ГЛАВА 1 Катя зашла на кухню и поставила на стол тяжелую сумку с продуктами — и только тогда заметила записку. Белый клочок бумаги и аккуратно выведенные слова: «Сегодня не жди, иду в поля». Она устало опустилась на табурет. Взгляд ее бездумно заскользил по сторонам: клеенка в мелкий цветочек местами потерлась и отошла от стены, потолок пожелтел, краска на оконных рамах потрескалась и кое-где облупилась, на широком подоконнике высилась горка чистых тарелок, рядом стояли заварочный чайник в форме слоника и полупрозрачный конус пластмассовой вазы. Легкая улыбка пробежала по ее губам, и взгляд потеплел. Этот чайник она подарила Роману на день Святого Валентина в первый год их супружества в ответ на его подарок — упругую, еще не распустившуюся розу ют в этой бесхитростной, легкой вазе. Сейчас ваза стояла пустая, а на хоботке слоника темнела полоска от заварки. Катя вздохнула и провела рукой по лицу, как бы стирая горечь известия о том, что сегодня она опять, как уже не раз бывало за время их более чем шестилетнего супружества, ляжет в постель одна. Она поднялась с табурета и пошла в переднюю раздеваться. Повесив на плечики свой, увы, неновый кроличий полушубок, она расстегнула «молнии» на высоких кожаных сапогах и, переобувшись в мягкие тапочки, прошла в комнату. Квартира, где они жили, была стандартной однокомнатной хрущевкой, с прихожей в квадратный метр, совместным санузлом и кухней, где помещался только стол, два стула, холодильник да двухконфорочная плита. Ей вдруг вспомнилось, как они с мужем — высоким, статным молодым офицером, оба немного взволнованные, в первый раз оглядывали тесную квартирку и как она радовалась, ощущая себя хозяйкой этого маленького мирка. Ее муж Роман заключил контракт и поступил на службу в воинскую часть, что гарантировало им предоставление жилья. В первое время они должны были жить в арендованной квартире, а через несколько лет надеялись стать владельцами собственной. Но тогда, в их первый день на новом месте, они были несказанно счастливы, чувствуя себя на седьмом небе при одной мысли о том, что теперь они могут ни от кого не зависеть. В освещении вечернего, закатного солнца квартирка показалась им теплой и уютной. Она к тому же была уже полностью укомплектована мебелью, необходимой для жизни: добротный деревянный шкаф, двуспальная кровать, маленький столик, два кресла. Правда, мебель была старой и принадлежала разным эпохам. Платяной шкаф с потемневшим от времени зеркалом был явно из сталинских пятидесятых, столик и легкие кресла с гнутыми подлокотниками, покрытыми светлым и уже успевшим потрескаться лаком, — времен хрущевской «оттепели», а двуспальная кровать с деревянными спинками и пружинным матрасом, вероятнее всего, была приобретена в конце семидесятых. Катя вспомнила, как она впервые стелила постель, расправляя складки свежей, хрустящей от крахмала простыни и как эта простыня через несколько часов была влажной и мятой от бурной, безудержной страсти изголодавшихся в долгом томлении молодых тел. До свадьбы они жили в разных городах, но раз в неделю Роман бывал у нее или она приезжала к нему. Его родители встретили ее дружелюбно: девушка из порядочной семьи, хорошо воспитана, не белоручка, не избалованная, с высшим образованием — прекрасная жена для молодого офицера. И родители Романа вполне снисходительно относились к тому, что Катя оставалась у них на ночь. Другое дело — ее семья. Отцу, казалось, все равно: взрослая дочь как отрезанный ломоть, а вот мама была явно недовольна выбором Кати. Свое недовольство она выражала поджатыми губами, укоризненным взглядом и демонстративным молчанием. Роману было неуютно в их доме, и ночевал он всегда у своего двоюродного брата, который жил неподалеку. Регистрировали брак в городе, где жил Роман, сразу после окончания пятого курса. А уже через неделю, упаковав свои вещи в три тяжелые сумки, они сидели в купе, тесно прижавшись друг к другу. Напротив них расположился молодой