Хотела было упрекнуть Федора Ивановича, уверить, что она не отрекалась от него ни на минуту, но потом подумала, что глупо отравлять старыми упреками то, что сейчас начиналось у них. Может быть, впредь им будет за что друг друга корить, но к старому возврата нет и не должно быть. – Ты спросила, как я попал в Хворостинино и как спасся, – проговорил Данилов. – Ну слушай. Помнишь, как все случилось? Нас повенчали, и Марфа, переряженная разбойником, выстрелила в меня. Я упал, ты повалилась рядом, лишившись сознания, но в это мгновение в церковь ворвался Улген и положил своими стремительными стрелами и меткими пулями всех разбойников… кроме Марфы, как потом выяснилось. – Улген в нее попал, да вот только одежда на ней была толстая, тяжелая. Нарочно такую надела, чтобы скрыть фигуру, когда разбойником притворялась. Я слышала, как она об этом Никите рассказывала, – перебила Ася. – Жаль, что Улген этого не заметил, – вздохнул Федор Иванович. – Потом он за свою ошибку дорого заплатил! Ну а тогда он унес меня в лес, перевязал рану и спрятал под выворотнем огромного дуба. Потом пошел было за тобой, но опоздал: увидел только несколько всадников, уезжавших прочь. Один из них вез тебя в своем седле… Очевидно, это был Никита? Ася кивнула. – Догнать их Улген не мог, к тому же стрелы и пули у него закончились. Тогда он вернулся ко мне и приложил все свое шаманское мастерство, призвал на помощь все свои таинственные силы и воззвал к тунгусским небесным богам, чтобы помогли спасти его эдэ, то есть друга. Даже в беспамятстве я слышал каждое слово этого заклинания и запомнил его навсегда! И Данилов произнес медленно, негромко, с такой особенно силой, что Асе почудилось, будто это звучит не его голос, а голоса деревьев, подступивших к дороге, и голос неба, которое смутно просвечивало между ветвей, и голос прозрачного, едва заметного серпика луны, проклюнувшегося в вышине: – Эда-кэ си хукланни, эдэ? Тэгэ-кэл! Илкэл дэ нэнэкел! Мудан дэ Буга Санарин, Бега дэ Дылача, дылача юксэн дэ дылача иксэн, Хэлгэн, бэлэ-ми! Дуннэду бурурэн! Аси илвэн хогран бэрдукин. Конномоду коннидупулин момбоподячан. Эси мурэли синвэв. Нунандан галадэ-ми дылача юксэнтыкин. Сонин гэлэде ми! Балэкэллу бака-ми усэ дэ гоёвун-ми булэр… Эда-кэ си именни, эдэ? Нэнэкэл, ичэкэл, долыкал! – Я слышала эти слова, тоже их слышала! – изумленно вскричала Ася. – Когда нашла браслет Ульяна, они мне стали сниться, особенно вот эти, которые Мудан дэ Буга Санарин! Но кто они такие, я до сих пор не знаю. – Мудан дэ Буга Санарин – это значит Вместилище звезд и Небесное отверстие. Так у тунгусов называются Вселенная и Полярная звезда, ну а Хэлгэн – Небесная медведица, то есть по-нашему Большая Медведица. К этим созвездиям обращены самые сильные, самые могущественные тунгусские заклинания, произносить которые имеет право только потомственный шаман. Таким был Улген, поэтому его мольбы помогли. А теперь слушай, как это заклинание переводится на русский язык: «Что же ты лежишь, друг? Пробудись от сна! Встань и иди! Вместилище звезд и Небесное отверстие, Луна и Солнце, Солнце восходящее и Солнце заходящее, Небесная Медведица, помогите! Он упал на землю. Женщина срезала тетиву с его лука, в черном дупле черная змея притаилась. Сейчас вокруг безлунная ночь. Ему надо встать лицом на восход. Богатырю нужен меч! Помогите найти оружие и поразить врагов! Что же ты стоишь, друг? Иди, смотри и слушай!» Ася почувствовала, что ее пробрала дрожь, и даже Север тревожно заржал. Данилов продолжал: – Когда Улген умолк, из-за дерева вышел длиннобородый и длинноволосый седой старик. Потом я узнал, что это знахарь Савва, который с весны до поздней осени жил в лесу в некоем подобии избушки, сложенной из вывороченных стволов и сбитых бурями ветвей. Иногда к знахарю приходили из окрестных деревень люди за целебными травами, зельями и ворожбой. Да, он слыл и колдуном… Увидев шаманство Улгена, Савва сразу понял, что это его собрат по ремеслу, даром что говорит на непонятном языке. Вдвоем они перетащили меня в избенку Саввы, и теперь за мое излечение