– Я бы выпила, но Стас сказал, что тогда эффекта не будет, – понуро ответила Женя, и на ее лице появилась гримаса грустного клоуна. Марина невольно восхитилась этой удивительно подвижной мимикой. Еще мгновение, и Женя должна была поднести сжатые кулаки и глазам и изобразить, как она плачет. А из глаз брызнули бы струи воды, как у клоунов в цирке. Вика со Светланой Михайловной отвлеклись от телефона и тоже переключили внимание на Женю. – Так, похоже, мы тут надолго засядем. Без меня не рассказывайте! – объявила хозяйственная Даша. – Позвоню Георгию в «Утопию», ужин детям закажу. Дети, все будут макароны? – Даааа, – заорали дети, – и мороженое! Даша позвонила и сделала заказ. Уже через десять минут на скутере приехал сын Луизы Виктор и привез в контейнерах макароны с мясом и без, мороженое, хлеб, уже нарезанный арбуз и все остальное. Марина с удивлением смотрела, как капризная малоежка Аня уминает вторую порцию макарон за вечер и заедает все хлебом. Даша устроила детям отдельный стол и успевала и сок наливать, и арбуз раскладывать. Степан в это время открывал сразу все бутылки, чтобы «подышали». Удивительная пара. Совершенно разные. Но оба легкие. Марина сама была когда-то такой, немного похожей на Дашу. Во всяком случае, ей так хотелось про себя думать: заботливой хозяйкой, хорошей, слегка тревожной матерью. Когда Аня была маленькой, Марина обожала с ней гулять – по пять часов, не уставая. Играла с другими детьми, заводила подруг, легко знакомилась. У них была сложившаяся компания мамочек, гуляющих с колясками, и Марина ждала утра, чтобы бежать в парк, катать Анюту с горки, болтать с другими молодыми матерями и бабушками, обсуждать маленькие и большие проблемы – от прорезывания зубов до аллергии на мед. Она была по-настоящему счастлива. Анюта принадлежала ей безраздельно и безгранично. Гриша, конечно, любил дочь, но не очень понимал, что хочет грудной ребенок, почему малышка вдруг начинала плакать. Пока дочка была младенцем, пока училась ползать, а потом ходить, ей нужна была только мама и никто больше. А Марине была нужна только Анюта и такая жизнь – с прогулками, материнскими тревогами, страхами, радостями. Если Марина когда и испытывала абсолютное счастье, кристаллизированное, пронизывающее до костей, до кишечника, так это в те первые годы материнства. Когда счастье закончилось? В тот момент, когда Ане исполнилось три года. Гриша записал дочь в бассейн, в секцию, где малыши прыгали на батутах, переползали через препятствия, и на развивающие занятия в другой клуб. Он не счел нужным посоветоваться с женой, не поинтересовался, что она об этом думает. А Марина отчего-то согласилась на все занятия, решив не спорить с мужем. Интуитивно она понимала, что Ане все еще нужна их детская площадка, где стоит вырезанный из дерева медведь, где есть любимая горка и любимые качели. Где есть подружки. Но Марина лишила дочь всех радостей ради полноценного развития. Все Маринины знакомые остались там же – на детской площадке. Марина же вступила в лагерь сумасшедших мамаш, которые возят, привозят, развивают с пеленок, планируют, составляют расписание. Еще Гриша мечтал о том, чтобы Аня занималась фигурным катанием, и на день рождения – четыре года – подарил дочке коньки. Марина покорно возила дочь на секции. Новые знакомые ей не нравились. Она оказалась из другого теста и не могла влиться в коллектив ждущих в раздевалках мамочек, которые все знают про предстоящие соревнования, перемывают кости тренерам, чтобы уже через минуту чуть ли не кинуться им в ноги. Марине все время было не по себе. Так бывает в подростковом возрасте, когда все девочки вокруг кажутся немыслимыми красавицами, а одна ты – уродина. И все, конечно, видят, какая ты уродина. Марина слушала, как мамы успевают отвезти дочь рано утром на тренировку, потом заехать в строительный магазин, потом в кафе – выпить кофе с приятельницей, потом в салон сделать маникюр и успеть вернуться вовремя, чтобы забрать ребенка с тренировки. Марина с трудом вставала, с еще большим трудом отвозила Аню на тренировку, доходила до ближайшей кофейни, пила мерзкий кофе, и если ей кто-нибудь предложил бы съездить в строительный магазин выбрать новые обои для коридора, она бы точно убила инициатора. Она все время чувствовала собственное несовершенство. Вернувшись с Аней домой после тренировки, она