Женщина с радостной улыбкой сказала: — Это девочка, такая прелесть. После этих слов пол затрясся у меня под ногами, и я рухнул. Девочка, опять девочка, опять не моя! Я был уверен, что моим ребенком может быть только он, только мальчик. В моем доме опять появился подкидыш, плод ее разгульной жизни. Я зарычал диким зверем и швырнул в стену стул, который попался мне под руку. Женщина вздрогнула и крепче прижала к себе маленький сверток. — Положи на кровать, — прорычал я. — Но… — хотела что-то сказать она. Если бы она стала мне перечить, я бы швырнул о стену и ее. Наверное, она это поняла по моему взгляду, поэтому просто положила сверток на кровать и шмыгнула в дверь. — Опять, значит? — спросил я Люси. — Опять девка? Она только устало пожала плечами. — В моем доме больше не будет девок, ты слышишь?! — заорал я. Она только отвернулась и посмотрела в окно. — Значит, ты не в силах создать мужика, — вот что Люси посмела мне тогда сказать. Я метнулся к ней, схватил за ворот рубашки и хорошенько встряхнул, а потом прорычал: — Это не мой ребенок. Она не ожидала от меня этих слов, хлестнула по щеке холодной влажной ладонью. Я отпустил ткань, и Люси упала на кровать. Она с ненавистью посмотрела на меня, а потом на ребенка. — Может, это к лучшему, — сказала она обессиленно. Она даже не отрицала, не пыталась меня переубедить. За последние годы я ни разу не заставал ее с другим мужчиной. Но подозрения остались, они основывались на нашем прошлом. Иногда на больших пьянках я, отлучившись куда-то, возвращался и не находил ее в толпе, потом она появлялась с кем-нибудь как ни в чем не бывало. Или было множество ночей, когда я просто напивался и засыпал, где придется. Что она делала в это время, я тоже не знал. Она всегда умела находить возможности удовлетворять свои низменные дикие желания, но без меня. Ну так вот, в тот день я ненавидел себя, но еще больше я ненавидел их, всех троих. Я сидел на полу и жалел себя, утирая горькие слезы. Почему даже самое простое мое желание иметь сына, она и то не смогла исполнить? И тут тишину комнаты разорвал плачь нового создания, которое я уже ненавидел. — Если ЭТО останется в нашем доме, ты будешь растить его как сына, поняла? — сказал я, вставая с пола. — Что ты имеешь в виду? — спросила она, морща нос, словно презирала меня, презирала каждое мое слово. Я наклонился к ней и медленно, выплевывая горькую слюну, произнес: — У нас родился сын. — Но… — Заткнись. Или это сын, или убери это с моих глаз, избавься от нее, поняла? — рявкнул я. Она замолчала. Она знала, что с этого дня ее мнение больше не имеет для меня никакого значения. В этом доме будет только так, как скажу я. Я вышел из дома и продолжил отмечать рождение сына. Через неделю, когда Люси окрепла, мы взяли с собой сверток с новорожденным и пошли в город. Там мы нашли ветхое здание в два этажа, где, как нам сказали в городской больнице, регистрировали новых членов общества. Взяли заявление и заполнили его. Ее рука дрогнула над пустым квадратом «пол», я выхватил ручку и сделал это за нее. Официально родился мальчик по имени Александр. Старая уставшая женщина попросила справку из больницы, но мы пояснили, что роды были дома и мы никого не вызывали. Она тяжело вздохнула, посмотрела на нас неодобрительно, но заявление зарегистрировала. Она даже не заглянула в сверток, который мы принесли. В этом городе, как и в большинстве мелких умирающих городов, всем было плевать на жизни других. Никого не интересовало, кто рождался и кто умирал. Мы были лишними бумажками, которые им приходилось раскладывать. Я вообще не стал бы регистрировать рождение второго ребенка, но Люси сказала, что это увеличит размер нашего пособия, а этим в нашем положении пренебрегать не стоило. Денежки на полу не валяются. Вот так у нас появился сын. Я хотел растить его, как сына, но каждый раз, когда смотрел на этот комок, видел только ошибку, которую допустил. Время шло, а ненависть росла. Галочка напротив «М» не помогла мне принять этого ребенка. Да и первую дочку я тоже не любил. Я просто хотел, чтобы все было, как прежде, когда их не было, когда мы с Люси могли путешествовать, когда нас ничто не связывало по рукам и ногам, когда мы любили друг друга. Я умолял ее отдать их, отнести в город и оставить хоть у входа в больницу. Но она отвечала, что сойдет и так, как-нибудь вырастим. При этом не делала ничего для этого. И я не делал. Я просыпался по утрам в этом сарае и мечтал, что, может, сегодня не увижу их и не услышу. И с каждым днем я все больше убеждался, что они не мои. Ну невозможно же так не любить родных детей. Глава 45 На отшибе Никто так и не смог найти следов моего прошлого