После опроса постояльцев «Дикого медведя», который не всегда шел гладко, команда собралась у входа. — Ну что, кто-то завладел ценными сведениями? Удалось что-то узнать? — У меня пусто, не считая десятка предложений хорошо провести ночь, — ответила Агнес и усмехнулась сама себе. — Никто толком не знал, чем она занималась, с кем встречалась, чем жила. Она была невидимка, просто одна из многих, с кем можно расслабиться. Удручающая жизнь, скажу я вам. — У меня и того меньше, — пробубнил Роберт. — Никаких предложений. — Он обменялся с Агнес улыбкой. — Может, кто-то привлек ваше внимание? Кто-то подозрительный? — Ален, ты их видел? Они все подозрительные. — Агнес хохотнула. — Понятно. Тогда до завтра, — буркнул Расмус и направился к своему старому, но верному автомобилю. — Спасибо, коллеги, за проделанную работу, — театрально сказала Агнес сама себе, изображая Расмуса. — А сейчас — отдыхать. На что Расмус, не оборачиваясь, отсалютовал, сел в машину, бибикнул на прощание и уехал. Домой Ален приехал не столько уставший, сколько рассерженный отсутствием результата. Он оглядел свою просторную квартиру, обставленную практичной неброской мебелью. Пустые стены светло-серого цвета, ни картин, ни фотографий. Такие же пустые полки серванта, пустая поверхность комода, на которой он иногда оставлял солнцезащитные очки или пачку сигарет. Всё сегодня казалось ему безжизненным и нелепым. Иногда в такие же одинокие ночи он садился за барную стойку на кухне со стаканом холодного пива и, созерцая эти безликие стены, думал о жизни. Его квартира, как и его жизнь, напоминала необжитый, холодный, никому не принадлежащий гостиничный номер. Есть и ремонт, и практичная новая мебель, только вот души не хватает, чего-то личного. Ален налил себе виски, достал из морозилки несколько ледяных камней, кинул их в бокал и включил телевизор. Но мысли понеслись в совершенно ином направлении. «Интересно, чем сейчас занята Иллая? Есть ли у нее тот, с кем она проводит вечера и ночи? — думал он, делая очередной глоток прохладно-обжигающего напитка. — Наверное, она не страдает от одиночества. Такая хрупкая, но при этом сильная. Красивая, другая. Даже имя — Иллая — мягкое, звучное, словно журчание ручья, бегущего по кромке дикого леса. — Его губы безмолвно произнесли ее имя. — Она ведь намекнула мне, что не против еще одной встречи, причем не по работе. Разве не так? А может, это только из вежливости? Нет, в ее взгляде и манере было что-то игривое, озорное». Он мягко улыбнулся своим мыслям, одним глотком допил виски, сполоснул бокал и отправился в душ смывать сегодняшний день. Глава 10 На отшибе На следующий день после событий той ночи меня охватило отчаяние, единственным выходом оказались затяжные прогулки по лесу. Оставаться в одном доме с отцом было невыносимо. И в какой-то день мне повстречался новый друг, который влюбил меня в себя. Ты удивишься, но им стал старый пластмассовый солдатик без правой руки, выброшенный на обочину. Так же, как и я. Мне кажется, он скрасил в те дни мое безграничное одиночество и спас меня от реальности. Где-то через неделю, а может, и того меньше, сестра вернулась домой, чем очень огорчила отца. Он-то ждал возвращения только своей жены, которая все еще оставалась в больнице. Зато возвращение Си безмерно осчастливило меня. Моя радость не знала границ, мне хотелось поведать ей все, что случилось за эти дни, познакомить ее с найденным другом, угостить запасами, которые удалось найти и спрятать. Но сестра изменилась. Меня не отталкивали грубые стежки на ее лице и теле, но меня дико пугали ее грустные поблекшие глаза и новая улыбка, в которой больше не было ни энергии, ни радости. В ее чертах застыла бесконечная печаль. «Ты чего, Си?», «Си, посмотри сюда», «Си, смотри, кто у меня есть! Хочешь, подарю?» Но она молчала, склоняла голову или отворачивалась, а по щекам тонкими блестящими полосками бежали слезы, то вдоль, а то поперек красных штопаных линий. Ее верхняя губа была сильно рассечена той ночью, и даже когда порез зашили, было понятно, что ее улыбка навсегда потеряла свою симметрию и прежнюю красоту. Она плакала каждую ночь. Каждую ночь в нашей маленькой комнате был слышен вой ее души, постоянный скрежет железных засовов, которыми ее сковало событие той ночи. В одну из таких тоскливых ночей она повернулась ко мне, обняла крепко-крепко, как раньше, и наконец уснула. Утром она сидела на краю кровати и смотрела в окно. — Си, ты чего так рано? Солнце только взошло. — Я теперь такая на всю жизнь, — тихо прошептала она. — Какая? — Уродливая. — Перестань, Си. Ты есть ты. Шрам заживет, посмотри на мою руку, помнишь, у меня был жу-у-у-ткий порез. — Она нежно погладила меня по руке, не отрывая взгляда от окна. — Ну помнишь мой самый лучший прыжок в реку? Там оказалась какая-то железка, и мне казалось, что руку придется отрезать, а кровь все текла и текла и было о-о-очень больно. А ты меня успокаивала и оторвала кусок от желтой юбки и замотала мою руку? Ну помнишь? — Помню, — тихо сказала она и чуть улыбнулась. — Ну вот, а сейчас, смотри, только полоска осталась. Если не загорать, так ее вообще не видно. Она уже не болит, совсем не болит, я ее даже не замечаю. У нас будут одинаковые полоски по телу. У меня на руке, а у тебя — на губе. А хочешь, я сделаю себе полоску на щеке? Хочешь, Си? — Нет, малыш, не