Все рассмеялись, все — кроме него. — А где, по-твоему, следует говорить о серьезном? — спросил он у крикнувшего. — В церкви! — ответил тот. И на этот раз весь ресторан грохнул от смеха. Он поднялся. Я подумала, что он затеет драку — ведь мы все вернулись лет на десять назад, во времена нашей юности, когда драка — вместе с поцелуями, с нескромными ласками, с оглушительной музыкой и неистовой скоростью — входила в обязательный ассортимент вечеринки. Но нет — он всего лишь взял меня за руку и направился к дверям. — Нам пора, — сказал он. — Поздно уже. Дождь в Бильбао, и во всем мире дождь. Тот, кто любит, должен владеть искусством терять и находить. Он научился соблюдать равновесие между тем и Другим. Он весел и по дороге в отель напевает. У меня еще немного шумит в голове, еще не выцвели, не потускнели краски мира, но и я постепенно обретаю равновесие. Я должна, как говорится, контролировать ситуацию, потому что хочу поехать с ним. И мне нетрудно контролировать ситуацию, ведь я уже не влюблена до беспамятства. Тому, кто способен укротить свое сердце, покорится весь мир. «Мне хотелось бы не обуздывать свое сердце», — Думаю я. Если бы я смогла отдать ему мое сердце — пусть хоть на один уик-энд, — у дождевых капель, падающих на мои щеки, был бы сейчас другой вкус. Если бы любить было просто, он обнял бы меня и в такт мелодии, которую напевает, рассказал бы другую историю, и она была бы нашей с ним историей. Если бы там вдалеке, за праздниками, не маячило возвращение в Сарагосу, я бы хотела, чтобы хмель не выветрился никогда, чтобы мне хватило свободы целовать его, ласкать его, шептать и слушать слова, принадлежащие только влюбленным. Но нет. Не могу. Не хочу. А он еще не знает, что на его предложение я скажу «да». Зачем мне нужен этот риск? Потому что в эту минуту хмель одурманил меня, потому что я устала от дней, неотличимо похожих один на другой. Но эта усталость пройдет. И мне сейчас же захочется вернуться в Сарагосу — в город, в котором живу по собственной воле, по своему выбору. Меня ждут занятия, меня ждет конкурс. Меня ждет муж, которого еще предстоит встретить, а это будет непросто. Меня ждет жизнь упорядоченная и тихая, с детьми и внуками, с гарантированной пенсией, с ежегодными отпусками. Мне неведомо, какие страхи томят его, но зато отлично известны мои собственные. И вполне хватает тех, что уже есть, — новых не надо. Я бы не смогла — никогда бы не смогла — влюбиться в кого-нибудь, как влюбился он. Слишком хорошо я его знаю: мы ведь долго прожили рядом: я знаю все его слабости и страхи. Я не смогу восхищаться им, как другие. И еще я знаю, что любовь — сродни плотине: если оставить хоть крохотную дырочку, куда может проникнуть тоненькая струйка воды, то вскоре под напором ее рухнут стены, и придет мгновение, когда уже никому не под силу будет сдержать силу потока. Если же рухнут стены, любовь завладеет всем и надо всем возобладает: ей безразлично, что возможно, а что — нет, ей нет дела до того, по силам ли нам удержать любимого рядом, любовь — неуправляема. Нет, я не могу оставить брешь в стене — даже самую маленькую. — Минутку! Он сейчас же замолчал. По влажной мостовой зазвучали чьи-то поспешные шаги. — Пойдем, — сказал он, беря меня за руку. — Постойте! Одну минутку! — кричал прохожий. — Мне надо поговорить с вами! Но он только прибавил шагу. — Это — не к нам, — сказал он. — Пойдем в отель. Тем не менее относилось это именно к нам — больше на улице никого не было. Сердце мое дрогнуло, я мигом протрезвела. Я вспомнила, что Бильбао — столица страны басков и здесь то и дело происходят террористические акты. Шаги приближались. — Идем, — сказал он и пошел еще быстрей. Но было уже поздно. Между нами, как из-под земли, выросла фигура мужчины, вымокшего с головы До ног. — Постойте! — повторил этот человек. — Одну минутку! Ради бога! В страхе я хотела кинуться прочь, взмолилась, чтобы каким-то чудом рядом с нами взвизгнули тормоза патрульной машины. Бессознательно я вцепилась в него, но он отвел мои руки. — Умоляю вас, — проговорил