– Руби ему палец, всяко больше не пригодится, – спокойно приказал коренастый. Ася вскрикнула от ужаса. Кузя резанул ножом по пальцу Данилова, но тот успел отшатнуться и лезвие только чиркнуло по коже. Кровь, впрочем, хлынула, и теперь Кузя стащил кольцо почти без усилий. Больно было, конечно, однако Данилов сдержался: не застонал, даже не поморщился, чтобы Асю не пугать. Держа окровавленное золотое кольцо толстыми короткими пальцами, Кузя подступил к Асе. Она пыталась сжать кулак, но коренастый разбойник, продолжая целиться ей в голову, с силой ткнул вторым пистолетом под ребро: – А ну, разожми руку! Девушка повиновалась, и Кузя с прежней грубостью надел ей на безымянный палец правой руки кольцо. – Эка незадача, поспешили мы, теперь венчать нечем будет, больше-то колец у нас нет! – с досадой попенял сам себе попик, но главарь буркнул: – Велика беда! Делай свое дело, не тяни время! – Имеешь ли, Феодор, желание доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жены сию Анастасию, которую перед собою видишь? – приняв важный вид, вопросил попик. Данилов не мог заставить себя открыть рот, однако Ася получила два новых удара – в висок и в бок, и Федор процедил сквозь стиснутые зубы: – Да. Попик довольно кивнул и продолжил: – А ты, Анастасия, имеешь ли желание доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жены сего мужчину именем Феодор, которого перед собою видишь? Ася молчала. Данилов посмотрел на нее. Бледность ее вдруг пропала – напротив, даже в рваном свете факелов был виден яркий румянец, глаза блестели. Федор понял, что это не от страха, не от боли – Ася разозлилась, да как! На кого? На него – за то, что поддался жалости к ней и сказал «да», не сопротивляясь? На этих негодяев, которые ломают их волю и принуждают к тому, чего оба отчаянно не хотят? Или на судьбу, которая сложилась так нелепо, которая отняла счастье, о котором годами мечтала Ася? Неважно! Данилов понял, что Ася сейчас скажет «нет»! Вот она гордо вскинула голову, вот приоткрыла губы… Но коренастый (Лика, с ненавистью подумал Данилов!) опередил ее и хрипло рявкнул: – Забью до смерти! Теперь на Данилова вместе с Кузей навалился еще и главарь – иначе было не сдержать его, рванувшегося на помощь Асе, которую повалили на пол и осыпали пинками. Коренастый старался вовсю, яростно хрипя: – Скажи «да»! Скажи, не то убью! Ася стонала, болезненно вскрикивала, пыталась увернуться, сворачивалась в клубок, но молчала. – Эй, угомонись, морду ей не кровавь да по щекам не хлещи, иначе не поверят, что по доброй воле венчались! – прохрипел стоявший в углу человек. «Как же точно я угадал! – с тоской подумал Данилов. – Юрий, будь ты проклят!» Коренастый отшатнулся от Аси, наставил один пистолет на нее, другой на Данилова, прорычал, едва унимая ярость: – Скажи «да»! Убью обоих! «А ведь убьет! – мелькнуло в голове Федора Ивановича. – Что она так ярится, эта гадина, эта предательница? А, понятно! Ей нужно сломать Асю! Она ошибалась в ней так же, как я ошибался, она считала свою подругу слабой, безвольной… да и я так же думал! Эх, поздно прозрел, поздно все понял! Будь я один, крикнул бы сейчас: «Стреляй!» Но нельзя. Да, мне все равно умирать, меня все равно убьют, но Ася… она будет себя винить в моей смерти. Пусть недолго поживет, но поживет, и нельзя, чтобы ее душу этот грех отягощал. И Василий Петрович просил спасти ее… Я должен ее спасти! Может быть, они ее и не тронут?» – Скажи им, чего они хотят, – крикнул Данилов. – Скажи «да», милая, милая моя! И правда – в эти минуты Ася вдруг сделалась ему мила несказанно! Избитая, окровавленная, она казалась Данилову прекрасной – никакие там белые да румяные сибирячки не могли сравниться с ней по красоте! – а уж такой смелости ему и среди сибирячек видеть никогда не приходилось. И мелькнула вдруг мысль: а не будь в ее жизни любви к Никите, а возьми тогда Хворостинин со своего молодого друга клятву сразу жениться на дочери, а дай Федор такую клятву, а реши исполнить ее – она-то, Ася-то, согласилась бы? Сказала бы ему «да» перед святым престолом? Теперь уж не узнать… Данилов горько вздохнул: Ася с трудом подняла голову и замерла, уставившись на него мерцающими от слез глазами. – Да… – слетело с ее губ едва слышное, и Данилов вздохнул – не то с облегчением, не то с разочарованием, не то с тоской о несбывшемся и о том, чему никогда не сбыться: «Эх, пустынная моя молодость! И не вернуть уж ничего, не вернуть!» – Довольно нам с этими возиться! – прохрипел коренастый разбойник, и в голосе его отозвалась злая насмешка. – Сказала она «да», не сказала – ну какая разница? Кончай свое дело, попишка, да поскорей. Чего там