Пухлые, мягкие руки обняли Асю осторожно-осторожно, словно облаком ее окутали: – Ох, беда бедучая, какая беда! Ася отстранилась, разглядывая Антониду. Она все такая же необъятная, уютная, теплая. Настасея была сухонькая, маленькая, с седым кукишком на затылке, спрятанным под платком. У Антониды черная с проседью коса короной. Постепенно Ася переросла Настасею, однако Антониду перерасти было невозможно, особенно в ширину. В ее обязанности среди прочего входило нагревать кресло для вечно зябнущей барыни. Правда, в кресло это Антонида втискивалась с трудом, а выдергивать ее оттуда приходилось с помощью двух дворовых. Вспомнив все это, Ася слабо улыбнулась. Как хорошо окунуться в другие воспоминания, не страшные, а такие же мягкие и теплые, как руки Антониды! Нырнуть в блаженное прошлое и остаться там навсегда! Но настоящее скрипнуло дверью, нарушило это блаженство, и Ася снова испуганно зажмурилась. Раздался вкрадчивый шепоток: – Антонида, тебя барыня зовет. Иди, а я тут посижу. – Да я ж только что от барыни, чего ей опять надобно? – проворчала недовольно Антонида, которая на правах постоянной грелки позволяла иногда себе проявления недовольства, за которые любой другой дворовый был бы если не порот, то заушину, затрещину или пощечину непременно схлопотал бы. – Ой, Антонида, ну не может барыня без тебя обойтись, неужели не знаешь? – прошептала пришедшая. – Иди, иди! – Ох, резвушка ты наша, врешь небось? – ласково усмехнулась Антонида и проворчала так же добродушно: – Ну да ладно, схожу! По полу чуть слышно зашлепали босые ноги Антониды: при всем своем непомерном весе двигалась старая нянька на удивление легко и почти бесшумно. Дверь стукнула, закрывшись за ней. Потом заскрипели чьи-то лапоточки, приближаясь к Асиной кровати, и раздался веселый голос, показавшийся знакомым: – Барышня, просыпайтесь! Ну не надоело ли бревном лежать? Так ведь вся жизнь мимо пройдет. А жених-то ждет не дождется, когда вы очухаетесь! Ася задрожала. Ужасные воспоминания о случившемся с такой внезапностью рухнули на нее, что, если бы она сейчас не лежала, а стояла, то не выдержала бы их тяжести и упала. Страшные бородатые рожи вокруг кареты… потерявший сознание Данилов с кровоточащим лбом, который разбойники ни за что не позволяли Асе перевязать… долгий и утомительный путь под охраной низенького коренастого мужичка – такого же бородатого и в такой же низко надвинутой на лоб шапке, как остальные, обладающего таким же хриплым, словно насмерть застуженным голосом, как у остальных… потом церковь, избиение Аси этим мужичком, чтобы принудить ее к согласию на венчание, – и, наконец, нечто совершенно немыслимое, непредставимое, кощунственное: насильственное венчание Федора Ивановича и Аси. Вот гнусный попик делает запись в церковной книге, а потом, потом… выстрел, залитая кровью грудь Данилова – и беспамятство, в которое Ася провалилась с облегчением, словно надеялась, что случившееся было всего лишь кошмарным сном и он закончится, он исчезнет, стоит лишь проснуться. Ох, как же хочется убежать от этих воспоминаний! Она резко открыла глаза. Улыбчивое кареглазое, румяное личико, темно-русая коса перекинута через плечо, высокая грудь – да ведь это Марфа! Марфа, горничная Лики Болотниковой! Марфа, внезапно захворавшая и оставшаяся в Нижграде! Ася обрадовалась. Ей нравилась Марфа – веселая, приветливая; к тому же, глядя на нее, Ася почему-то вспоминала детство, проведенное в Широкополье. Наверняка видела Марфу здесь раньше: мало ли крепостных мальчишек и девчонок сновало вокруг барчуков, иногда ввязываясь в их игры! – Марфа, так ты, значит, выздоровела! И сюда успела добраться! Давно ли ты в Широкополье? – Уж другой денек, – пожала девушка сдобными плечиками. – Да что обо мне?! О вас все здесь тревожатся! Места себе не находят! – Как я в Широкополье попала? – А я почем знаю? – снова пожала плечами Марфа, перекидывая вперед косу и заплетая распустившийся конец. – Я когда добралась сюда на подводе, которая вино городское на свадебный пир из Нижграда везла, вы уже здесь были. Лежали как мертвая! Ох, натерпелись, видать! Антонида, что вас обихаживала, обмолвилась, все-де тулово ваше в синяках. Кто ж это вас так испинал, а? – Разбойник, – буркнула Ася и вздрогнула, вспоминая глаза, с ненавистью смотревшие на нее из-под низко надвинутой шапки. Боль снова пронзила тело, она едва сдержала стон. «Кто ж это вас так испинал?» Страшно, страшно… – Вам бы лучше у барина молодого, у Никиты Гавриловича, поспрошать, как вы здесь оказались. Он-то знает! – Голос