Тут вдруг Федор Федорович чуть было все не испортил: — А вам соболиных шкурок не надо? Запрет аж на пять лет. Цены подскочат. А у нас на Сахалине пока еще можно купить хороший мех за тридцать рублей. В Петербурге он встанет уже в полторы сотни. А клейма мы вам привесим! Хорошо, что Азвестопуло не слышал этих речей… Поморщившись, статский советник ответил: — Спасибо, я подумаю. Фон Бунге понял, что переборщил, и резко сменил тему: — У меня человек сидит в канцелярии. Заслушаете его? Он может быть полезен. — Кто такой? — сразу заинтересовался сыщик. — Петр Стародубцев, охотник и следопыт. Живет в станке по-возле Арково. Проверенный, с японцами воевал, бежал из плена, помогал вывести с острова партизан. — Бывший каторжник? — Тут, в кого ни ткни, все бывшие каторжники. А Стародубцев лоялен власти. И следопыт притом! Лыков наконец сообразил: — Ваш следопыт может помочь в поимке Чумы? — Именно. Для него каторжные законы уже дело прошлое. Потом, Стародубцев смелый, сам черт ему не брат. Такого бы в полицию — навел бы он страху! Но в полицию не хочет, стыдится. — Зовите, Федор Федорович. Вскоре пришел крепкий — поперек себя шире — мужчина, седобородый, с обветренным лицом лесовика. Фон Бунге налил ему чарку водки и попросил: — Расскажи его высокородию о своих приключениях. А то он еще не слыхал. Стародубцев махнул чарку, утерся рукавом и охотно заговорил: — Да уж, приключениев у нас изрядно! С которого начать? — Как ты к японцам в плен попал, — предложил Григорьев. Они с вице-губернатором устроились поудобнее и приготовились слушать. Было видно, что рассказы следопыта для них не в новинку, но по-прежнему интересны. — Э-эх… Как попал? Как все попадают. Я служил в дружине под началом самого Ландсберга… — Карла Христофоровича? — оживился питерец. — Помню его хорошо. Так он тоже в ополчение записался? Карл Ландсберг был сахалинской знаменитостью. Много лет назад, будучи гвардейским офицером, он служил в Петербурге. Способный, храбрый, два ордена с мечами и бантом за Балканы и Туркестан… Но столица сбила молодого человека с правильного пути. Он наделал долгов. Деньгами его ссужал ростовщик Власов. Прапорщик задумал жениться, и Власов сказал ему: будет вам сюрприз… Мнительный Ландсберг понял это так, что кредитор хочет ошельмовать должника перед самой свадьбой. Он пришел к Власову в дом и зарезал его. Заодно убил и кухарку. На суде выяснилось, что Власов приготовил все векселя своему убийце, чтобы вручить их как подарок на свадьбу. И прибавил к ним пять тысяч рублей и завещание, по которому наследником имущества назначал Ландсберга… Незадачливый злодей получил пятнадцать лет каторги и уехал на Сахалин, где быстро выдвинулся за счет своих выдающихся способностей. Он строил пристани, выправил криво начатый тоннель в горе Жонкьер, возводил казенные здания и дороги. Выйдя на поселение, Ландсберг сделался торговцем и представителем разных транспортных и страховых обществ. Умный, деловой, хваткий, бывший прапорщик превратился во влиятельную фигуру. Приписавшись к мещанскому обществу Владивостока, он мог бы переехать туда, но оставался на Сахалине. Когда японцы высадили десант, боевой в прошлом офицер командовал дружиной. Прикрывал с ней отход главных сил, был тяжело ранен на Палевских высотах. По возвращении из плена Ландсберг был восстановлен в прежних правах. Ему вернули чин и ордена. Умер необычный человек глупо, от заражения крови, уколов палец пером… Лыков знал Ландсберга лично и относился к нему с уважением. — Под началом, под его началом, — повторил Стародубцев. — Однако побили нас японцы. Возле селения Палево командира нашего пронзило пулей в правый бок. Он сказал нам: теперь, ребята, спасайтесь, кто как умеет… Мы с моим товарищем Андреем Бирюковым, ратником Седьмой дружины, держались вместе. Вместе нас и оприходовали. Косоглазые первым делом наложили всем пленным на руку клейма и пригнали в