взялись уже два шамана – и тунгус, и русский… Едва очнувшись, я попросил Улгена разузнать о твоей судьбе, Ася. Он отправился в Широкоплье, да так и не вернулся. Прошло несколько дней, прежде чем Савва, который водил дружбу с некоторыми широкопольскими крестьянами, узнал, что в имении недавно подстрелили какого-то инородца, который шлялся по саду – небось с недобрыми намерениями, – и велели сбросить его тело в Дубовый овраг. Узнал Савва также, что невеста молодого барина, которая чудом осталась жива после нападения на ее карету, исчезла бесследно. То ли ее тоже убили, то ли сбежала она – неведомо! Я снова оказался на краю смерти от этих страшных известий. Пролежал полмесяца недвижимо, и Савве пришлось приложить все силы, чтобы вернуть мне желание жить. Наконец я почувствовал, что снова полон сил. То ли шаманство Улгена, то ли ворожба Саввы вернули мне их, не знаю. Но самое удивительное: я вдруг преисполнился надежды, что ты жива и мы встретимся вновь! Уснувшее было чутье охотника, чутье золотоискателя, вновь обострившееся от действия загадочных сил и даже от самого пребывания в лесу, пробудилось во мне и подсказало, что ты могла либо вернуться в Хворостинино, либо скрыться где-то в Нижграде. Конечно, поискать тебя в Хворостинине было проще, да вот только денег, чтобы нанять подводу и поехать туда, у меня не было: сюртук мой с зашитым в кармане золотом был украден там же, в церкви, где похитили портэфёй с бумагами… Тогда я решил добраться до Хворостинина пешком. Савва раздобыл мне драный зипун и помятый картуз с большим козырьком, скрывающим лицо, и я уже прощался со своим спасителем, когда в жилище знахаря неожиданно появился Спиря. Жил он в Нижграде и служил в одной конюшне при развозной конторе. Спиря называл старого знахаря дедом, хотя в родстве они не состояли. Но когда-то Савва спас ему жизнь, и теперь Спиря не мог ему ни в чем отказать. Ни на миг не задумавшись, он согласился отвезти меня в Хворостинино, однако тебя там не оказалось… Я бесцельно бродил вокруг запертого дома и вдруг вспомнил, как ты при нашей встрече в Нижгороде смущенно жаловалась, что забыла в Хворостинине оставленные мною деньги. Мы со Спирей сковырнули замок в два счета. На столе в гостиной лежал тот самый кошель, в который я положил деньги. Положил совсем недавно, а поди ж ты, как изменилась, как вздыбилась жизнь!.. Мысленно испросив позволения у Василия Петровича, я взял его сюртук, и сорочку, и почти новый картуз, а после этого Спиря отвез меня в Нижград. Всю дорогу я размышлял, где искать тебя, но ничего не мог надумать. Спиря болтун страшный, это он при тебе помалкивает, стесняется, а со мной рта не закрывает. – Леха его молчуном называл! – расхохоталась Ася. – Ну Леха, ну шутник! – И очень хорошо, что Спиря не оказался молчуном, – рассмеялся и Данилов. – Он много рассказывал о приятелях своих, о других возчиках и как-то обмолвился об одном из них, который недавно спас из рук мадам Сюзанны какую-то барышню. Я так и задрожал при этих словах! Осторожно обрисовал того возчика, его бороду… Спиря захохотал и сказал, что это Леха Хромоног – актер из Водевильного театра, а борода его то ли приклеенная, то ли привязанная. Извозом он занимается, только когда на оброк не хватает, потому что он крепостной госпожи Шикаморы, имение которой находится неподалеку от Широкополья. – Леха! – воскликнула Ася. – Конечно, это он. – На счастье нам послан, теперь я не сомневаюсь в этом. Федор Иванович кивнул: – И я. Если бы ты только знала, Асенька, как я был счастлив! Ведь наконец-то нашел тропинку, которая могла привести к тебе! Я разузнал, где находится Водевильный театр, начал следить. Увидел Леху, а потом и тебя. Я хотел сразу броситься к тебе, но… но не рискнул. Откуда я знал, как сложилась твоя жизнь? Нас повенчали против нашей воли, но если я считал тебя своей женой, как хотел бы твой отец, то считала ли ты меня своим мужем? Не радовалась ли тому, что избавилась от меня?.. Ася приостановилась, молча взглянула на него и пошла дальше. …Когда они целовались, она мечтала о том, что поведает