Марфы звучал лукаво. – Да, конечно, спрошу, – пробормотала Ася. – А где Никита Гаврилович? Как бы с ним повидаться? – Молодой барин с полицейским приставом говорят. Сюда, по слухам, отряд солдат прислать собираются. Что же это за дела такие, что же это разбойники так разошлись, а?! Ну ограбили карету, ну и ушли бы в лес, как в старые времена водилось, а эти что учинили?! Зачем-то в церкву вас притащили… Ну вот для чего, а? Марфа таращилась с живейшим любопытством, но Ася отвела глаза. Что она могла сказать? Что пленников притащили в церковь, чтобы обвенчать Асю с Федором Ивановичем? Но в самом деле – зачем, для чего?! Да какая разница, зачем и для чего? Об этом и думать не стоит, чего голову зря ломать! Главное, что Ася понимает прекрасно: надежды на свадьбу с Никитой напрасны. Ася теперь жена другого человека. Пусть их венчали кое-как, через пень-колоду, но запись в церковной метрической книге оставлена. А что написано пером, не вырубишь топором! Да, она теперь жена другого… Или уже вдова?! Снова так и вонзилась в память страшная картина: выстрел, Данилов падает… Слезы хлынули неудержимо! – Марфа, скажи, Христа ради, что с Федором Ивановичем? Жив ли он? Марфа поглядела как-то странно, вильнула глазами в сторону, дернула плечами: – Да мне откуда же про них знать? Кто мне что скажет? Разве что-нибудь в одно ухо случайно залетит, потом в другое, вот тем и пробавляюсь. – Ну расскажи хоть это! – взмолилась Ася. – Что ж, барышня, слушайте, – покладисто кивнула Марфа. – Говорят, будто мальчишка, прачки Аксиньи сынок, шлялся по лесу, грибы ли искал, ягоды, просто ли так от дела лытал[47], однако видел он, как господскую карету остановили какие-то бородачи, а потом погнали и ее, и телегу, что за ней следовала, по лесной дороге – одной из тех, что к соседним селам ведут. Мальчишка сначала следом ринулся, потом отстал и вернулся в Широкополье уже затемно. Матушка его пороть взялась, что он по лесу в такую пору шляется… он, видите ли, барыня, у нее единственный сынок, она на него не надышится, вот и рассерчала. Ну, парнишка, конечно, в оправдание свое и рассказал о том, что видел. Клялся-божился, что не врет ни одним словом. Аксинья баба сметливая: вспомнила, что в барском доме невесту барина молодого ждут, уж не ее ли была карета? – и спросила у кого-то из дворни, приехала ли невеста. Узнала, что нет, и давай рассказывать о том, что от сына узнала. Поначалу ей не поверили, а потом кто-то разумный сыскался среди слуг и решил господам сообщить. А те уже вне себя от тревоги: ночь близится, а никто из Нижграда еще не приехал, что за беда?! Барин молодой, как узнали от Аксиньи новость, всполошились, велели седлать, потом взяли мальчишку этого ушлого в седло – и пустились на поиски сам-один. Гаврила Семенович криком кричали, чтоб Никита Гаврилович верховых на подмогу собрали, да где там, их разве остановишь? Ася слушала, затаив дыхание. Марфа перевела дух и продолжила: – И только они уехали, барин-то молодой, как Лукерья Ильинична, барышня моя, заявились. Оборвались, пока по лесу бродили, живого места на них не было, от платья одни лоскуты остались! – Лика?! Она жива, она спаслась, слава богу! – восторженно вскричала Ася. – То-то я ее в церкви не видела. Наверное, прямо из кареты сбежала, через другую дверцу. Позови ее, позови скорей! – Да что вы, барышня! – отмахнулась Марфа. – Лукерья Ильинична не лучше вас – измучены все, ведь столько верст по лесу пройти на своих ногах – измучишься небось! От их платьица одно тряпье осталось. Это же просто диво, как не заблудились они. Ну, как говорится, жить захочешь, так небось из ада дорогу сыщешь! Лукерья Ильинична тоже к вам рвались, да только ни доктор, ни Антонида не велят. Вот получшает вам обеим, тогда и повидаетесь. – Ах, разве через Антониду прорвешься! – засмеялась Ася. – Ну хоть передай Лике, что я шлю ей сердечный привет и мечтаю с ней повидаться как можно скорей. А пока рассказывай, что дальше было, после того, как Никита Гаврилович уехал. – Ну, они-то уехали, а наши баре тут с ума от тревоги сходили. Никита Гаврилович воротились уже за полночь. Не ведаю, как они все-таки сыскали ту церковь, куда вас завезли! Мальчишка-проводник на крупе его коня сидел, а вас барин в седле при себе держали. Конек его любименький – Север его зовут! – шел осторожненько, чтобы вас не потревожить. А вообще он как разгонится, так и тройку, и пару лошадей обойдет в два счета. Ветер, а не конь, на охоте хорош, выстрелов будто не слышит. Только беда, свиста и крика громкого боится. На