На лестнице горели лампы в кронштейнах, тускло освещавшие все пролеты и закоптившие побелку на потолках там, куда были направлены стеклянные трубы их колпаков, слегка пахло бензином. Дверь открылась легко, и мы вошли в комнату, темную, освещенную лишь отблеском света с улицы на белом потолке. Лампу нашел не сразу, потом в темноте пытался сообразить, как поднять стекло, но справился. Чиркнула спичка, заколебался, а потом успокоился язычок пламени, прикрытый стеклом. Сама лампа держалась в добротном кронштейне, да еще и под небольшой жестяной вытяжкой, ведущей за окно. Темнота разошлась, и Настя, оглядевшись, сказала: – А что? Очень даже можно жить. И даже счастливо. Лучше бы ты все равно ничего не нашел, это уже местный «топ маркет». Иди, разберись с колонкой, обеспечь нас душем, а я потом чайник поставлю. Чай я взяла, и сахар, ты ведь не сообразил, небось? – Чайник я сам поставлю, все равно вдвоем на кухне не развернемся, – сказал я, пропустив справедливую подколку мимо ушей. – А ты распаковывайся пока, что ли. – Хорошо, – кивнула она, выставив свою сумку на стол и открыв. – Я схватила с собой только самое основное, чтобы было во что переодеться и чтобы с утра по квартире голой не бегать. – Ну… могла бы и побегать, я только рад буду, – честно сказал я. – Окна заклеишь – буду бегать, персонально для тебя, – засмеялась она. – А пока любоваться на себя синюю от холода и с «гусиной кожей» не дам – не сексапильно. Я поднес ладонь тыльной стороной к окну, кивнул – точно, задувает через щели, хоть и не сильно. Это я с улицы не почувствовал, а так, наверное, в квартирке сейчас не жарко. Рамы тут отнюдь не герметичные, надо затыкать щели и обклеивать их бумажными полосами, все как в детских воспоминаниях. В окошке колонки вспыхнули язычки синего пламени, негромко загудело. Чайник я нашел в шкафу, наполнил водой, бухнул на плитку. Прикинул, что быстро он не закипит, и пошел распаковывать свои собственные вещи. – Эта половина шкафа твоя, а вот эта – моя, – решительно сказала Настя, разделив сферы влияния. – И на мою половину не лезь. – Как скажешь, – засмеялся я. – У меня вещей и на четверть шкафа не наберется. – Это пока, потом обрастешь, – сказал она, вывешивая на плечики халат. – Никуда от этого не денешься, все равно то одно надо, то другое… Я тоже поначалу даже лишний свитер купить боялась, все думала, что начну покупать – и себя к этому миру привяжу, вроде как сама откажусь заметить возможность уйти обратно, если такая будет. А потом… ну сам видишь. Пока она выкладывала вещи из сумки, все выглядело как-то привычно, быт есть быт, а вот когда сняла ремень с кобурой и вытащив из нее «парабеллум», проверила патронник и положила пистолет на тумбочку – все вернулось на свои места, вспомнилось, где мы есть. Я усмехнулся и положил рядом кобуру с наганом. Вот так, символично, вместо обручальных колец. Чай был, но к чаю ничего не запасли. Не сообразил, что с утра тоже что-нибудь не помешало бы, булочки или, для примера, свежие круассаны. Шучу. Ну да ладно, в домашнем хозяйстве я всегда умел лопухнуться ловко и без всяких усилий, в любом случае я тут теперь не один и ответственность делится. – Давай ты первый в душ, – сказала она. – Я за тобой. – Ага. Сунулся в ванную и сообразил, что раздеться здесь может только очень ловкий человек, не заехав при этом локтем в зеркало и не обвалив раковину. Раздеваться же в комнате тоже не хотелось, как то оно… не того, рано пока так делать. Настя поняла мои затруднения, сказав: – Раздевайся в комнате, я отвернусь. – Спасибо. Колонка работала достойно, вода была чуть ли не кипяток, пришлось здорово привернуть поток горячей в пользу холодной, добившись приемлемой температуры. Поплескался в свое удовольствие, вспомнив, как стучал зубами, мокрый, сидя за рулем «шнауцера», и сейчас изгоняя из тела даже воспоминания о том холоде. Думал побриться, но не вышло – света в ванной не было, а коптилку не зажечь – мокро все, уронить проще простого. Придется с утра, как-то приспособившись. Выбрался, обернувшись полотенцем, вытирая волосы на ходу. Настя вскочила, сказала: – Тоже отвернись, будь другом. Потом она тоже долго плескалась, затем выбежала, шлепая босыми ногами по полу, в запахнутом халате, и задула лампу, погрузив комнату в темноту. Скрипнула, прогнувшись, кровать рядом со мной, взлетело одеяло, и я обнял, наконец, чуть не задохнувшись от желания, гибкое нежное тело, сильное и податливое. Теплые нежные губы прижались к моим, впились поцелуем, и я сказал, наконец, то, что так хотелось сказать вслух: – Я тебя люблю. – А то я не вижу, – прошептала она в ответ. – Я тебя тоже. * * * – Ты где так загорела? – удивился я, разглядывая следы от купальника на коже Насти. Она посмотрела на окно, серое и демонстрирующее мерзостный дождь на улице, закинула руки за голову, уже ни капли не стесняясь своего обнаженного тела, которого и стесняться-то было грехом смертельным, настолько оно великолепно, и сказала: – На пляже, где же еще? Летом пляж