Федору Ивановичу свои сомнения и обиды, страдания и разочарования, свои беды и страхи; выплачет в его объятиях все свои накопившиеся слезы; расскажет ему о том, как нашла браслет Ульяна и начала видеть сны, в которых повторялись странные слова, похожие на мольбу, обращенную к неведомым силам: «Мудан дэ Буга Санарин…»; как ни за что не хотела отрекаться от венчанного супруга, как в мыслях, в сердце и телесно хранила ему верность и мучилась неведением о его судьбе; как нашла в кабинете Гаврилы Широкова заветный портэфёй и украла лежавшие в нем бумаги; как узнала обо всех злодействах Марфы с Никитой и гибели Ульяна; как бежала из Широкополья, как встретилась с Лехой, как скрылась с его помощью в Водевильном театре… Ася повинилась, что не уберегла драгоценных бумаг, удостоверяющих, что Данилов подлинно владелец несметных богатств, да и свое наследство не уберегла! Эта мысль опечалила было, но, вспомнив, что они смужемтеперь уже не расстанутся, что отныне она не одинока и бесприютна, Ася понадеялась на счастливое будущее. И вот теперь она слышит… она слышит слова, от которых останавливается сердце! Гордость взыграла так, что чуть не задушила ее. Нет, она будет молчать. Она не станет оправдываться, ни за что… Однако слезы не слушались гордости, они так и хлынули! – Прости меня! – Данилов схватил Асю в объятия, прижал к себе. – Меня терзали эти мысли, да, признаюсь, что терзали, и я не мог больше оставаться в неведении. Я придумал, как встретиться с Лехой незаметно для тебя. Еще в тот день, когда ты чуть не угодила к мадам Сюзанне, Леха балагурил на каком-то своем извозчичьем языке. Я запомнил несколько слов и, нагнав вас в темноте, бросил ему наживку, на которую он клюнул. Я рискнул ему открыться – и был поражен той радостью, с какой он встретил моей появление. Леха все рассказал мне о тебе – все, что ты открыла ему. Я сразу понял, что все мои подозрения были напрасны и глупы. Прости меня за них! Леха сказал, что ты хочешь обратиться в Ярмарочный банк. Я знал, что это опасная затея, но все же помог ему раздобыть черное платье, в котором ты могла оставаться неузнанной. А потом… – Погоди! – вдруг спохватилась Ася и слабо улыбнулась, глядя на Федора Ивановича. Его слова успокоили Асю. Гордость перестала ее терзать, и слезы высохли. – Ты сказал, что мой отец хотел бы, чтобы ты стал моим мужем?! Это правда? – Это было его последнее, предсмертное желание, – признался Данилов. – Он сказал, чтобы я женился на тебе, если сорвется свадьба с Никитой Широковым. Я приехал, увидел тебя, но не знал, что делать, ведь ты была так влюблена в Никиту! И я решил покориться тому, чего хочешь ты. Однако теперь мы оба знаем, что от судьбы никуда не деться. – Да, – радостно засмеялась Ася, приникая к груди Федора Ивановича, приоткрывая губы навстречу его губам, как вдруг увидела, где они стоят… – Что это?! – шепнула ошеломленно, не веря глазам и даже не заметив, что кто-то принял из ее рук поводья Севера. Перед Асей был ее родной дом – дом, в котором она выросла, из которого уехала и в который теперь вернулась, пережив так много горя. Ее душа пела: рядом был любимый! – и наверное, счастливые глаза ее видели все в новом, счастливом свете, наверное, это ее блаженное настроение придало обветшавшему, серому от дождей дому Хворостининых обновленный, сияющий вид, заставило заблестеть потускневшие окна; ее счастье бросило на крыльцо ковры, по которым они поднялись под руку с Даниловым в комнаты, сияющие чистотой и украшенные букетами цветов; ее счастье накрыло стол шелковой скатертью и уставило роскошной посудой. Но нет, это происходило наяву! Спиря встретил их, наслаждаясь изумлением, с которым Ася смотрела вокруг, и одобрением в глазах Федора Ивановича. – Прикажете ужин подавать? – спросил Спиря, приняв самый серьезный вид. – А за Севера не извольте беспокоиться, им конюшонок займется, почистит, напоит и накормит. – Какая красота кругом… – дрожащим голосом выговорила Ася. – Какая красота! Ах, если бы мне было во что переодеться, чтобы быть такой же нарядной, как все вокруг! – Пожалуйте