– Сел на мотоцикл и умчался. В направлении Черинг-Кросс-роуд. В дверь мансарды постучали; сержант Эквензи принесла в пакетике для вещдоков отпечатанную на принтере записку, которую Страйк в самом начале заметил под ногой. – Прибыли судмедэксперты, – доложила она Уордлу. – Вот это лежало в посылке. Хотелось бы услышать мнение мисс Эллакотт. Сквозь прозрачный полиэтилен Уордл пробежал глазами записку и нахмурился. – Белиберда какая-то, – сказал он и начал читать вслух: – «A harvest of limbs, of arms and of legs…» – «…of necks that turn like swans…» – подхватил Страйк, который стоял прислонившись к плите, откуда уж никак не мог разобрать написанное, – «…as if inclined to gasp or pray»[6]. Трое слушателей вытаращили глаза. – Это текст песни, – сказал Страйк. От Робин не укрылось выражение его лица. Она поняла, что эти слова наполнены для него особым, гнетущим смыслом. Страйк с видимым усилием объяснил: – Из последнего куплета «Mistress of the Salmon Salt»[7]. Группы Blue Öyster Cult[8]. Сержант уголовной полиции Эквензи вздернула тонко подведенные бровки: – Это кто такие? – Культовые рокеры семидесятых. – Ты, надо думать, хорошо знаешь их музыку? – предположил Уордл. – Я хорошо знаю эту песню, – ответил Страйк. – А отправителя ты, случайно, не знаешь? Страйк медлил. Троица слушателей выжидала, а в голове у сыщика мелькали образы и воспоминания. Чей-то приглушенный голос: «Она звала смерть… Quicklime Girl»[9]. Тонкая ножка двенадцатилетней девочки, исполосованная серебристыми шрамами от порезов. Темные, как у хорька, мужские глаза, сузившиеся от ненависти. Наколка – желтая роза. А потом, в конце прочих воспоминаний (у кого-нибудь другого эта мысль возникла бы в начале), ему в голову пришел протокол допроса, в котором упоминался отрезанный от трупа пенис, отправленный по почте полицейскому осведомителю. – Ты знаешь отправителя? – повторил Уордл. – Возможно. – Страйк покосился на Робин и сержанта Эквензи. – Нам с тобой лучше потолковать с глазу на глаз. Ты узнал у Робин все, что хотел? – Нам понадобится ваше полное имя, домашний адрес и прочее, – сказал Уордл. – Запиши, Ванесса. Сержант Эквензи вышла вперед с блокнотом. Железные ступеньки лязгом отозвались под шагами мужчин и затихли. Робин отнюдь не горела желанием еще раз увидеть содержимое посылки, но расстроилась, что ее не позвали в офис. Как-никак на коробке была наклейка с ее именем. Зловещее почтовое отправление все еще лежало этажом ниже, на конторском столе. Сержант Эквензи впустила еще двоих подчиненных Уордла: один фотографировал, второй вел переговоры по мобильному, когда мимо прошел их начальник с частным детективом. Полицейские проводили Страйка любопытными взглядами: он добился относительной известности, но вместе с тем успел насолить многим коллегам Уордла. Закрыв за собой дверь кабинета, Страйк с Уордлом сели за стол друг против друга. Уордл открыл чистую страницу блокнота: – Итак, известен ли тебе любитель расчленять трупы и по кускам рассылать частным лицам? – Теренс Мэлли, – после небольшой заминки ответил Страйк. – Для начала. Уордл не стал ничего записывать и только воззрился на Страйка, занеся ручку: – Теренс Мэлли по кличке Диггер? Страйк кивнул. – Из харрингейской банды? – А ты знаешь других Теренсов Мэлли? – Страйк начал раздражаться. – И сколько среди них любителей отправлять по почте расчлененку? – Черт возьми, неужели ты пересекался с Диггером? Какими судьбами? – Во время совместных рейдов с полицией нравов, в две тысячи восьмом. Он наркоту толкал. – После той облавы его и закрыли? – Точно. – Ё-моё! – вырвалось у Уордла. – Вот же и