чувствовала себя не меньше уставшей, чем дочка. Иногда она завозила Аню в кафе, чтобы не готовить дома ужин. Гриша не понимал, что с ней происходит и отчего она настолько устает, что не может даже посуду помыть. Марина могла, но не хотела. А во время тренировки или Аниных занятий забивалась в угол раздевалки или вестибюля, открывала книгу и старалась ни с кем не общаться. Гриша настоял на занятиях ментальной арифметикой. Марина понимала, что должна разобраться, что это такое, но на нее нападала апатия. Ментальная так ментальная. Арифметика? Да хоть кибернетика! Почему ей было некомфортно, она не могла объяснить даже самой себе. Так бывает. Сидишь за одним столом с человеком, этот человек не желает тебе зла, ничего такого не говорит, а раздражает. Каждое слово раздражает. Вот так было и здесь – вроде бы все мамы как мамы, обычные женщины, а Марина уже в машине начинала нервничать. От ее легкости скоро не осталось и следа. И уже никто не подходил к ней с разговорами, чтобы узнать последние сплетни и обсудить новую форму, которую заказали всем детям в группе. Ане передавалось настроение матери, и она ходила на фигурное катание без особого удовольствия. Точнее, вообще без удовольствия. Но ходила. Потому что так решил папа. Впрочем, как и на ментальную арифметику. Марина видела, что Анюта не хочет, но боится в этом признаться. Потому что опять же так решил папа. Мотивации, кроме желания отца и мужа, у них двоих не было никакой. Анечка тоже стала колючей и менее ласковой. Раньше дочь любила лечь на Марину – живот к животу, растечься всем телом, расслабиться и чуть ли не мурлыкать, когда Марина чесала ей спину. Она так и просила: «Почеши». Марина будила дочь такими ласковыми почесываниями или щекотала пятку. Аня все реже просила «почесать» и совсем перестала на нее ложиться. Марина лишилась главной своей радости и сокровенных минут, ради которых готова была на все. В том числе – сохранить брак, оставить Ане полную семью, избавить ее от необходимости выбирать маму или папу. Марина хотела лежать на диване, прижимать к себе дочь и видеть, что Аня счастлива – мама и папа рядом, вместе, все хорошо. Марина боялась, что резкие движения или необратимые изменения разрушат ощущение пусть зыбкого, но спокойствия. Она боялась не за себя, за дочь. А вдруг та не справится? Вдруг замкнется в себе окончательно и перестанет вообще подпускать ее к себе? Марина видела таких девочек в их группе – повзрослевших раньше времени, из тех, кто не пропадет, сумеет выжить. Самостоятельных, деловитых, немного наглых и уже очень хитрых. Однажды в раздевалке она увидела девочку Лесю, та занималась в одной группе с Аней. Леся сидела на лавочке и плакала. – Лесь, ты чего? Что случилось? Где твоя мама? – спросила Марина. – Мама с Тасей, моей младшей сестрой. Они гуляют. Тася полгода назад родилась. И мама теперь всегда с Тасей, а я одна. А у меня голова болит, сильно. Леся горько заплакала. Марина, не зная, как поступить, прижала к себе девочку и начала жалеть. Наконец подошла Лесина мама, действительно с грудной девочкой на руках, и свободной рукой рванула старшую дочь к себе. – Пошла, я сказала! Опять ты свои фокусы показываешь? – заорала она. – Леся сказала, что у нее голова болит, – попыталась встать на защиту ребенка Марина. – Жопа у нее болит. Надоела! Каждый раз эти спектакли закатывает. То чужим мамам, то тренерам. Жалуется, что ей внимания не хватает. – Может, ей действительно не хватает ласки и внимания? – стараясь быть предельно корректной, заметила Марина. – Ремня ей не хватает, – рявкнула Лесина мама. – У вас есть еще дети? Нет? Вот и не лезьте с советами. А у меня еще двое старших. – Мне кажется, количество детей не переходит в качество их воспитания, – заметила Марина. – Своим ребенком занимайтесь! У вас все равно никаких шансов, ничего не светит. – Где не светит? – не поняла Марина. – Здесь не светит! У Леси данные, а ваша – кочеряжка. Все это видят, кроме вас. Жопа под коленками. Как она с такой жопой прыгать будет? Вот есть же такие родители – про других все понимают, советы дают, а у своего ребенка ничего не замечают. Вас держат, потому что вы платите. А мы на бюджете. Понятно вам? Марине давно ничего не было понятно. Как-то она позвонила маме. После дежурных вопросов про здоровье Елена Ивановна вдруг спросила: – Надеюсь, оно того