священник, который, вероятно, тоже ехал на свое первое место службы, а на верхней полке громко храпел командированный, распространяя тяжелый запах перегара. Около суток молодая супружеская пара ехала в этой обстановке почти в полном молчании, и только тесно переплетенные пальцы говорили о едва сдерживаемой страсти. Первый месяц пролетел как один миг, наполненный радостью узнавания. Ей нравилось в супруге все: сдержанная нежность, немногословность, скупость жестов и бурный темперамент. Они могли заниматься любовью несколько часов подряд, и Кате подчас казалось, что она теряет ощущение собственного тела, словно оно уже не принадлежало ей, а подчинялось только ему и было продолжением его. Она опустилась в кресло, откинула голову назад и прикрыла глаза. Когда же все это изменилось? Когда сказка закончилась? Может, это она виновата, что разделила свою любовь на две половинки, отдав часть своего чувства их маленькой дочери, родившейся через год после свадьбы. В груди у нее потеплело от одной только мысли о дочери. Но другая мысль, придя на смену первой, заставила нахмуриться: Роман обещал Ксюше сводить ее завтра в цирк, и девочка в предвкушении праздника прожужжала матери все уши, рассказывая, что она очень любит медведей, которые ездят на велосипедах, но собачки, которые бегут за ними вслед, даже лучше, потому что они веселые и крутят хвостиками… Катя вздохнула: ей опять надо будет как-то объяснять дочурке, почему они идут развлекаться одни. Она открыла глаза, смахнула слезинку, предательски просочившуюся из-под опущенных век, поднялась из кресла и подошла к окну. Шел снег. Уже полгода черно-белый мир окружал ее, а она никак не могла привыкнуть к серости и холоду. А может, это в ее душе теперь постоянные сумерки — без тепла и ласки? И она никак не могла приучить себя к постоянному отсутствию мужа, к его круглосуточным дежурствам и поздним приходам домой. Она понимала, что это его работа, его служба, его долг, но привыкнуть не могла. Ей всего двадцать восемь, думала она, а ее жизнь давно превратилась в нескончаемую череду будней. Катя готовила себя к тому, что жизнь у нее легкой не будет, но она не могла даже предположить, что будет так одинока. Они с Романом жили вместе чуть больше шести лет, но как же все изменилось за эти годы… Их по-прежнему связывала постель, но былая страсть из их отношений давно исчезла, и кажется, навсегда. Катя изо всех сил старалась быть хорошей женой и хозяйкой, поддерживать уют в доме, готовить завтраки-обеды-ужины и любила, горячо любила своего красавца мужа. Но почему-то чем более открыто она выражала свою любовь, тем сильнее он отстранялся, становясь холодным и чужим. И вот уже страх начал закрадываться ей в душу. Она боялась пораниться о холодный, как лезвие ножа, взгляд мужа, она страшилась того отчуждения, которое чувствовала, когда дотрагивалась до его напрягшихся от ее прикосновения плеч. Ей казалось, что она обременяет его, что ее нежность только докучает ему. И, обнимая его, она чувствовала, как Роман замирает, но не от страсти и восторга, как это бывало раньше, а словно выжидая, когда она разомкнет свои объятия и он сможет спокойно отстраниться от нее. «Два индейца под одним одеялом не замерзнут» — так говаривала ее сокурсница Лариска, когда они на фольклорной практике, укрывшись одним одеялом, устраивались на ночлег. Сейчас Катя чувствовала себя одиноким индейцем без одеяла — холодно, очень холодно без ласки и заботы любимого человека. И как она устала! Невольно слезы опять навернулись на глаза. А начиналось все так прекрасно! Она познакомилась с Романом на вечеринке у подруги. Пятый курс назывался «невестин срок». И хотя распределение по дальним и ближним селам, как это было в советские времена, теперь никому не грозило, но то ли по инерции, то ли подчиняясь ходу каких-то неумолимо тикающих биологических часов сокурсницы выходили замуж одна за другой. Городок у них был небольшой, три института: педагогический, политехнический