охоте выстрелы его не пугают, а чуть свистнет выжлятник[48]– сразу копыта в землю, с места его не сдвинешь! Да господь с ним, с конем этим, я лучше про вас доскажу. Когда барин вас привез, вы бесчувственная были – ну кукла и кукла! Приняли вас с седла – сразу в постель да врачевать. Мальчишке тому глазастому дали рупь серебром, матери его тоже подарки какие-то… уж не знаю, чем именно ее одарили. Тем дело и кончилось. – А остальные? – с замиранием сердца спросила Ася. – Федор Иванович, Ульян? Кучер и лакей, что карету сопровождали? – Барин молодой якобы сказывали: как вошли они в церковь, едва без памяти не упали: кругом кровищи море, разбойники застреленные лежат. А рядом с разбойниками – не поверите, Анастасия Васильевна! – рядом с ними Юрий Диомидович, и тоже убитые! Марфа стиснула кулачки, выговорила с трудом: – И вы, Анастасия Васильевна, там лежали – вся в крови. Барин решили поначалу, что и вас в живых нет, потом заметили, что дышите… Платье ваше выбросить пришлось, никак кровь было не отстирать, еще спасибо, что башмачки ваши козловые[49]отчистили. – Юрия убили? – с ужасом перебила Ася. Зажмурилась – и словно воочию увидела светлые глаза, черты красивого лица, услышала веселый голос. – Юрий… ради Господа бога, как Юрий там оказался?! – Знать не знаю, ведать не ведаю, – печально проговорила Марфа. – Их уже и схоронили. – Как же?! – вскинулась Ася. – Юра, Юрашка… Ох, быть не может! И даже похоронили уже… И подавилась слезами. – Ох, какие славные были Юрий Диомидович, царство им небесное, добрые да приветливые! – вздохнула Марфа. – Мимо не пройдут – слово ласковое скажут аль взглядом одарят. Не то что наш молодой барин… – Она вдруг спохватилась, испуганно уставилась на Асю: – Ой, простите, Христа ради, ничего дурного сказать про Никиту Гавриловича не могу, видать, они вас крепко любят, на сторону не глядят. В девичьей-то болтают, они вам уже подарки свадебные приготовили: браслеты жемчужные, веера, шаль турецкую, перстень яхонтовый, множество других каменьев… Вас привезли беспамятную – барин молодой аж с лица от тревоги спали! Только вы одни им по душе! Ася слабо улыбнулась: – Спасибо на добром слове, Марфа, но скажи, наконец, что же с Федором Ивановичем?! Неужто и он… неужто и он умер? Марфа вздохнула: – Ох, не знаю, что и ответить. Про господина Данилова и речи не было. Разве и он там, в той церкви очутился?! – Конечно! – вскричала Ася. – И я видела, как в него выстрелили! – Никита Гаврилович о нем и словом не обмолвились. Ни единым словечком! А может, я просто не слышала ничего? Вам бы лучше у них самих спросить! А может… – Марфа заговорщически прищурилась: – А может, вам все это почудилось? Может, вы в обморок еще в карете грянулись, да так и пролежали беспамятная? И вам просто привиделось-примерещилось, будто Федор Иванович в церкви были и в него, господи помилуй, стреляли? – Да ни в какой обморок в карете я не грянулась, с чего ты это взяла?! – рассердилась Ася. – Как мне это могло привидеться, если я отлично помню, как… Она взглянула на правую руку. Кольцо, тонкое, витое золотое колечко было на месте. Кольцо Федора Ивановича. Ее венчанного супруга. Ася отлично помнила, как это кольцо – окровавленное! – было надето на ее палец. Так что ничего ей не привиделось! – Какое колечко у вас, барышня, распрекрасное! – восхищенно воскликнула Марфа. – Оно, правда, все в крови было, да когда вас обихаживали беспамятную, и ручки ваши, и колечко отмыли. Откуда оно у вас? Раньше я его на вас не примечала, а мой глаз все зацепит! Ася растерялась. Соврать было проще простого: это кольцо, дескать, осталось от матушки – но почему-то язык не поворачивался. Это значило как бы отречься от Федора Ивановича и от венчания с ним. И хоть много страданий было пережито из-за этого венчания, хоть жизнь ее отныне безнадежно запуталась, все же Ася чувствовала, что должна хранить верность – пусть и тайную! – Федору Ивановичу. Но любопытная Марфа так и ела ее глазами. Ведь не отстанет, пока ответа не вынудит! На счастье, в эту минуту дверь отворилась и на пороге появился высокий широкоплечий человек почтенных лет. Асю так в дрожь и бросило. Гаврила Семенович Широков! Он самый! Губитель отца… Как же он изменился! Ася помнила его красивым, щеголеватым, приветливым, проворным, молодым еще, но сейчас лицо его сильно обрюзгло, покрылось красными прожилками, глаза тонули в набрякших веках, он сильно приволакивал ногу и опирался на палку. Одежда, хоть и явно новая, дорогая, сидела дурно, едва сходясь на его располневшем теле.