стоит. – Что, мам? – Марина уже не вспыхивала, чувствуя какую-то глобальную усталость, нежелание двигаться и апатию к внешнему миру. Она была не готова решать, что делать с собственной жизнью, не готова отвечать на вопросы, не требующие ответа. На которые вообще не может быть ответа. Ей хотелось замереть в пространстве, во времени и даже не дышать. Прижать к себе Аню, которая кидалась к ней после тренировки, и в эти редкие минуты Марина, как прежде, массировала спину дочери, натыкаясь на острые позвонки. Анюта прижималась и успокаивалась. И когда уже дочь готова была вырваться из материнских объятий, чтобы побыстрее сбежать из раздевалки, Марина невольно ее удерживала, притормаживала – еще пять секунд, еще десять. Анюта была ее и только ее. – Я всего лишь интересуюсь оплатой Анютиной секции, – сказала мама. – Меня интересовало, насколько профессиональные там тренеры. Ты же знаешь, как это важно, если вы собираетесь выбрать именно этот путь. Марина замолчала. Мама всегда умела спросить о том, что крутилось у Марины в голове, а потом резко повернуть вопрос в другое русло. – Гриш, может, пока не будем загонять Аню? – спросила как-то вечером Марина. – Она еще маленькая, а у нее режим как у профессионального спортсмена. Да и я устала от этих секций. Там одни разговоры про разряды, про достижения. Там мамы готовы перегрызть друг другу глотки из-за того, что чьего-то ребенка выставляют на соревнования, а другого не пригласили. Я не хочу, чтобы Аня росла, понимая, что нужно бороться за место под солнцем и выживать. – И что ты предлагаешь? – спросил Гриша. – Музыку, танцы, рисование. Она же девочка, ей это нужно. – Ну да, а спорт, значит, не нужен? – Ну почему? Просто я говорю, что ей пока достаточно просто бегать и прыгать на детской площадке. Ей нужно заниматься ради удовольствия, а не через не могу. – У меня была одна знакомая, рисованием занималась, чокнутая на всю голову. Танцы? Чтобы она попой училась вихлять? Если ты не справляешься, так прямо и скажи. Я сам буду ее возить. – Гриш, мне кажется, мы о разном говорим. Совершенно. У тебя какие-то странные представления о творческом развитии ребенка. Ладно, я подожду. Мне кажется, Аня сама бросит и бассейн, и фигурное катание. Ты хоть знаешь, что она плачет и не хочет идти? – Ну и что? Поплачет, перестанет. Пусть учится себя преодолевать. – Она маленькая. Она не должна себя преодолевать, Гриш. Она должна играть в куклы, в догонялки с подружками и учиться кататься на велосипеде! Тогда они с Гришей так и не договорились, но все образовалось само собой. Аня сильно простудилась, долго болела, и от бассейна пришлось отказаться. А рядом с домом открылась студия фольклора, где дети пели, танцевали и стучали в бубны, и Марина записала туда Анюту. Гриша сделал вид, что все нормально, но Марина помнила тот разговор и сейчас. Да, сейчас… она бы ответила Грише по-другому и, наверное, ушла от него. Стоило так и поступить, мама бы ее точно поддержала. Но тогда Марина списала все на Гришино детство – он очень хотел играть в хоккей, мечтал о коньках и клюшке, но у его матери не было возможности купить коньки и возить сына в секцию. Мама воспитывала Гришу одна, денег всегда было в обрез. Велосипед перепадал от более состоятельных соседей, как и футбольный мяч, кеды и форма – Гриша донашивал ее за соседским мальчиком и очень этого стеснялся. Сейчас Марина точно знала – дело не в детстве, каким бы трудным оно ни было, дело в собственных комплексах и болезненной мнительности. И у Гриши внутренних тараканов оказалось очень много. Марина тогда пыталась поговорить с мамой, посоветоваться. Но та не захотела поддержать разговор, ограничившись фразой, которая запала Марине в душу: – У него не тараканы, а заячья душа. Нет, душонка. Странно, что ты это не видишь. Еще более странно, что не чувствуешь. Марина, все еще погруженная в воспоминания, проверила телефон – ни одного звонка от Гриши, ни одного сообщения. Светлана Михайловна в это время отчитывалась зятю по телефону: – Тут связь плохая, только в одном месте ловится. Нет, нормальный голос, не странный. Сейчас дам Настюшу. Светлана Михайловна с облегчением передала трубку внучке, которая рассказала папе, что все хорошо, они едят макароны и арбуз, у нее есть подружки, а бабушка все время рядом и сейчас они пойдут спать. – Моя ж ты золотая, – чуть не расплакалась