чуть не главное развлечение здесь. И лето было жаркое, и загар на мне долго держится. За ночь тесная квартирка нагрелась от одного нашего присутствия, так что прятаться под одеялом постоянно уже не было нужды. Хотя сквозняк все же ощущался, надо будет окнами заняться. – Чай будешь? – спросила она, усаживаясь на кровати и сдергивая со спинки стула халат. – С круассанами? – спросил я задумчиво. – С удовольствием, – усмехнулась она. – Потом можно будет в кондитерскую заехать, со свежими булочками попить. – Если с удовольствием, то тогда тебе лучше обратно в постель, – подумав, сказал я. – И тогда можно даже без чаю. – Блин, мы же только что! – засмеялась она. – Ну, знаешь… – развел я руками. – Ну что я могу поделать, если все время хочется? – Мне тоже хочется, я уже… сам знаешь, сколько уже ни-ни, а вот терплю, – поставила она мне на вид. – Потом, у нас еще дел полно сегодня, а то завтра выйдешь на сутки и ни черта не успеем. И мне еще на работу надо, я же не выходная. – Могла бы отгул взять, – пожал я плечами. – Сегодня не могла, дела есть, я же начальница, – помотала она головой так, что аккуратно убранный и затянутый шнурком «конский хвост» заметался из стороны в сторону. – В другой день возьму, к выходным поближе, обещаю. – Угораздило же… с начальницей, – пожаловался я на жизнь. – А она теперь в сексе отказывает, уверяет, что все либидо сублимировалось в трудовом порыве. – Типун тебе на язык, – фыркнула она. – У меня этой либиды столько, что если я ее на волю выпущу, ты с кровати живым не встанешь. Кстати, скрипучая очень, не находишь? – Кровать-то? – Нет, я скрипучая! – обернулась она ко мне, уперев руки в бока. – Кровать, естественно, что же еще? – А я заказать другую хочу, деревянную, – поведал я о своих планах. – И вообще сменить декорации, а то словно в кино попал. Она глядела квартиру придирчиво, кивнула: – Можно, вполне. Чтобы и посветлее и поуютней. Дерзай, только со мной советуйся. – Договорились. С утра побриться все же исхитрился, затащив в ванную лампу и отметив для себя на будущее, что принимать душ нужно будет в последнюю очередь, иначе все запотеет и черт знает, как керосинка среагирует на такое обилие пара. Может и никак, но все равно напрягает. Сиротливо стоящий на улице «тазик», мокрый и блестящий под дождем, завелся без всяких проблем, заставив в очередной раз похвалить немецкое качество, тент приподнялся, пропуская нас внутрь, и мы поехали на Советскую, где и остановились у дома с вывеской «Кондитерская и чайная». В кондитерской – небольшом магазинчике со столиками в углу, вкусно пахло ванилью, корицей и свежей выпечкой, а румяная, совсем молоденькая девушка наливала желающим чай, причем в ассортименте был и обычный, и с ягодами, и с травами. – Жаль, что тут кофе нет, – пожаловался я. – Привык с него день начинать. – Я раньше тоже мучилась, – сказала Настя. – А теперь ничего, на чай пересела. Я яблочный пирог буду, – добавила она, разглядывая витрину. – А я пару ватрушек возьму, очень привлекательно выглядят. Встали за высокий столик у самого окна, разглядывая через не слишком чистые стекла такую же не слишком чистую улицу, по которой проезжали редкие машины и проходили куда более частые прохожие, повально завернутые в плащи и дождевики, из-за чего подчас даже пол проходящего было определить затруднительно. Злой холодный ветер рвал и заворачивал полы плащей, и время от времени бросал в стекло пригоршни капель. Зрелище было мрачноватым, но настроение от созерцания уже не портилось – привык. Вообще я как-то привыкать начал, даже вроде уже чувствую здесь себя… естественно, не «кино смотрю». А сегодняшняя ночь и это утро вообще дали такой заряд оптимизма, что я сейчас, наверное. На конец света смотрел бы с блаженной улыбкой. – Ну что ты решил? – спросила Настя, допив чай и отставив кружку. – По поводу? – По поводу обучения на пилота. – Так согласен кругом! – чуть удивился я вопросу. – Я же говорил. – Это ты когда говорил, а сегодня подтвердить бы надо. Ладно, сейчас поедем в мою квартиру, надо вещи забрать и сдать комнату, а потом хорошо бы на базар, подкупить кое чего. – А летать? – После обеда, тем более, что у нас с тобой сегодня теория. Допил? – Ага. – Тогда пошли, дел полно, – сказала она. Тут она права, планы у нас на сегодня были обширные. Завез ее домой, оставив собираться, сам покатил в общежитие, сдавать место. Комендант Оразбердыев, который Нурберды Овесдурдыевич, или в быту Нурик, хотел было возмутиться, заявив: «Я тебя дневальным поставиль, надо в наряд сходить», но получив червонец, быстро успокоился и внес в график дежурств какие-то изменения. Койко-место он принимал долго и придирчиво, явно рассчитывая на еще один червонец, но поскольку придраться было не к чему, а спонсировать его дальше я не собирался, о чем даже не намекнул, а сказал прямо, претензий все же не высказал, а просто забрал ключ и дал расписаться в ведомости. На выходе с Пашкой столкнулся, забежавшим с дождя. Поздоровались, он спросил: – Съехал уже?