и сельскохозяйственный. Так что понятно — выбор женихов был невелик. О замужестве Катерина особенно и не задумывалась. Она была прилежной студенткой: утром лекции, днем библиотека, тренировки или курсы кройки и шитья, а вечер она обычно проводила дома наедине с телевизором, книгой или занимаясь привычными домашними делами. Иногда она придумывала какой-нибудь наряд для себя, сестры или мамы — и тогда увлеченно шила до глубокой ночи. Так называемая студенческая жизнь с ее тусовками и разговорами до полуночи о том, что есть предназначение человека и есть ли жизнь на Марсе, ее не привлекала. Обсуждать с сокурсницами фирменные тряпки или постоянно вертеться перед зеркалом, пробуя тот или иной макияж, ей тем более было неинтересно. Она, конечно, не была и затворницей — танцевала на дискотеках, встречалась с парнями, но и это ее особенно не увлекало. Она была провинциалкой со всеми своими достоинствами и недостатками. День за днем жизнь ее текла размеренно, плавно, предсказуемо. Катя любила свою семью: маму, папу, младшую сестренку. И семья у них была вполне среднестатистическая. Мама по инерции ходила в какой-то исследовательский институт, где в связи с новыми веяниями давно ничего не исследовали, так как на науку денег не выделяли, а все средства, полученные от сдачи в аренду площадей маленьким и совсем малюсеньким фирмам, занимающимся тем, что раньше называлось фарцовкой, а по нынешним временам — коммерцией, стекались в два кармана — директора и бухгалтера — и проявлялись впоследствии в приобретении ими машин, квартир и в поездках за границу. Папе повезло больше: он как работал, так и продолжал работать прорабом на строительстве. Его заработками и жила семья. А сестренка, беззаботное и легкомысленное существо, училась в школе. Катерина смотрела на своих сокурсниц с их страстями, любовями, загулами и прогулами несколько свысока — все, чем жили они, казалось ей мелким и недостойным по сравнению с ее «нормальной» учебной жизнью. Но один случай заставил ее задуматься над своим будущим. Это было весной. Заканчивался последний семестр пятого курса. Через две недели должны были начаться государственные экзамены. Последние лекции, последние семинары… Катя не любила опаздывать и, как обычно, пришла минут за десять до начала занятия. В небольшой аудитории, где проходили семинары по философии, девчонки столпились у большого окна и что-то возбужденно обсуждали. Катерина подошла поближе. Все внимательно слушали Светлану — завзятую «хвостистку», но поразительно пронырливую девчонку. Как ей удалось не вылететь с первого же курса — оставалось для всех загадкой. Она не обладала особой сообразительностью, часто опаздывала на лекции, а по числу романов на единицу времени (что там в группе — на всем курсе!) равных ей не было. Но тем не менее допрыгала она до пятого курса и недавно вышла замуж за сына директора местного универмага, что в общем-то никого сильно не удивило. Обычно Светка никогда не повышала голос, говорила размеренно и неторопливо. Но тут (видимо, действительно случилось что-то из ряда вон) она изменила своим привычкам, и ее интонации срывались на истерический фальцет. Катя услышала обрывки фраз: — Сегодня уезжают… А мать бросает… И своя машина, и квартира пятикомнатная в самом центре… — Что случилось? — невольно Катерина заразилась всеобщим волнением. — Ты что, не знаешь? — воскликнула Светка. Ее лицо было столь же пунцовым, как и наполовину расстегнутая импортная кофточка. Представляешь, что Тамара учудила! Она развела руками, и ее светлые глаза, казалось, стали еще светлее от возмущения. Тамара была у них старостой. Красивее ее во всем институте никого не было. Высокая, с густыми золотисто-медными волосами, с чудесными изумрудными глазами, обрамленными темными ресницами, с королевской осанкой и прекрасными манерами, Тамара была не просто красива, но и умна. Ее мать работала на железнодорожной станции кассиром. Измученная нездоровьем и нервной работой, с красными