– Мой племянник Джек. Он ко мне хорошо относится, по непонятной причине. – Не набивайся на комплименты. – Даже и не думаю. Просто я никогда не знаю, о чем говорить с детьми. – Значит, тебе известны трое, которые могли… – снова начала Робин. – Выпить охота, – признался Страйк. – Давай-ка заглянем в «Тотнэм». Из-за грохота отбойных молотков разговаривать на улице не было никакой возможности, но, по крайней мере, дорожные рабочие во флуоресцирующих жилетах не свистели и не улюлюкали ей вслед, когда рядом шагал Страйк. В конце концов детектив со своей помощницей вошли в излюбленный бар Страйка, где сверкали зеркала в золоченых рамах, темнели деревянные панели, поблескивали надраенные пивные краны, пестрели стеклянные мозаики купола и картины Феликса де Йонга с изображениями озорных красоток. Страйк взял себе пинту «Дум-бара»; Робин, которую мутило при мысли об алкоголе, попросила кофе. – Итак? – начала Робин, как только ее босс вернулся к высокому столику прямо под куполом. – Кто эти трое? – Не забывай: это всего лишь мои домыслы, – предупредил Страйк, снимая пробу. – Я понимаю, – сказала Робин. – Кто они такие? – Извращенцы, у которых есть причины ненавидеть меня лютой ненавистью. – В голове у Страйка возникло видение перепуганной худенькой двенадцатилетней девочки в съехавших набок очочках – и со шрамом вокруг голени. Неужели на правой ноге? Он уже не помнил. Господи, только бы не она… – Так кто же? – Робин начала терять терпение. – Двое служили со мной в армии. – Страйк поскреб недобритый подбородок. – Оба – с придурью и с достаточно садистскими наклонностями, чтобы… чтобы… Его объяснения прервал непроизвольный широкий зевок. В ожидании связных ответов Робин заподозрила, что накануне он переутомился со своей новой подругой. Элин, в прошлом концертирующая скрипачка, работала ведущей на «Радио-3». Скандинавского типа блондинка, она напоминала Робин все ту же Сару Шедлок, только изящнее. Видимо, по этой причине Робин с самого начала ее невзлюбила. Была и другая причина: в присутствии Робин эта дама как-то назвала ее секретаршей Страйка. – Извиняюсь, – сказал Страйк. – Вчера допоздна готовил материалы по Хану. Не выспался. – Он взглянул на часы. – Может, спустимся в нижний зал, перекусим? У меня в животе урчит. – Подожди минуту. Еще двенадцати нет. Я хочу услышать про тех троих. – Ладно, – сказал Страйк и тут же понизил голос, потому что мимо их столика проходил какой-то мужчина. – Дональд Лэйнг, Королевский собственный пограничный полк. – Ему снова вспомнились глазки как у хорька, сам – сгусток ненависти, татуировка-роза. – Этого я отправил на пожизненное. – Но как тогда… – Отмотал десятку и вышел в две тысячи седьмом. С той поры разгуливает на свободе. Лэйнг – это тебе не просто псих, это зверь, умный и хитрый зверь. Социопат, я так считаю, самый настоящий. Я его отправил на пожизненное за одно дело, к которому вообще не должен был иметь никакого касательства. Еще немного – и его бы оправдали по первоначальному обвинению. У Лэйнга чертовски веские причины меня ненавидеть. Но он не стал уточнять, какое преступление совершил Лэйнг и почему его дело вел не кто-нибудь, а сам Страйк. Иногда, обычно в рассказах о службе в Отделе специальных расследований, Страйк своим тоном давал понять, что дошел до определенной черты, переступать которую не намерен. И Робин не допытывалась. Вот и сейчас она нехотя оставила тему Дональда Лэйнга. – А другой твой сослуживец? – Ноэл Брокбэнк. «Пустынные Крысы». – Пустынные… кто? – Седьмая бронетанковая. Погружаясь в свои мысли, Страйк все более замыкался. Робин не знала, почему это происходит: то ли оттого, что он голоден (ее босс был из тех, кому для поддержания душевного равновесия требуется регулярное питание), то ли по какой-то другой, мутной причине. – Действительно, давай перекусим, – поддержала его Робин. – Давай. – Страйк прикончил свою пинту и встал из-за стола. Уютный подвальный ресторанчик с красным ковром, деревянными стульями и второй барной стойкой украшали гравюры в рамках. В это время дня там было безлюдно. Страйк и Робин