить ту ледяную корку, которая сковывала нас с самого Мадрида. Один день погоды не делает. По крайней мере, будет что рассказать подругам. — Номер с двумя кроватями, — сказала я словно бы в шутку. — И за ужин платишь ты, потому что я — бедная, хоть и не слишком юная студентка. Денег у меня нет. Мы занесли чемоданы в номер, спустились и двинулись туда, где должна была состояться лекция. До начала ее еще оставалось время, и мы зашли в кафе. — Я хочу тебе кое-что отдать, — и с этими словами он протянул мне маленький красный мешочек. Я сейчас же открыла его. Внутри оказалась старая, заржавленная ладанка: с одной стороны — изображена Пресвятой Девы, с другой — Сердца Иисусова. — Твоя, — сказал он, заметив мое удивление. И сердце мое вновь охватила тревога. — Однажды — дело было осенью, погода стояла такая же, как сейчас, и нам с тобой было, наверное, лет по десять — мы сидели на берегу, там, где растет большой дуб. Я хотел сказать тебе слова, которые, готовясь к этому разговору, твердил про себя много недель кряду. Но только начал, ты перебила меня, воскликнув, что потеряла свою ладанку, и попросила пойти поискать ее.