«Яйцо» Кузьма бросил не целясь, но с 10 метров не промахнулся. Лёгкий хлопок гранаты — и пулемётная очередь обрывается. Но это не конец. Мы видим, что фрицы всё ещё ворочаются, один из них приподнимается, развернувшись в нашу сторону с зажатым в руке пистолетом. — Стреляй!!! Мы кричим одновременно и так же одновременно начинаем бестолково тянуть за спусковые крючки мелкокалиберных винтовок, незадолго до начала боёв переделанных в «боевые». Убойный эффект и так сомнителен, так мы ещё и бьём точно в «молоко», не находя в себе мужества хоть на мгновение остановится и взять точный прицел. Немец уже наводит своё оружие; как мне кажется, дуло пистолета нацелено точно в мою голову. Сейчас фашист нажмёт на спуск, и меня не станет. С этой мыслью кожу на спине словно обжигает смертным холодом. Ну вот и всё… Враг дёргается корпусом, словно от удара; в сторону от его тела отлетает какой-то кусок. Немец падает вперёд, так и не сделав ни одного выстрела. Пулемётчиков добивают красноармейцы, открывшие бешеную стрельбу сразу после взрыва нашей гранаты. По бойцам тут же начинают вести огонь из окон ближнего дома (а может, вели и до того, но я просто не замечал?), но пулемётов у немцев там нет. Горстка уцелевших красноармейцев огрызается, но их слишком мало, и все они лежат на открытом пространстве… — Урра-а-а!!! Слева к двухэтажному кирпичному дому бежит вторая группа бойцов, ведомых долговязым и каким-то нескладным командиром. Перед самыми окнами он падает, поймав автоматную очередь, но остальные красноармейцы запрыгивают в окна, из которых тут же доносятся ожесточённый мат, крики, стрельба… Через минуту из задней двери и окон выпрыгивают несколько фрицев, кто-то сразу падает, поймав пулю в спину. Судя по звукам, схватка в доме ещё продолжается, но побеждают однозначно наши. Кажется, помощь красноармейцам здесь больше не нужна; да, честно говоря, как-то не хочется лезть с нашими пукалками под немецкий огонь. И куда делась вся отвага, с которой мы, молодые партизаны, шли сегодня в бой? Впрочем, если подобрать винтовки павших бойцов… Мы с Кузьмой потихоньку подползаем к телам погибших воинов. Но подбираться совсем близко становится страшно; несмотря на то, что уже несколько дней в моём родном городе идут бои, и я принимал в них пусть не самое деятельное, но всё же участие, к мёртвым, как и к самой смерти, я ещё не привык. — Ну же, давай! Товарищ торопит меня, и он прав: оказавшись на открытом пространстве, где только что фрицы истребляли наших, мы сами можем быстро стать мишенью. Собравшись с мужеством, я тяну руку к ремню трёхлинейки, что держит в руках боец с окровавленной грудью; стараясь не смотреть на тело погибшего, пробуя забрать винтовку Однако то ли руки павшего красноармейца уже свело посмертной судорогой, то ли я тяну слишком слабо, но винтарь не поддаётся. Забыв о страхе перед мертвецами, я подползаю ближе и пробую разжать пальцы, мёртвой хваткой (вот уж точно!) сжимающие трёхлинейку. Однако прежде, чем мы совершили акт мародёрства (а по-другому и не скажешь, если рассматривать ситуацию под определённым углом), со стороны наших показалось ещё около десятка бойцов. И что примечательно, в руках практически всех имеются или советские, или трофейные немецкие автоматы. Прямо штурмовая часть! — Доложите о потерях! — Товарищ лейтенант, погибших 12 человек, 5 раненых, 3 тяжело. Лейтенант Белик жив, но потерял много крови. Перевязали, передали санитарам. Там санбат, госпиталь — как Господь рассудит. — Ясно. Что с лейтенантом Лыковым? — Ранен, средней тяжести. Очередь достала на излёте; одна пуля лишь царапнула кожу на руке, вторая пробила плечо выше лёгкого. Перевязали… — Стоп. Это кто?! Бойцы заметили нас и тут же вскинули автоматы. Понимая, что, приняв за врага, нас могут в любую секунду нашпиговать свинцом свои же, мы с Кузьмой тут же вскидываем руки. Какая же глупая ситуация! — Свои!!! — Кто свои, откуда?! — Бойцы Елецкого партизанского отряда, Дёмин и Хрипунков! Мы в бою участвовали, пулемёт заткнули! — Эх, пацаны, что ж вы чепуху мелит… — Товарищ лейтенант, немецкий расчёт действительно подавили гранатой. Командир, невысокий и крепкий молодой парень, внимательно на нас посмотрел: — Действительно пулемётчиков уделали?! Герои. Ну и как вы здесь оказались? Впрочем, времени на рассказы нет. Коль решились вступить в схватку — молодцы. Трёхлинейки оставьте, они у нас под отчёт. Идите в дом, возьмите немецкие карабины, маузеры. Ребята подскажут, как заряжать; если остались, возьмите и фрицевских гранат. Хорошие штуки, метать удобно и запал надёжный, простой. Шарик оборвал — и фьють! Впрочем, уже знаете. Чего стоите-то, герои? Двигайте к дому, там и оставайтесь, поддержите бойцов в случае немецкой контратаки. Вперёд! Сбивчивый рассказ о том, как мы в составе ополчения принимали ночной бой у больницы, дрались с немцами под Екатериновкой и уже сегодня вошли в город с частями 148-й стрелковой, застрял в горле. Нам осталось бодро вскинуть руки к шапкам, так же бодро отрапортовать «Есть!» и побежать к дому. Это будет очень долгий день… Глава 5 Ночь с 8-го на 9-е декабря 1941 г. Средняя школа села Тербуны. Временное расположение передвижного армейского госпиталя. Рядовой