ответ, да? Этот перец – больной на всю голову, только что освободился и пасет половину лондонских проституток. Впору пройтись землечерпалкой по Темзе – поискать остальные части тела. – Загвоздка в том, что я давал показания анонимно. Он не мог знать, что закрыл его именно я. – У них повсюду глаза и уши, – возразил Уордл. – Харрингейская группировка – это же чистой воды мафия. Ты слышал, как он послал Иэну Бевину отрезанный член Хэтфорда Али? – Да, я в курсе, – ответил Страйк. – Так про что там в песне поется? Про урожай какой-то долбаный… – Вот это меня и настораживает, – с расстановкой произнес Страйк. – Для такого баклана, как Диггер, слишком тонко… наводит на мысль, что это мог быть один из троих других. 4 Four winds at the Four Winds Bar, Two doors locked and windows barred, One door left to take you in, The other one just mirrors it… Blue Öyster Cult. «Astronomy»[10] – То есть ты знаешь четверых, которые могли прислать тебе отрезанную ногу? Четверых? В круглом зеркальце у раковины, над которой сейчас брился Страйк, отражалось перекошенное от ужаса лицо Робин. Полицейские наконец-то увезли ногу, Страйк объявил, что на сегодня дела окончены, и Робин сидела со второй кружкой чая за кухонным столом у него в мансарде. – Если совсем честно, – сказал он, соскребая щетину с подбородка, – то всего лишь троих. Думаю, напрасно я приплел сюда Мэлли. – Почему же напрасно? Робин услышала историю его краткого знакомства с этим рецидивистом, которого в последний раз упекли за решетку не без участия Страйка. – …поэтому Уордл теперь считает, что меня вычислила харрингейская группировка. Но я вскоре после дачи показаний отбыл в Ирак, и мне неизвестны случаи, чтобы офицер специальной разведки засветился из-за участия в судебном процессе. А кроме того, текст песни – это Диггеру не по уму. Такие изыски – не его уровень. – Но на его счету есть расчлененные трупы? – спросила Робин. – Насколько мне известно, один… но имей в виду: тот, кто расчленил труп, – не обязательно убийца, – рассуждал Страйк. – Нога могла быть отсечена от уже имевшегося трупа. Могла быть ампутирована в больнице. Уордл прояснит эти вопросы. Пока нет результатов экспертизы, нам остается только гадать. О леденящей кровь возможности отсечения ноги от живого человека он умолчал. Во время паузы Страйк ополаскивал под краном бритвенный станок, а Робин, погруженная в свои мысли, смотрела в окно. – Пожалуй, ты был просто обязан упомянуть Мэлли, – заключила она, поворачиваясь к Страйку, который встретил ее взгляд в зеркале, – коль скоро тот один раз уже отправил по почте… что там он отправил? – нервно поинтересовалась Робин. – Да пенис, – ответил Страйк, дочиста вымыл лицо и вытерся полотенцем. – Ага, возможно, ты права. Хотя по зрелом размышлении я все больше убеждаюсь, что Мэлли тут ни при чем. Я сейчас… хочу рубашку сменить, а то две пуговицы оторвал из-за твоих воплей. – Это плохо, – туманно сказала Робин, когда Страйк исчез в спальне. Попивая чай, она огляделась. Прежде ей не доводилось бывать у Страйка в квартире. Самое большее, что она себе позволяла, – это постучаться к нему в дверь, чтобы сообщить нечто безотлагательное, а в периоды его напряженной работы и постоянного недосыпа – разбудить. В тесной кухоньке-гостиной царили чистота и порядок. Там не наблюдалось почти никаких примет личности: разрозненные кружки, стопка дешевых посудных полотенец возле газовой плиты, никаких изображений и безделушек, разве что прикрепленный к дверце посудного шкафа детский рисунок солдата. – Кто это нарисовал? – полюбопытствовала она, когда Страйк вернулся в свежей рубашке.