от высокого давления глазами, с опухшими ногами, она была тихой пьяницей. Все знали, что она ежедневно вечерком прикладывается к бутылочке. Но так как это никому не мешало, то никого это особенно и не волновало. Всех только удивляло, как у нее могла появиться такая «породистая» дочь. Может, и на работе эту несчастную женщину держали больше из-за дочери. Тамара с детства привыкла помогать матери: квартиру содержала в порядке, всю одежду, что носила, шила сама, а пальто, бежевое, с большими деревянными пуговицами, связала на толстых спицах так, что смотрелась в нем как с обложки модного журнала «Вог». Самое простенькое платьице на ней выглядело изысканным и стильным. Тамару уважали, как уважают человека сильного, независимого и немного загадочного. И действительно, ее красота словно давала понять, что она выше любого досужего мнения и мелочной зависти. Теперь она что-то «учудила»! Катерина застыла, вся обратившись в слух. — Ты не знаешь, ты не знаешь?! — опять закудахтала всегда неторопливая Светка. — Да нет же, нет, говори скорее! — не выдержала Катя. — Тамара уезжает за границу! Представляешь?! Никому не сказала — и бац! Вышла замуж за немца! И не куда-нибудь в немецкую глухомань, а в Берлин! Какой-то шибко богатый. И как она с ним снюхалась?! — В голосе Светки зазвучало отчаяние проигравшей. Даже в своем воображении она никогда не прикидывала такой выгодный вариант замужества. — И даже пятый курс заканчивать не будет. Ей документы не отдают — а она и в ус не дует. «Ничего, — говорит, — я и там получу образование». — А как мать? — А что — мать? Что — мать? — Светка всплеснула руками. — Мать ее туда и сбагрила! Говорит, у меня жизнь сгорела, так пусть хоть девчонка свое счастье найдет. Знаешь, оказывается, отец-то у нее немец. Они с ним в Москве встретились. А этот Тамаркин муж у найденного отца в шошках бегает. Отец ейный их и свел. Почему-то, то ли от волнения, то ли от скорости, в речи Светланы явно стали проскальзывать просторечия. — Вот она и словила свой шанс. — Да уж! — Голос у Катерины тоже задрожал от невольного восхищения. — А может, это любовь? — Какая любовь? Он ее ниже на три головы. Светка опустила глаза и стала нервно застегивать пуговицы на кофточке. Катерина смотрела на суетливые движения ее пальцев и почему-то засомневалась в правоте ее слов. — Ты уверена? Ты их видела вместе? Задавая вопросы, она внимательно наблюдала за Светланой. Та резко подняла голову, с вызовом взглянув Кате в лицо: — Я их не видела, но бабы говорят, что немчура эта Тамарки не стоит. Светлана хотела еще что-то добавить и уже открыла рот, да так и осталась, застыв от удивления. В аудиторию вошла Тамара. На ее лице, всегда спокойном, сейчас горел румянец, а в глазах было выражение вызова. Вместе с ней, наполнив аудиторию дразнящим запахом незнакомого заграничного парфюма, зашел высокий, на голову выше ее, немного сутулый светловолосый мужчина. — Девочки, — сказала Тамара напряженным голосом, — я уезжаю. Это мой муж Артур. Если что было не так — простите… — Она опустила голову, чтобы никто не заметил ее невольно наполнившиеся слезами глаза. Первой не выдержала Иринка, самая непосредственная и эмоциональная их сокурсница, которая была уже на седьмом месяце беременности. Вскрикнув, она повисла у Тамары на шее. — Ты у нас самая замечательная. — Ира зарыдала в голос. — У-у-у! Я рада, что ты такая… счастливая… у-у-у… красивая… у-у-у… иностранная… Девчонки кинулись поздравлять Тамару — кто от души, а кто и втайне завидуя. Когда эмоции несколько поутихли, Катя подошла поближе, заглянула в покрасневшие Тамарины глаза и попросила: — Расскажи, как же вы познакомились. — Мы встретились на выставке в Москве, где я летом работала переводчицей. Артур попросил меня сопровождать его, показать ему Москву. Мы много гуляли, разговаривали, ходили в театры, но я видела, я чувствовала, что не Москва ему интересна, а я сама. И впервые в жизни рядом с этим человеком я ощутила, что у