незнакомец. — Я узнал, что вы здесь. Помогите мне, ради бога! Речь идет о моем сыне! Он заплакал и упал на колени, повторяя: — Умоляю вас! Умоляю! Мой друг глубоко вздохнул, опустил голову, закрыл глаза. В наступившей тишине слышно было, как стучат дождевые капли да рыдает человек, стоявший посреди мостовой на коленях. — Иди в отель, Пилар, — произнес наконец мой друг. — Ложись спать. Я вернусь только под утро. Понедельник, 6 декабря 1993 Любовь — это сплошные ловушки и капканы. Когда она хочет дать знать о себе, то показывает лишь свой свет, а порождаемые им тени — скрывает и прячет. — Погляди вокруг, — сказал он. — Давай припадем к земле, послушаем, как бьется ее сердце. — Не сейчас, — отвечала я. — Я не могу пачкать свой жакет: он у меня один. Мы ехали по холмам, поросшим оливами. После вчерашнего дождя в Бильбао солнечное утро казалось сном. У меня не было темных очков — я вообще ничего с собой не захватила, потому что собиралась в тот же день вернуться в Сарагосу. Спать мне пришлось в одолженной у него рубашке, а в угловом магазинчике рядом с нашим отелем я купила себе майку, чтобы было во что переодеться, покуда сохла постиранная — та, в которой я ходила накануне. — Тебе, наверно, надоело видеть меня в одном и том же, — шутя сказала я, желая, чтобы этот обыденный разговор вернул меня к действительности. — Я счастлив тем, что ты — здесь. С той самой минуты, как он вернул мне ладанку, он больше не говорит мне о любви, но радостен, весел и ведет себя как восемнадцатилетний юнец. И сейчас он, погруженный в сияние погожего утра, идет рядом со мной. — Какие у тебя там дела? — спросила я, показывая на закрывавшие горизонт отроги Пиренеев. — По ту сторону гор — Франция, — с улыбкой отвечал он. — Я учила географию в школе. Я хочу знать, зачем нам туда и что мы там будем делать. Некоторое время он не произносил ни слова и продолжал улыбаться. — Зачем? Затем, что я хочу показать тебе один дом. Быть может, он тебя заинтересует. — Если ты решил податься в агенты по продаже недвижимости, то обо мне забудь. У меня нет денег. Мне-то было все равно — ехать ли в Наварру или во Францию, лишь бы не возвращаться на праздники в Сарагосу. «Ну что? — осведомился мой рассудок у сердца. — Ты довольна тем, что приняла его приглашение. Ты изменилась и сама того не замечаешь». Нет, нисколько я не изменилась. Просто отдохнула немного. — Погляди, какие камни. И в самом деле — гладкие, обкатанные, словно прибрежная галька, а ведь здесь, на равнинах Наварры никогда не было моря. — Их отшлифовали ступни крестьян, ступни богомольцев, ступни искателей приключений, — сказал он. — Камни изменились, но и путники не остались прежними. — Это странствия научили тебя всему, что ты знаешь? — Нет. Чудеса Откровения. Я не поняла, о чем он, и предпочла не углубляться. Я чувствовала, как растворяюсь в солнце, в долине, в горной гряде на горизонте. — Куда мы идем? — спросила я. — Пока никуда. Мы просто наслаждаемся утром, солнцем, прекрасным пейзажем. Впереди у нас еще долгий путь на машине, — говорит он и после краткого колебания добавляет: — Ты спрятала ладанку? — Спрятала, — отвечаю я и прибавляю шагу. Мне не хочется говорить об этом, чтобы не испортить радость и свободу утра. Впереди появляется городок. Как принято было в Средние века, он стоит на вершине холма, и в отдалении я вижу колокольню его собора и развалины замка. — Пойдем туда, — прошу я. Он пребывает в нерешительности, но потом соглашается. По дороге встречается нам часовня, и мне хочется зайти туда. Я не знаю молитв, но церковная тишина всегда действует на меня умиротворяюще. «Не вини себя, ты ни в чем не виновата, — говорю я себе. — Если он влюблен, то это его дело». Он осведомился насчет ладанки. Я знаю — он ждал, что мы возобновим давешний разговор в кафе. Ждал — и одновременно боялся, что не услышит того, что хочет, вот потому-то он и не торопит ход событий, не затрагивает эту тему. Может быть, он и вправду любит меня. Однако мы должны превратить эту любовь во что-то иное, более глубокое.