Глава 14, в которой наши герой и героиня встречаются вновь, что вызывает бурный восторг у лондонских птиц Когда Грегори увидел ее – в Гайд-парке, в первый день после своего возвращения в Лондон, – его первой мыслью было: «Ну естественно!» Ему казалось совершенно естественным, что он неожиданно встретил Люси Абернети буквально в первый час после своего приезда в Лондон. Она занимала его мысли почти постоянно с того момента, когда их дороги разошлись в Кенте. И хотя он считал, что она живет в Феннсуорте, его, как это ни странно, совсем не удивило, что первым знакомым человеком, которого он встретил, вернувшись из деревни, где провел целый месяц, оказалась она. Он приехал в город прошлым вечером и, уставший после долгого путешествия по раскисшим дорогам, сразу отправился спать. А когда проснулся – кстати, раньше обычного, – мир еще не успел просохнуть после продолжительных дождей, зато солнышко светило ярко. Грегори быстро оделся и вышел из дома. Ему всегда нравилось, как пахнет воздух после сильной грозы. Чистотой, даже в Лондоне. Нет, особенно в Лондоне. Это были короткие периоды, когда город пах вот так – сочно и свежо, как листья. Грегори имел небольшую квартирку в особнячке в Мэрилебоне. Обстановка в квартире была простой, и ему там очень нравилось. Он чувствовал себя там дома. Брат и мать не раз приглашали его жить с ними. Друзья считали его сумасшедшим из-за того, что отказывался: обе резиденции были роскошными и, что самое главное, оборудованы лучше, – однако Грегори прочно держался за свою независимость. И не потому, что не хотел, чтобы ему постоянно указывали, что делать, – просто не выносил контроля. Даже если мать делала вид, будто не вмешивается в его жизнь, он знал, что она всегда пристально наблюдает за ним, следит, как он строит свою светскую жизнь. Есть одна барышня, и есть другая барышня, и он должен потанцевать с обеими – дважды – на следующем суаре, и, кроме того, ни в коем случае не должен позабыть еще об одной барышне, той, которая стоит у стены, – ну, как же он ее не видит, вон она стоит в одиночестве. Он должен помнить, что ее тетка – очень близкая ее подруга. У матери Грегори было очень много близких подруг. Вайолет Бриджертон благополучно выдала замуж и женила семерых из восьми своих детей, и теперь весь пыл ее матримониальной лихорадки вынужден был терпеть один Грегори. Он, естественно, обожал мать и был благодарен за то, что она так сильно беспокоится о его благополучии и счастье, но иногда она вызывала у него желание рвать на себе волосы. С Энтони дело обстояло еще хуже. Ему даже не было надобности что-то говорить. Одного его присутствия было достаточно, чтобы у Грегори возникло ощущение, будто он по каким-то причинам недостоин родового имени. Трудно пробивать себе дорогу в жизни под постоянным надзором могущественного лорда Бриджертона. Насколько понимал Грегори, его старший брат ни разу в жизни не совершал ошибок. Что делало его собственные ошибки грубейшими. К счастью, все эти проблемы оказались легкоразрешимыми. Грегори просто взял и съехал. Правда, на то, чтобы содержать квартиру, пусть и небольшую, пришлось взять какую-то сумму из его содержания, однако траты того стоили. Даже такая малость – уйти из дома, чтобы никто не расспрашивал, зачем пошел, или куда, или, в случае с матерью, к кому, – доставляла удовольствие. И поддерживала. Странно, что самая обычная прогулка могла наполнить человека ощущением независимости. Но ведь наполняла же. И вот тогда он встретил ее, Люси Абернети, в Гайд-парке, хотя по всем прикидкам она должна была находиться в Кенте. Она сидела на скамье и крошила хлеб птицам. Это напомнило Грегори тот день, когда он случайно наткнулся на нее в парке Обри-Холла. Она и тогда сидела на скамье и выглядела подавленной. Сейчас, оглядываясь в прошлое, Грегори вдруг сообразил, что, вероятно, незадолго до той встречи в парке брат сообщил ей, что вопрос с помолвкой решен. Интересно, подумал он, почему она тогда ему не сказала? Жаль, надо было бы рассказать. Если бы он знал, что ее просватали, то никогда бы не поцеловал. Ведь это шло вразрез с правилами поведения, которых он придерживался. Джентльмен не должен разевать рот на чужую невесту. Если бы он знал правду, в ту ночь ушел от нее и… Грегори застыл. Он не знал, что сделал бы. Как же так? Ведь он бессчетное количество раз проигрывал эту сцену в голове и только сейчас понял, что ни в одном случае не представлял, что отталкивает ее от себя! А после этого… он не очень хорошо помнил, как