существования. Ну а как бы они нашли, если Иллая Стоун до этого не существовала, а Александра Роттера подали в розыск только через год, да и то, как мальчика? Меня растили мальчиком. Да, именно так. Ты, наверное, спросил бы, как я не понимала, что что-то не так, что-то неправильно? Я понимала, только не могла сложить все детали воедино. Мне на барахолке выбирали только мальчишескую одежду, брили наголо и всегда обращались, как к мальчику, особенно в присутствии отца. А потом по привычке обращались так и когда его не было рядом. В школе я тоже числилась как мальчик, против свидетельства о рождении не пойдешь. Стоит крестик — значит мальчик. Вот я и росла мальчиком, считала себя мальчиком и думала, что так и есть. Так меня вырастили, и такой я была. Очень сложно для ребенка, который живет в закрытом мирке, в глуши, не общается со сверстниками, понять, что его обманывали с самого рождения. Хотя понять не так сложно, а вот принять, это другое дело. Или смириться, а если не смириться, то что делать? Может, я и хотела бы быть собой, Александрой или Иллаей, но мне не позволили. Мне просто не дали такого права. Не всем везет родиться в нужной семье и в нужное время. Мне просто не повезло. Со временем я приспособилась быть для людей тем, кого видят они, а внутри быть тем, кем меня сделали при рождении. С самого детства, лет с девяти, ну мне так кажется, я задавалась вопросом, почему я другая, почему не такая, как они. Вроде похожа, но все наоборот. Но никто не давал мне ответа. Поначалу сестра отмалчивалась, ну а что она должна была сказать? У отца я ни разу не спрашивала, лишний синяк мне был не нужен. Как-то я помогала матери в огороде, не помню, то ли мне было десять, а может, и одиннадцать, — память странная вещь, что-то помнится в мелких деталях, ярких цветах и красках, а что-то — крупными мазками, диалогами, просто картинками. Ну так вот, солнце еще не накалило землю, и она окучивала грядки с овощами, а я таскала воду и рвала сорную траву. После очередного принесенного ведра я встала напротив нее и спросила: — Мама, почему я не похож на папу? — Что? Слава богу, что не похож, радуйся, — ответила она. — Но мальчики ведь другие, а я — как ты и сестра, — не унималась я. — И что в этом плохого? — ответила она вопросом на вопрос, в принципе, как и всегда. — Но почему? — Потому, — рявкнула она. — Мам, кто я тогда? Она распрямилась и посмотрела на меня. — Ты человеческий детеныш. — Да, но… — Вот и радуйся, — оборвала она. — Я радуюсь, но все-таки, почему я такой? — не отставала я. — Ты такой, какой есть. Такой, каким захотел видеть тебя твой отец. Все вопросы к нему, — поставила она жирную точку в нашем разговоре. Я, конечно, ничего не поняла, но больше вопросов не задавала. А если и задавала, то она отсылала меня к отцу, зная, что у него я никогда этого не спрошу. Сестру я тоже пыталась расспрашивать, но она начинала плакать, и я перестала приставать. Просто приняла то, что я другая. Мы все разные, сестра часто так говорила. Мы все индивидуальны, все непохожи, все другие. Не бывает двух одинаковых людей, поясняла она, и мне становилось легче. Нет, не понятнее, но легче. Эта мысль отступала. И хорошо, иначе я просто сошла бы с ума, свихнулась от этого раздвоения. Но ты же понимаешь, что это не могло длиться вечно, не могло. Я взрослела. Кстати, мама звала меня Илаем с самого рождения. Когда я была маленькой, мама ходила к реке и сажала меня на песок, а я постоянно лезла в ил и полностью в нем измазывалась. Так имя и прицепилось, детеныш в иле. Отец вообще никак не звал, словно я не достойна имени. А Сирена называла «малыш». Дома никто не называл меня именем, записанным в свидетельстве. Зачем они его вообще вписали, я так и не знаю. * * * Меня определили в приют, где я провела еще три года. Сестра так и не появилась, не вытащила меня. Все эти годы я злилась на нее. Злилась на то, что она не нашла меня, не забрала, за то, что ее не было со мной все эти годы. Но моя соседка по комнате уверяла, что таких взрослых, как она, в приют не берут. Может, это и было причиной. В приюте было не плохо, нет. Там имелось все для нормальной жизни. За эти годы я смогла адаптироваться, привыкнуть к себе и окружающему миру. В учебе я была лучшей, окончила школу с отличием и поступила в университет. Мне даже досталась достойная стипендия на обучение. В приюте, лежа одинокими ночами в кровати, я думала о том, кто я и чего хочу. И в какой-то момент осознала, что хочу помогать таким же детям, как я, потерянным, оторванным от жизни. Может, ничего и не произошло бы, может, я стала бы такой, как все, и прожила бы обычную жизнь. Но случилось еще кое-что.