сделали заказ первыми. – Ты начал что-то говорить про Ноэла Брокбэнка, – напомнила Робин после того, как заказала салат, а Страйк – жареную рыбу с картошкой. – Ага, у этого тоже есть причина вынашивать злобу, – скупо ответил Страйк. Если он не хотел обсуждать Дональда Лэйнга, то о Брокбэнке заговорил с еще большей неохотой. После затяжной паузы, во время которой Страйк гневно смотрел в никуда через плечо Робин, он выговорил: – У Брокбэнка не все дома. Во всяком случае, он сам так говорит. – Ты его тоже упек в тюрьму? – Нет, – отрезал Страйк. Его лицо приняло неприступное выражение. Робин решила подождать, хотя уже знала, что ей не светит услышать рассказ о Брокбэнке. Поэтому она только спросила: – А третий кто? На этот раз ответа вообще не последовало. Ей даже показалось, что Страйк не расслышал. – А третий?.. – Проехали, – буркнул он и хмуро уставился на свежую пинту, но Робин не отступилась. – Тот, кто прислал эту посылку, – подчеркнула она, – адресовал ее мне лично. – Ладно, – после некоторого раздумья сдался Страйк. – Его зовут Джефф Уиттекер. Робин словно ударило током. Ей не было нужды спрашивать, откуда босс знает Джеффа Уиттекера. Она и так была в курсе, хотя они никогда не касались этой темы. О юности Корморана Страйка имелось множество сообщений в интернете, да и газеты нередко ворошили прошлое, расписывая его успехи на детективном поприще. Он был нечаянным внебрачным отпрыском одного рок-идола и женщины (которую описывали не иначе как «супергрупи»), впоследствии умершей от передоза – Страйку тогда исполнилось двадцать лет. Джефф Уиттекер, намного моложе матери Страйка, был ее вторым мужем: его обвиняли в убийстве жены, но в конечном счете оправдали. Пока не принесли заказ, Робин и Страйк сидели в молчании. – Почему ты ограничилась салатом? – поинтересовался Страйк, уминая жареную картошку. Как и рассчитывала Робин, поглощение углеводов благотворно подействовало на босса. – Из-за свадьбы, – коротко ответила Робин. Страйк ничего не сказал. Комментарии в адрес ее фигуры были для него под негласным, им же установленным запретом: его отношения с помощницей всегда очерчивались жесткими рамками. Тем не менее про себя он отметил, что она исхудала. На его вкус, с более пышными формами (притом что даже мысли на эту тему были под запретом) она выглядела куда привлекательней. – Ты можешь хотя бы ответить, – начала Робин после очередной паузы, – какие у тебя ассоциации с той песней? Он пожевал, отхлебнул еще пива, заказал следующую порцию «Дум-бара» и только после этого сказал: – У моей матери была татуировка с этим названием. Он счел за лучшее не уточнять и даже не вспоминать, на каком именно месте была татуировка. Впрочем, от еды и пива он смягчился: Робин никогда не совала нос в его прошлое, и сейчас он решил сделать для нее послабление. – Это была ее любимая песня. А Blue Öyster Cult – любимая группа. Нет, «любимая» – это мягко сказано. Обожаемая. – А разве не Deadbeats? – само собой слетело с языка у Робин. Отец Страйка был солистом группы Deadbeats. О нем тоже никогда не говорилось вслух. – Нет. – Страйк скривился в полуулыбке. – Старина Джонни был у Леды на скромном втором месте. А на первом – Эрик Блум, солист Blue Öyster Cult, но там ей ничего не обломилось. Редчайший случай. Робин не знала, что и думать. Прежде она могла только гадать, каково это – видеть, как вся история любовных похождений твоей матери выкладывается в Сеть на всеобщее обозрение. Страйку принесли очередную пинту; он сделал большой глоток, а потом продолжил: – Меня чуть было не окрестили «Эрик Блум Страйк». Робин поперхнулась водой и закашлялась в салфетку, а босс только посмеялся. – Надо признать, Корморан не намного лучше – один черт. Корморан Блю… – Блю? – Blue Öyster Cult… ты меня слушаешь? – Ничего себе! – поразилась Робин. – Ты не рассказывал. – А ты бы рассказала? – И что это значит: «Mistress of the Salmon Salt»? – Хоть убей, не знаю. Тексты у них просто безумные. Фантастика, фэнтези. Бред какой-то. А в голове звучало: «Она звала смерть… Quicklime Girl». Страйк отпил еще пива.