это случилось, но вот что именно случилось, помнил хорошо. До последней детали. Он помнил, как она смотрела на него, помнил прикосновение ее рук. Она вцепилась в него, и на мгновение ему показалось, что она нуждается в нем. Он мог бы стать для нее опорой, поддержкой. Он ни для кого никогда не был опорой. Но дело было не в этом. Он поцеловал ее не за это. Он поцеловал ее, потому что… Потому что… Господи, он не знает почему… Момент был такой – странный, загадочный. Вокруг стояла тишина – волшебная, чарующая тишина, которая, казалось, проникала внутрь и замедляла дыхание. В доме бурлила жизнь, он буквально кишел гостями, но там, в коридоре, они были одни. И Люси смотрела на него, что-то искала в его лице, а потом… каким-то образом… она оказалась так близко. Он не помнил, чтобы двигался или опускал голову, однако каким-то образом ее лицо оказалось в дюйме от его лица. И в следующее мгновение он понял, что целует ее. А потом он будто вынырнул из земного мира. Он утратил понятие о словах, о благоразумии, он утратил даже мысли. Его сознание превратилось в нечто первобытное. И его новый мир был наполнен яркими красками, жаром и эмоциями. Возникло ощущение, будто его тело поглотило сознание. И теперь он спрашивал себя – когда позволял себе задавать этот вопрос, – мог ли он все это остановить. Если бы она не сказала «нет», если бы она не уперлась ладонями ему в грудь и не попросила остановиться… Остановился бы он по собственной воле? Смог бы он остановиться? Грегори расправил плечи, выпятил подбородок. Естественно, смог бы. Ведь она всего лишь Люси. Она замечательная во многих смыслах, однако не из тех женщин, от которых мужчины теряют голову. Просто тогда у него было временное помрачение рассудка. Кратковременное сумасшествие, вызванное странными и неприятными событиями того вечера. Даже сейчас, сидя на скамейке в Гайд-парке, с небольшой стайкой голубей у ног, она оставалась той же самой старушкой Люси. Она пока еще не заметила его, поэтому он мог наблюдать за ней сколько захочется. Губы Люси шевелились. Грегори улыбнулся. Она беседует с птицами, что-то им рассказывает: вероятнее всего, дает указания, возможно – назначает время следующего кормления. Или велит им есть с закрытыми клювами. Он рассмеялся. Не удержался и рассмеялся. Люси обернулась… и увидела его. Ее глаза расширились, а губы приоткрылись, и его, как обухом по голове, ошеломила мысль, что ему приятно видеть ее. Надо признать, что такая реакция с его стороны была довольно странной, если вспомнить, как они расстались. – Леди Люсинда, – поздоровался Грегори, подходя к ней, – какой сюрприз. Я и не знал, что вы в Лондоне. Секунду казалось, что она не может решить, как ей быть дальше. Потом она улыбнулась – чуть более неуверенно, чем прежде, что сильно удивило Грегори, – и протянула ломтик хлеба. – Это голубям? – осведомился он. – Или мне? Ее улыбка стала более похожей на те, к которым он привык. – Как предпочитаете. Хотя должна предупредить вас – хлеб слегка заветрился. Грегори лукаво прищурился. – Вы уже попробовали? И вдруг оказалось, что ничего не было: ни поцелуя, ни тягостного разговора утром… все куда-то исчезло. Они снова стали добрыми друзьями, и в мире воцарился порядок. Леди Люсинда поджимала губы, как будто считала, что ей следует сердиться на него, а он смеялся, потому что ему было весело поддразнивать ее. – Это мой второй завтрак, – невыразительным тоном заявила она. Грегори сел на другой конец скамьи и начал крошить хлеб. Набрав целую горсть, он рассыпал ее по земле и, откинувшись на спинку, стал наблюдать, как птицы, пуская в ход клювы и крылья, дерутся за лакомство. Что же до Люси, то он заметил, что она бросает крошки методично, одну за другой, ровно через каждые три секунды. Он проверил. Разве он мог не проверить? – Ну вот, стая меня бросила, – нахмурившись, сказала она. Грегори с улыбкой проследил за последним голубем, спешившим на угощение Бриджертона, и разбросал еще одну горсть крошек. – Я всегда устраиваю лучшие приемы. Люси покосилась на него. – Вы невыносимы. Грегори ответил ей хитрым взглядом. – Это одно из моих превосходных качеств. – По чьему мнению? – Ну, моя мама, кажется, сильно меня любит, – изображая скромность, заявил он. Люси рассмеялась. И Грегори ощутил себя победителем. – А моя сестра… не очень. Люси вскинула бровь. – Та, которую вам нравится мучить? – Я мучаю ее не потому, что мне нравится, – наставительным тоном проговорил Грегори. – Я делаю так, потому что это необходимо. – Кому?