еще осталось? Главарь продолжал держать Данилова, Кузя поднял Асю и поставил рядом с ним. Она оттолкнула разбойника – хоть и покачивалась от боли, но держалась на ногах сама. – Благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение и во всем благое поспешение, изобилие плодов, взаимную любовь и согласие подаждь, Господи, рабам твоим, ныне браковенчанным Феодору и Анастасии, и сохрани их на многая лета! – протараторил, пропустив немалую часть обряда, попик. – Многая лета! – захохотал коренастый, вскидывая пистолет. – Эй, батька, пиши в книгу, слышь? Пиши чего надо! – приказал главарь разбойников. Попик плюхнул прямо на алтарь церковную книгу, вытащил откуда-то походную чернильницу, отвинтил крышку, извлек из складок своей рясы руку и заскрипел перышком. – Готово ли? – нетерпеливо спросил коренастый. – Эй, Гри… эй, Кузя, выйди-ка, посмотри, как там и что. Мерещится мне или кто-то мелькнул в окошке? Кузя вышел. У Данилова с надеждой дрогнуло сердце. А что, если это спасшийся Улген?! – Все слажено, – довольно пискнул попик, дуя на страничку, чтобы чернила быстрее просохли. – Сделал дело – гуляй смело! – Гулять-то гуляй, только помни: коли молвишь слово лишнее, сболтнешь кому о том, что здесь было, живо тебе святой Петр брякнет своими ключами, понял? – пригрозил коренастый, а потом протянул с ленивой ухмылкой: – Ах да! Мое-то дело еще не кончено! И небрежно, как бы мимоходом, он спустил курок пистолета, который был направлен на Данилова. Тот схватился за грудь и рухнул на затоптанный пол… рядом, вскрикнув, повалилась Ася. Федор Иванович пока был в сознании, даже думать мог. Второго выстрела он не слышал – значит, Ася всего лишь в обмороке, а не убита. Она еще поживет! Данилову стало легче от этой мысли. А может быть, стало легче потому, что кровь, вытекая из груди, уносила с собой жизнь? Тело сделалось словно бескостным, невесомым, перед глазами все поплыло. Снизу, с пола, на который он упал, окружающее казалось искаженным, неправдоподобным. Коренастый шагнул к лежащим, вздернул Асю под мышки, потащил куда-то – ноги ее волочились по полу, голова свешивалась безжизненно, она исчезла из поля зрения Данилова, как ни пытался он повернуться, чтобы проводить ее прощальным взглядом… Вдруг повеяло резким прохладным ветром, заметалось пламя факелов, что-то просвистело пронзительно раз и другой. Главарь и Гриня упали. Потом грянул ружейный выстрел – и на пол рухнул человек, который все это время держался в углу: тот самый, у которого были бумаги Данилова… Юрий! Да, Федор Иванович еще успел увидеть это, а потом мир померк в его глазах. Часть вторая. Портэфёй Федора Данилова Ох, как больно, как же болит все! В бок словно бы кол воткнули, руки ноют, а голова… ох, голова раскалывается. – Асенька, деточка моя, да как же тебе досталось, бедняжечке! Что-то прохладное, мягкое легло на лоб, и немного легче стало. – Попьешь, деточка моя? Губы у тебя пересохли. Попей водичку со смородиновым листом. Попей, лапушка, я помню, как ты ее любила! – журчал ласковый женский голос. Кто же это помнит, что Ася любила холодную воду с толченым смородиновым листом и капелькой меда? Такую воду няня делала, няня Настасея! Это она?! – Нянюшка, Настасеюшка, – чуть шевеля губами, шепнула Ася, – это ты, нянюшка моя? Но как же ты здесь оказалась? Ты же умерла… Или я тоже умерла и мы теперь вместе? Как хорошо… – Христос с тобой, деточка, – заохала женщина. – Опомнись, неужто не узнаешь, я ведь Антонида! Антонида, нянька Никитушкина да Костеньки покойного, царство ему небесное! Я и научила твою Настасею, упокой, Господи, ее душу, делать смородиновую водичку. Так что попей, пока холодненькая. Ася, не открывая глаз, припала губами к краю сосуда. Стекло, бокал стеклянный… В Широкополье были такие бокалы, она их с детства помнила, их берегли пуще зеницы ока. Неужели она и впрямь в Широкополье? Но как попала сюда? – Да пей же ты, чего замерла? Неужто невкусно? Глотнула. Незабываемый вкус! Там, в своем Хворостинине, оставшись одна, Ася почему-то такую воду себе не делала. Она вообще не жила, а избывала годы тусклого ожидания. Ждала выздоровления матушки – не дождалась. Ждала возвращения отца – не дождалась. Ждала приезда Никиты – не дождалась. Но приехал Федор Иванович – и все изменилось: он словно бы живой водой спрыснул Асину жизнь! Федор Иванович… Что-то кроваво-темное закружилось вперед глазами, кроваво-темное с огненными сполохами. Что это? Она не помнит, не хочет вспоминать! Ася испуганно открыла глаза и уставилась в толстощекое, румяное лицо с темными глазами, которые напоминали изюминки, посаженные в тесто. – Антонида, миленькая! Это и правда ты!