Виктор Андреев. Очень хочется пить. Невыносимо, мучительно, словно в гортани развернулась пустыня. Под повязкой на ноге невыносимо зудит воспалившаяся рана. Проклятье… Пытаюсь разомкнуть горло; из него доносится сухой хрип. Так ничего и не сказав, я продолжаю молчать, не в силах встать с койки и взять чайник с кипячёной водой, сделать всего пару-тройку таких желанных сейчас глотков живительной влаги… А всё потому, что сейчас дежурит она. Моя Аня. Ну как моя. По крайней мере сама девушка имеет на этот счёт своё мнение, хотя и догадывается (да что уж там, наверняка знает), что дышу я к ней не совсем ровно (а скорее, совсем неровно!). Но Анька горюет по своему Белову; что поделать, у девчонки действительно горе, как никак, потеряла любимого человека. А тут ещё моя выходка. M-да. А ведь попав в госпиталь, считай, к себе домой, я был невероятно счастлив. Всё-таки родные места, родные люди… Меня тут же навестили родители, принесли корзину деревенской снеди: парное ещё молоко в бутыли, тёплый, свежеиспечённый ржаной хлеб в капустных листах, сало, варёные яйца, картошку. Уходя, мать обещала запечь гуся — а мне и кусок в горло не лез, только молока и попил с хлебом. Все остальные вкусности без сожаления скормил ребятам — воевали-то, считай, вместе, а родных в Тербунах ни у кого, практически, нет. Так что пускай радуются домашнему… Другое дело, что Аня служит в госпитале. То, что она пошла в медсёстры, стало для меня, конечно, шоком. Впрочем, присутствие желанной девушки, что неизменно является ко мне по ночам, не могло меня не обрадовать и не взволновать. Но ведь госпиталь будет находиться в прифронтовой зоне всю войну, отбросим мы немца от Ельца и из Тербунского района или нет — уже не важно. Аня всегда будет находится в смертельной опасности: госпитали без всякого зазрения совести бомбят фашистские летуны, их уничтожают моторизованные немецкие части при прорывах… Наслышан я ужасов, как добивали раненых, что делали с медицинским персоналом, в том числе с молодыми медсёстрами… Ну а кроме того, я никак не могу с ней объясниться. Её любимый погиб у меня на глазах, и я совершенно не представлял, как смогу об этом рассказать. Решил, что пока она не знает, у меня появится крохотный шанс разбудить в девушке хоть какие-то чувства. Дурак… Всё она уже знала. Причём и за гибель возлюбленного, и за то, каким образом я спровоцировал его на рассказ о совершенном с ней грехе. Только виду не подавала. Приветливая была со мной, даже очень, ласковая. Когда она помогала менять мне повязку, её нежные, тёплые пальцы словно гладили мою кожу. Вот я и не удержался, когда девушка поправляла мне подушку. Поцеловал руку. А Анька, внезапно изменившись в лице, с силой ударила меня по щеке. — Кобель! Сколько же презрения было в её голосе! Уже после пришедший проведать меня младший брат рассказал, что мои разговоры в кругу земляков в дивизии дошли до села. Анькины родители узнали, что девушка потеряла невинность; поднялся большой скандал, отец Ани ходил к Беловым. Однако последние отмахнулись от обвинений, дескать, молодые сами всё решат. Придёт Сашка, разберутся. А вам, уважаемые, нечего ни кулаками махать, ни обвинения бросать, раз дочь не уберегли, — надо было девку правильно воспитывать! Вообще, аргумент. И что Анькин отец хотел от Беловых, чтобы сына из армии вернули да поженили? Смешно. Нет его уже, Царствие Сашке Небесное… Хотя и родителей девушки можно понять — девушка согрешила до брака, позор. Конечно, на деле подобное происходило нередко, но грехи молодых влюблённых покрывала свадьба. Вроде как и согрешили, но ведь жених и невеста! А тут ситуация другая. Теперь просто так Аньку замуж могут и не взять. Я возьму! И слушать никого не буду, люба она мне! Эх, вот только согласится ли? И как предложение делать — завтра же убить могут! Моё внимание привлекли какой-то шорох и возня в конце палаты, где в маленьком закутке отгорожена кушетка для дежурной медсестры. Мгновенно напрягшись, я стал вслушиваться и практически сразу же услышал приглушённый всхлип. Не до конца понимая, что там происходит, рывком встаю с кровати и, сильно хромая, иду к закутку. И откуда только силы взялись! В голове промелькнула мысль поднять палату, но тут же ушла — я же не знаю, что и как там происходит. Может, девчонка просто бьётся в истерике и пытается сдержать плач по Сашке?! Кровь стучит в висках, разбегается по жилам, горяча тело. Уже сердцем понимая, что нехорошая возня связана не с бабской истерикой, я рывком срываю полог. — Ах ты ж, выродок! Развернувшийся ко мне боец из нашего, Тербунского, пополнения, красный как рак от напряжения, дышит на меня сильнейшим сивушным перегаром. Его тоже ранили, только пуля, считай, царапнула кожу на рёбрах да сломала кость. Такое лечится в санбатах, но, как и у меня, у Серёги Краснорядцева (мразь!!!) началось сильное воспаление. Оказался в госпитале. Но сейчас, судя по всему, ему стало гораздо лучше, раз этот подонок сумел одной рукой придушить Аньку, а другую запустил под юбку бешено сопротивляющейся девушке. — Витюх, ты чё? Давай вместе, подержишь, вдвоём её… Чай не целка, чего сопротивляется?! Тяжеленный удар в скулу отбрасывает выродка к стене. — МРАЗЬ!!!