— Ты думаешь, что тебя мучает призрак, или ты одержима. Звучало безумно из его уст, но я должна была держаться своего мнения. Я не притворялась. Я не могла отступить. — Да. Так я думаю. Когда это случилось в последний раз, люди сказали, что я пыталась сжечь дом. Теперь, если не хотите повторения, поверьте мне. Он прищурился. — Это угроза? Я тоже прищурилась. — Нет. Я просто говорю, как есть. Это не связано с Дексом. — Перри, — сказал он. Он снял очки и медленно потер лоб, словно ему было больно просто говорить со мной. — Ты любила мужчину, он разбил тебе сердце. Ты забеременела от него, не зная этого, а потом потеряла ребенка ужасным выкидышем. Я слышал тебя, но ты упускаешь кое-что очевидное и простое. — Например? Он вздохнул, я его раздражала. Хорошо. — Ты прошла через ужасное событие, разбивающее сердце, и ты не смогла с ним справиться. От этого у тебя возникла иллюзия, что ты одержима, что вокруг призраки. В твоей голове никого нет, Перри. Это только ты. Тебя терзают чувства, которые ты не принимаешь. Ты горюешь и скрываешь это, а от этого может случаться разное. На миг я поверила ему. Я думала, что такое возможно, что все может быть в моей голове, что мое подсознание придумало это, чтобы я поняла реальность. Но он хотел, чтобы я так думала. Я была умнее этого. — Я даже не хотела ребенка, — сказала я, пытаясь придумать, как ответить. — Это бы разрушило меня. — Это не значит, что ты не горюешь. Это была твоя последняя связь с ним. Почему-то эта фраза вонзилась в меня. Последняя связь. Раньше я думала, что мы как-то связаны, что мы — один человек, которого давно разделили, а теперь считала, что связи нет. Я была здесь, почти в аду, а он не знал. Он разорвал связи. Но он был тут ни при чем, и я вдруг разозлилась, что доктор пытался выудить из моего разбитого сердца эмо-крик о помощи. Он принял меня за Тейлор Свифт? — Я думаю, что это все бред, — прорычала я. Он кивнул, словно соглашался, и я захотела ударить его. Он ощутил мое напряжение и быстро записал что-то в блокноте, а потом сказал: — Я бы хотел, чтобы ты приходила раз в неделю. — А если нет? — Я не могу тебя заставлять. Ты взрослая. Но я надеюсь, что ты сделаешь это ради семьи. Они тебя любят и заботятся о тебе. Я фыркнула и встала. — А пока что, — быстро сказал он, отрывая листок с рецептом, — принимай эти два вида таблеток. Я помнила слова Жуткой клоунессы, взяла у него листок и посмотрела на каракули с подозрением. — Я не могу это прочитать. Что это? Теперь думаете, что у меня шиза. — Нет, — ровно сказал он. — И шизофрения — проблема, а не пустяк. Первые — чтобы ты расслабилась. Тебе нужно отдыхать. Другие помогут разобраться с горем. — А если горя нет? Он напряженно улыбнулся. — Перри, мы все хотим тебе помочь. Так они всегда говорили. Все хотели помочь, но никто не хотел мне верить. Меня так часто пускали по этой дороге, что можно было назвать ее Перри-экспресс. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Я была такой яростной и пораженной, покидая кабинет доктора Фридмана, что не помнила, что случилось потом. Наверное, мы высадили Аду у школы, а потом зашли в аптеку за лекарствами для меня. Но я этого не помнила. Память была стерта. Я вдруг оказалась на пассажирском месте в машине матери, мои руки пахли салатной заправкой, часы на панели показывали, что прошло уже два часа. Мы покинули центр по мосту Бернсайд, река внизу отражала бесцветное небо. Я ощутила волну тошноты, а потом другую волну, предупреждение, что случится что-то ужасное. Абсолютный ужас. Я посмотрела на мать, словно в последний раз. Она вела осторожно, впивалась в руль так