карантинные сараи. Мы двое отчаялись на побег. Проползли ночью через водосточный канал, выбрались в город, раздобыли одёжу партикулярную. И смешались, значит, с мирным населением. Вместе с остальными людями подали прошение в японскую комендатуру о вывозе нас с острова. Как раз они начали сахалинцев в Де-Кастри переселять. Первый пароход уже ушел, все ждали второго. А ребята наши в плену сидят! Мы без бумаг, на руках клейма — вдруг нас узнают? Голову срубят и всех делов. Да… Японцы облавы делают. Мы, чай, с Андрюхой такие не одни были. Как не попались? До сих пор вспомнить жутко… А потом еще хлеще пришлось вытерпеть. Приходим мы с другими на пристань, а там переводчиком японец, что был до того в магазине Бородина приказчиком. И меня, и Андрюху он знает в лицо! Как ссыльнопоселенцев, а не свободных обывателей. Обмерли мы оба. Очередь все ближе. Ноги ватные сделались, еле шагаем. Подошли, смотрим так жалко: не губи нас, мил человек. Фон Бунге налил рассказчику вторую чарку, тот мигом ее опростал и продолжил: — Надо вам сказать, что и в магазине будучи, тот приказчик к нам, ссыльным, благоволил. Добрый был, уж не знаю почему. И вот мы стоим перед ним в полной его власти. Рядом солдаты с ружьями, офицер с мечом. Одно слово — и нас прикончат. А парень глядит на нас со значением, очевидно совершенно, что он нас помнит. И всем своим видом показывает: дарую вам жизнь. Вот… — Так и пропустил на борт? — поразился Алексей Николаевич. — Есть и среди них добряки? — Есть. Один он такой, может, на целую Японию. Но мы весь свой век его будем благодарить. Так это еще не конец, ваше высокородие! На корабль-то мы прошли, а погоды нет. И ждали мы ее три дня. Извелись все. Из трюма на палубу подняться боимся. Вдруг кто еще нас узнает? Потом вышли в море. Подплыли к Де-Кастри, а там опять проверка. Уже вот сходня, там берег русский, а они документы смотрят и личность изучают. И снова нам свезло! Ступили мы с Андрюхой на нашу землю, и ну ее целовать. С того света, считай, вернулись. Федор Федорович обратился к питерцу: — Вот так настрадался наш герой, а не успокоился. Он ведь после всего пережитого обратно на Сахалин вернулся! Расскажи, Петр, и про это. — А расскажу, — охотно согласился следопыт. — Андрей Бирюков не пошел, а я пошел. Потому — жалко же наших, кто на острове остался. Японцы их ловили и казнили. Даже в плен не брали, на месте прикалывали. Но сыскался в Николаевске храбрый человек. Тоже наш бывший сахалинец Диомид Вершинин. Он уже получил право жительства на материке, но с началом войны записался в охотничью команду при Николаевском крепостном полку. Когда стало известно, что наши партизанские отряды пропадают, или японцы их добьют, или они сами с голоду помрут, вызвался Диомид пойти к ним на выручку. Чтобы вывести с острова к своим. Как знаток Сахалина, он помнил про северный фарватер. Южный уже был у желтых в руках, а про северный, трудный, они не знали. И Вершинин с командой добровольцев пошел туда. Я, значит, с ним напросился. Вот… Тут уже Лыков налил герою чарку. — Благодарствуйте, — с достоинством ответил Стародубцев. — Было нас семнадцать человек, Вершинин главный. Высадились мы на Тенге и пошли на юг. Холодно, пусто, вокруг ни души. И постоянно рискуем нарваться на вражеский дозор. Но Диомид идет, не унывает и нас подбадривает. Двести верст мы так прошли! И отыскали партизан. На тринадцатый день — отряд Новосельского, а на пятнадцатый — штабс-капитана Быкова. Голодные, оборванные, простуженные… Чуть живые они, готовы уже были помереть, а иные и сдаться. Вершинин как следопыт отыскал тайники, которые в тайге спрятали еще весной по приказу начальства. На случай этой самой партизанской войны. Пятнадцать кулей муки там было и бочка солонины. Очень эти припасы выручили наши отряды. От голодной смерти спасли. Да… — Вывели вы их с острова? — сочувственно поинтересовался командированный. — Всех, почти