хочу. — Ее пальцы коснулись моей щеки. — Порезы скоро заживут, не бойся. — Не заживут, малыш. Врачи сказали, что мне может помочь только пластическая операция. — Какая операция? Она хмыкнула. — Ну давай сделаем тебе эту операцию. Она только помотала головой. — Ты боишься? Болючая эта штука, операция, да? — Мне хотелось, чтобы она перестала грустить. — Нет, просто я ее никогда не смогу сделать. — Си повернулась ко мне и посмотрела прямо в душу. Тогда мне было не понять ее, возраст не позволял. Но ее загнанный взгляд заставил меня замолчать и больше не задавать вопросов. Со временем ее раны затянулись, но осталось множество шрамов, которые отец своими действиями и мать своим бездействием оставили не только на ее коже, но и на сердце. Ну и на моем тоже. Мое сердце было не то что в шрамах, оно было покрыто глубокими кровоточащими ранами, которые так никогда и не смогли затянуться. С того самого дня она больше не вплетала свежие цветы себе в волосы и не надевала платья. Она стала одеваться так, как с самого детства одевали меня. Помню свои шорты, зачастую грязные и рваные, которые болтались на тощих ногах, футболку, протертую и выцветшую на солнце, и никакой обуви. Еще бритая голова в кепке — беспризорник, да и только. Сестра тоже стала носить широкие футболки, но с длинными рукавами, даже в самую жаркую погоду, и длинные шорты до самых колен. А мне она нравилась в платьях, пусть они часто были ей не по размеру, и мы вмести пытались их подшить грубыми стежками толстых ниток. Мне поручалось держать ткань, пока она орудовала иглой с ниткой. Эта работа была для меня самой важной и ответственной. С того дня Си мало разговаривала и почти не смеялась, кончились беззаботные игры в лесу, радостные вопли, когда мы бежали навстречу ветру по склону и бросались в воды реки. Вместе с маленьким зеркалом, которое раньше обитало на нашем столе в комнате, она спрятала и все радости, которым мы когда-то беззаботно предавались. Когда-то… Глава 11 С самого утра на столе у Расмуса лежал отчет по дактилоскопии из квартиры убитой. Проведя короткий утренний брифинг, он вернулся в свой кабинет, открыл отчет и, пролистав несколько страниц, набрал внутренний номер Агнес. — Они это серьезно? — спросил он озадаченно. — Ты про отчет? — Да, а есть что-то еще? — Ладно, в общем, по отчету полный ужас. Десятки неизвестных отпечатков, плюс десятки неполных и частичных отпечатков. Вероятно, в ее квартире устраивали бурные вечеринки или что-то типа того. При этом, я так понимаю, убираться она не очень любила. В общем, как выудить из этого списка золотую рыбку, не представляю, — вздохнула Агнес. — Ладно, давай допросим тех, чьи данные у нас уже есть. И будем надеяться на удачу. — Ну на сегодня у нас есть пятнадцать распознанных отпечатков, среди них отпечатки дочери жертвы и соседки из «Дикого медведя», она имеет в прошлом судимость за кражу в магазине. То есть еще двенадцать человек, которые так или иначе фигурируют в полицейской базе. — Вот с них и начнем. Нераспознанные отпечатки пока оставим, если будут зацепки, будем сопоставлять. — Поняла, тогда начинаем обзванивать счастливчиков. Детектив хмыкнул, после чего, повесив трубку, отправился на кухню сделать себе первую чашку горького кофе. Агнес заглянула на кухню со словами: «И кстати, тебя искал и просил зайти», после этого она подняла брови и показала указательным пальцем в небо. — Хорошо, сейчас схожу. Вскоре Ален уже сидел в мягком кресле напротив руководителя полицейского управления. Начальнику Алена, Якобу Скару, было около шестидесяти трех лет. Он прошел все ступени полицейской службы и хорошо понимал, что к чему. Три года Скар занимался политическими вопросами управления, не участвуя в расследованиях, но сложные дела всегда брал на контроль и до сих пор углублялся в детективную работу сотрудников управления. Как он говорил своим подчиненным: «Детектив во мне уснет только тогда, когда мой мозг перестанет функционировать, потому что расследование — это зависимость. А бывших детективов вообще не бывает». Это было его кредо, его вторая любовь после единственной дочери Мари. — Здравствуй, Расмус, как продвигается расследование убийства Линды Смит? — Доброе утро, шеф. Медленно, — угрюмо сказал Ален. — Печально. Ты слышал, как раздули это дело в СМИ? — Не интересуюсь мнением гиен. — А зря. Им очень интересно, почему мы не ищем этого монстра. Они даже раскопали некоторые подробности дела, — многозначительно произнес Скар и протянул Алену открытую на развороте газету. Набранный крупными буквами заголовок статьи вопрошал: «В городе объявился маньяк?» — И сразу маньяк. Что они вообще в этом понимают? — с негодованием вдохнул детектив, потом добавил: — Мы ищем, шеф. — А им так не кажется. Нужен результат, тебе ли этого не знать, Расмус. — Я знаю. Я делаю все, что в моих силах. — Послушай. Я помню о твоих планах и знаю, что это не типичное для тебя расследование. Лично мне оно совершенно не нравится, прям волосы встают дыбом. За мой долгий век в профессии у меня появилось настоящее чутье на гнусные дела. Вот это из таких. И ты должен сделать больше чем в твоих силах! — Шеф устремил пронизывающий взгляд на Расмуса. — Я надеюсь, ты меня понимаешь? Не хотелось бы передавать такое дело кому-то другому. Ты сам понимаешь, к чему это может привести. — Понимаю. Я все сделаю.