Светлана Михайловна. Степан заботливо подлил еще вина. – Степа, это какое? – уточнила бабуля. – Вишневое. – Степан посмотрел на этикетку. – Странно, а пахнет малиной, что ли, – удивилась Светлана Михайловна. – И тоже похоже на наливку. Слушайте, у меня была подруга – директор мебельного магазина. Какую она настойку делала! С ума сойти! И на лимонных корках, и на ореховых пленках. Собственная технология, которую она в секрете хранила. Вот я так жалею, что не разузнала рецепт. У нее был весь балкон заставлен настойками. Когда она умерла, ее невестка все их выбросила. Ладно еще настойки, хотя тоже жалко. Там такая коллекция графинов и бутылок была – закачаешься! Для каждого вкуса – свой графинчик, своя пробка. Мы с ней ездили на блошиный рынок в Измайлово, помните, раньше такой был, сейчас и не знаю – остался ли. И там ей графины искали необычные. Вишневка всегда была в ярком стекле, а наливка на ореховых пленках – в темном. Для лимонно-апельсиновой был такой нарядный графин с мельхиоровой крышечкой. Произведение искусства. Пьешь из такого графина – и уже вкусно. Заранее. Вот я думаю, как людям не жалко? Неужели и после меня дети все выбросят, потому что не понимают? – Выбросят не моргнув глазом, даже не сомневайтесь, – ответила Вика. – Ладно, что у вас случилось? – обратилась она к Жене. Та улыбнулась, но как-то совсем не радостно. Оказалось, Стас решил в отпуске не только заниматься йогой, но и пройти процесс очищения организма. Очищаться он планировал касторовым маслом методом приема внутрь. Поскольку Женя страдала от избыточного веса, точнее, она не страдала, страдал Стас, который мечтал видеть жену худой и в позе «собака мордой вниз», он решил, что Женя должна пройти процесс очищения вместе с ним. – Женечка, а вы представляете себе, что будет после того, как выпьете касторку? – уточнила вежливо Светлана Михайловна. – Ну Стас мне рассказал. Я… схожу в туалет. – И не один раз, не один… – рассмеялась Светлана Михайловна. – Да, Стас составил график походов в туалет, – ответила Женя. – Но ведь это безопасно, правда? Он сам так регулярно «чистится». – Стас, а откуда у вас касторка? – спросила Марина, начиная глупо подхихикивать. – Привез с собой, – ответил Стас и заранее обиделся. – Поня-а-ятно. То есть вы специально везли с собой касторку? – не смогла остановить себя Марина. – Да, а что такого? – Стас покраснел и втянул живот. – Женечка, дорогая, вы рожали совсем недавно. А я уже бабушка. И раньше, в мои годы, касторку использовали во всех роддомах, – ласково продолжала Светлана Михайловна. – Еще я эту касторку застала, – поддержала Марина. – Почему в роддомах? – ахнула Женя. – Жень, ты же образованная женщина, хотя бы погуглила перед тем, как что-то глотать, – резко сказала Вика. – Женя, мы уже все решили, разве нет? – возмутился Стас. – Я пойду в магазин, надо купить еще воды и туалетной бумаги. Вернусь, и мы начнем. Все молча наблюдали, как Стас уходит. Стоило ему скрыться за воротами, как Степан щедро налил Жене вина. Марина достала сигарету и с наслаждением затянулась. – Мы же договорились, что не курим в общих местах, тем более рядом дети, – сказала Женя, но как-то без энтузиазма и рвения. – Не кури, пей касторку, – резко ответила Марина. – А меня, знаете, что смущает? – подала голос Вика. – Составленный график походов в туалет. А если приспичит вне графика? Тогда что делать? Жень, если что – можешь ко мне зайти. Слушайте, вроде голова перестала болеть. Марин, можно мне еще твоего вина? С меня завтра бутылка. – Я не очень хочу пить касторку, честно говоря, меня Стас заставляет, – призналась Женя, хлебнула вина и тут же оглянулась, будто муж мог внезапно появиться за ее спиной. – Женечка, касторка – это своего рода карательная медицина. Если нянечке не хотелось делать клизму, нам просто давали выпить на ночь касторовое масло. И поверьте, вам не только туалетная бумага понадобится, но и ведерко. Меня рвало. Как сейчас помню. Лучше рыбий жир выпить, чем касторку, – ласково сказала Светлана Михайловна. – Я никогда не пила рыбий жир. Только в таблетках. – Женя совсем расстроилась. – Вот и пользуйтесь достижениями современной медицины! Зачем себя так мучить! Пейте вино, смейтесь, ешьте! Вот мне уже мясо нельзя, из-за зубного протеза не могу прожевать. Так и то пытаюсь! А вы молодая, вам все можно! Зачем же себя так истязать?