двести душ. Василий Петрович Быков, храбрый и всегда к каторжным вежливый, очень нас благодарил. Потом власти хотели за этот подвиг Вершинину денег дать, а он отказался. Гордый. Не хочу, говорит, за спасение христианских душ, боевых товарищей, презренное злато получить. Мне приятно, что Бог сподобил их выручить — вот моя награда. — Ни копейки не взял, — подтвердил фон Бунге. — Диомид Вершинин был за свой подвиг Высочайше помилован, восстановлен в прежнем чине урядника и вернулся в Первый Верхнеудинский казачий полк. Может, и по сию пору там служит — того уже не знаю. Медаль принял, пятьдесят рублей взял, кои всем воевавшим дружинникам полагались. А сверх того ни-ни. — Петр… как тебя по отцу? — приступил к главному Лыков. — Васильевич, ваше высокородие. — Петр Васильевич, мне нужен опытный проводник. Ищу я одного негодяя, что убивал на материке солдат. Загнали мы его на остров, и прячется он сейчас где-то. Ищем, но пока не нашли. Да ты его, может, и знаешь: это Тертий Почтарев. — Христосик? Помню. Папашку его тоже знавал. Глупый и злой человек. — Христосик он был подростком, — пояснил Лыков. — Сейчас ему кличка Чума. И он вырос в большую взрослую гадину. Лично зарезал семерых солдат, что караулили денежные ящики. И еще одиннадцать душ китайцев. Жестоким образом, садистическим: разрезал грудь и еще дышавшим людям легкое наружу вытянул. — Зачем? — ошалело спросил Стародубцев. — Почтарев — маньяк. Слыхал такое слово? — Нет, а что оно значит? — Ну, изувер, который убивает людей для удовольствия. — Какое же в том удовольствие? — Тебе, мне, прочим нормальным людям — никакого, — попытался объяснить Алексей Николаевич. — Но есть другие, с виду они тоже люди, но на самом деле хуже диких зверей. Ты разве подобных не встречал? — Подлецов много видал, их пруд пруди, — ответил следопыт, очевидно возмущенный. — Любой убийца в душе немного зверь. Хоть бы и меня взять — тоже попал на каторгу за душегубство. — Ты свой грех искупил, — напомнил губернатор. Но Стародубцев не согласился: — Такого не искупить, мне перед Богом потом ответ давать. Но живому легкое наружу вытягивать? Такого я не слыхал никогда. А точно это Христосика дело? Он же был щенок. — Из щенка пес вырос, — сердито сказал сыщик. — Учителя у него кто были? Большой Пантелей, Ударкин да Собака Ваня. Всех троих мы уже минусовали. Чума остался последний. Ну? Поможешь мне его взять? Следопыт пошарил глазами по столу, но больше ему никто не наливал. — А денежная награда мне за это будет? — Обещаю семьдесят пять рублей из сыскного кредита. — Согласен, — сразу же заявил Стародубцев. — Хоть завтра могу. — Ты можешь, и я могу, только мы не знаем, куда ехать, — осадил добровольца Лыков. — Сходи и разведай. — Куда? — хором спросило сахалинское начальство. — Он знает куда, — ответил командированный. — Знаешь ведь? — Да уж соображу. Стародубцев схватил папаху и быстро удалился. — Так куда он пошел? — повторил вопрос Григорьев. — А то у вас притонов нету, Дмитрий Дмитриевич? — съязвил сыщик. — Везде есть, а у вас нет? Вот туда он и пошел. Справки наводить. И скажу я вам так, господа: на агентуре экономить — себе дороже! — Да… мы полицейскому делу не обучены. — Дмитрий Дмитриевич, Федор Федорович! Что нового я могу вам сказать? У вас остров полон бывших каторжных. Каждый пятый в прошлом бандит или налетчик. Убийств многовато, сами жаловались. И как вы тут без своего глазу живете? Осведомление! Первая вещь в охране порядка. Средств Петербург не дает? Найдите. Вам тут жить, я скоро уеду, а вы останетесь. Администраторы спорить не стали и быстро согласились. На той позитивной ноте, что агентура нужна, они допили бутылку, и статский советник отправился в свою комнату. Он был доволен разговором и ждал быстрых новостей. И не ошибся. Ночью в его дверь постучали, и заспанный казак буркнул: — Тут к вам… — Петр Стародубцев? — Он самый, ваше высокородие. — Впускай.