сюда, барыня, – важно изрек Спиря, распахивая дверь, которая, как помнила Ася, раньше вела в спальню ее родителей. Кровать, которая после смерти отца, а потом и матери, стояла пустой, незастеленной, теперь сияла белизной тончайших простыней, наволочек и расшитым шелком покрывал. В удивительных вазах раскинулись благоуханные букеты. Большущий шкаф, который в последние годы удручал своей пустотой, теперь сиял разноцветьем нарядов. – Что это, что это, на что это… – бессвязно залепетала было Ася, но Федор Иванович прервал ее: – Посмотри сюда. Знаю, ты голову ломаешь над тем, откуда это все взялось. Вот отсюда! Ася только сейчас заметила, что на кровати, на шелковом покрывале, лежат какие-то бумаги. Всмотрелась – и лишь головой покачала: догадки засверкали, словно эспиньоль выстрелил всеми своими зарядами! Вспомнилось: вот они с Лехой едут по широкому проезду к Главному ярмарочному дому, вот поворачиваются к левому торцу и видят, что у подъезда банка стоят десятка два пролеток. Ася, опасаясь, что за ней будут следить широкопольские, прижимает к груди заветный сверток с бумагами, однако Леха велит положить его в повозку, внутрь, чтобы никто не вырвал, а через минуту предлагает: «Давай я лучше сам спрячу твое добро в пролетке, а ты вожжи подержи». Потом, когда, так и не попав в банк, они уехали, Леха вернул ей сверток. Потом его отнял Тарас. Но Марфа сегодня в ярости кричала, что документов там не было, а просто лежали какие-то бумаги, никому не нужные! И Никита твердил то же… – Боже мой! – пролепетала Ася. – Так это вы с Лехой все подстроили! Данилов со вздохом кивнул: – Увидев в городе кучера Марфы, я понял, что ты очень рискуешь. И уговорил Леху мне помочь. Когда вы поехали в Ярмарочный банк, он неплотно затянул нижние ремни на пологе пролетки. Вы остановились, я был уже наготове, стоял за пролеткой. Леха сунул сверток мне в руки, я мгновенно достал документы и завернул вместо них заранее приготовленную обычную бумагу. Ты ничего не заметила. В тот же день я получил часть своих денег у ростовщика: в банк тоже не рискнул соваться. Времени у меня, конечно, было совсем мало, но кое-что я успел здесь сделать. Нарядов, наверное, недостаточно, но мы потом еще купим. И ты не беспокойся, твое наследство я не тронул. Ты можешь сама распорядиться им, как пожелаешь. – Я распоряжусь! – воскликнула Ася. – Я выкуплю Леху у Шикаморы и подпишу ему вольную. И можно прямо сейчас дать немного денег Спире, чтобы отвез в город? Поля не на что похоронить, я обещала помочь Водевильному театру и с этим, и вообще помочь им всем… Данилов кивнул: – Спирю немедленно отправим в Нижград. Говорю же: ты можешь делать все что хочешь! Но знаешь… через несколько дней я уеду в Санкт-Петербург, в Институт Корпуса горных инженеров[102], чтобы как следует выучиться и на больших приисках работать. Ты, ежели будет на то твоя воля, со мной отправишься. Или останешься усадьбу нашу обустраивать. Что тебе угодно, словом, то и будешь делать. Ася слушала его, с трудом сдерживая смех. Да неужели Федор Иванович всерьез думает, что у его жены отныне может быть что-то, «угодное» только ей, а не им двоим?! Волнение поднималось в душе – радостное и в то же время пугающее, Ася не знала, с чем сравнить это ощущение, а потом вспомнила: именно это она чувствовала прошлой ночью, когда видела тот странный и грешный сон. – Федор, – сказала она, развязывая у ворота вздержки рубахи и сбрасывая нога об ногу свои стоптанные башмачки. – Ты знаешь, мне этой ночью такой странный сон приснился! Мне снилось, будто мы с тобой целовались как сумасшедшие. И вообще, там такое было – что-то необыкновенное. Необыкновенное! Вот я и… – Она перевела дыхание, положила руки на грудь Федора Ивановича: – Вот я и хочу узнать, этот сон был вещий или… Данилов не дал ей договорить. Дверь запереть они забыли – об этом пришлось позаботиться Спире. Отошел на цыпочках, схватил с нарядной тарелки кусочек осетрового балыка, быстренько прожевал и ухмыльнулся: – Будет что Хромоногу рассказать! А то он небось там извелся, в киятре своем! Конец