сильно, что ее костлявые костяшки побелели. На ней были солнцезащитные очки, хоть вечером было уже темно. Она выглядела утомленно, и я знала, что это из-за меня. Морщинки постоянно были у уголков ее поджатых губ. — Мам, — осторожно сказала я. Со страхом. Она вздрогнула, а потом быстро улыбнулась. — Что такое, Перри? — Мне нехорошо. Это вдруг показалось преуменьшением. Все внутри сжалось от отвращения. Я была не одна в голове. Кто-то еще был во мне, ждал, выглядывая из уголков моих глаз. Они были во мне, следили, проверяли мысли. А потом мой мир стал ужасно узким. Я падала в забытье, но только разум, а не тело. Я смотрела, как поднимаю руку в воздух, медленно двигаю перед лицом. Я не делала этого. Я не управляла. Это была не я. «Мам!» — завизжала я. Но это было только в голове, а не в горле. Я не управляла им больше. Горло не принадлежало мне. Я была заложником собственного тела. От осознания этого во мне вспыхнул гнев. Моя рука, что была перед лицом, привлекавшая любопытный взгляд мамы, резко впилась в руль, выкрутила его вправо, к машинам в другом ряду. К барьеру. К краю моста. И реке внизу. Мама закричала, машина чуть не задела БМВ. Раздался ужасный скрежет, пахло жжеными шинами, кричала мама, я визжала в голове. Я сосредоточилась изо всех сил, я давила, пока не ощутила хлопок в груди, и вдруг ко мне вернулись ощущения, меня покалывали иголки. Я отпустила руль и вжалась в сидение, мама за секунды до столкновения с барьером завладела машиной. Если бы мы ударились, мы бы упали вниз. Другие машины проносились мимо нас, гудя, показывая пальцы, вопя ругательства, а мама медленно и осторожно нажала на газ. Она дрожала, только хватка на руле не давала ей вскочить с места. Мы ползли по мосту и, как только выдалась возможность, свернули с него. Она вела себя как во сне, припарковала машину, выключила двигатель и повернулась ко мне. Она сняла солнцезащитные очки, и стало видно размазанную тушь и голубые глаза со слезами. Выражение ее лица было таким же незабываемым, как лицо отца, когда он снимал меня с крыши. Но здесь было что-то еще. Почти понимание, словно она узнала меня впервые и увидела, какой я монстр. — Перри, — выдохнула она. — Я же говорила, что мне плохо, — сказала я ей. Я принялась неуправляемо хохотать, и так было всю дорогу домой. * * * Как только я ворвалась в дом, я поспешила к ванной на первом этаже, меня тошнило. Я склонилась над унитазом и выдавила из себя все, пока горло не заболело. Как оказалось, я обедала салатом. Теперь был понятен запах. Когда я стала пустой и утомленной, я посмотрела на себя в зеркало. Сердце сжалось. Я выглядела другой. Нет, не так. Я выглядела так, словно была едва живой. Скулы выпирали на лице, круги под глазами стали больше. Губы были сухими, потрескались и кровоточили. Глаза выглядели как черные дыры. Шея была красной и в порезах, которые вели к груди. Смог бы доктор Фридман и это отнести к разбитому сердцу? Я выглядела так, словно меня нужно запереть где-то далеко, как призраков в психбольнице Риверсайд. Я не могла больше на себя смотреть, от этого было плохо, а еды во мне уже не оставалось. Боль пронзила мои виски. Я выключила свет в ванной и вышла в коридор. Мама с папой были на кухне, говорили друг с другом тихо и взволнованно. Угадайте с трех раз, о ком. Я встала на пороге, они замолчали с виноватым видом. Мама поманила меня ладонью. — Садись, тыковка, — сказала она и налила мне стакан воды. Я не знала, как она могла и дальше так меня называть, если я пыталась ее убить. Чайник закипел на плите, пронзительный свист заставил меня скривиться от боли, голова раскалывалась.