меня спокойно на душе. Наверное, за это я его и полюбила. Тамара тепло взглянула на своего спутника, скромно присевшего на стул в ожидании окончания разговора, и лицо ее озарилось улыбкой счастливого человека. Катя испытала резкий укол зависти, но тут же мысленно осадила себя. Ей захотелось узнать секрет Тамариного везения. — А ваша встреча — она была случайной? — Иногда мне кажется, что нет… — Тамара сделала паузу и ненадолго задумалась. — Просто я всегда чувствовала, что должна быть не здесь. Мне очень хотелось простора, больших возможностей, сильной любви, и я ждала эту встречу, верила в то, что рано или поздно она произойдет. Обязательно! — Ее глаза радостно блестели… — А если ты чего-то хочешь, веришь и ждешь, то все помогает в этом. Всё и все… На земле и на небе… — И она опять улыбнулась. И эта улыбка была улыбкой женщины, уверенной в своем счастье и благодарной за него. Артур, все это время смотревший на свою русскую жену влюбленными глазами, поднялся, подошел и нежно обнял Тамару за плечи. Он не знал русского языка и не понимал того, что говорила Тамара, но он как будто чувствовал правоту ее слов. Той ночью Катерина долго не могла заснуть. Она вертелась с боку на бок, слова Тамары эхом отзывались в ее душе. «Если чего-то хочешь, веришь и ждешь, то все помогает в этом. Всё и все… На земле и на небе». Да, Тамара умела верить и ждать. И хотя они учились на русском отделении (попробуй без блата и денег поступить на факультет иностранных языков!), Тамару не раз видели в лингафонном классе. Катя замечала, как их староста на очередной пустой лекции по диалектологии доставала книгу и старательно что-то выписывала. Как-то она полюбопытствовала — это был Диккенс в оригинале. Оказывается, Тамара не только английский изучала, но еще и немецкий! Она действительно верила в свое будущее и не ждала, сложа белы рученьки у окошка, а напряженно готовилась к его приходу. И ее не унижало то, что приходилось подрабатывать уборщицей на вокзале, где работала ее мать, чтобы брать уроки у репетиторов и покупать кассеты для работы над произношением. Вот что для нее значило — верить и ждать! А чего хочет она, Катерина? Во что верит, чего ожидает от будущего? Катя дернула за шнурок бра. Свет от двух стеклянных свечек заставил зажмуриться, несколько долгих ночных секунд она сидела с закрытыми глазами, а потом, когда глаза наконец привыкли, подтянула колени к самому подбородку и, обняв их руками, глубоко задумалась. До сегодняшнего дня ее жизнь представляла собой прямую дорогу. Все решали родители, обстоятельства, ритуал размеренной провинциальной жизни. Она жила так, как жили многие, как жила ее мать и подруги. Так… предсказуемо. Но что-то изменилось, что-то словно щелкнуло внутри — и сомнения стали одолевать ее. А правильно ли это, не слишком ли просто скользить по проторенной другими колее? Катя поступила на филологический факультет педагогического института сразу после школы. Просто потому, что любила читать и нужно было получать высшее образование и… и, пожалуй, все. Других доводов у нее не было. Она никогда не задумывалась над своим будущим. И теперь глубокой ночью, сидя в кровати с открытыми глазами, она пыталась проанализировать свое настоящее, заглянуть в будущее и просто посмотреть на себя со стороны. Что она имеет? Двадцать один год, сто шестьдесят четыре сантиметра, сорок девять килограммов живого веса. До идеала девяносто — шестьдесят — девяносто ей, пожалуй, не добраться. В нижнем параметре — в пределах нормы, восемьдесят восемь сантиметров. Объем талии тоже совпадает, но вот бюст явно маловат — всего восемьдесят два. Хотя, впрочем, грудь у нее хоть и маленькая, зато красивой формы. Лицо… Катя на секунду представила свое отражение в зеркале. Лицо славянского типа, глаза кошачьи, зеленые, довольно красивые, отметила Катя, густые пепельные волосы. Внешние данные можно оценить на твердую четверку, заключила она. Образование высшее, вернее, еще немного — и будет высшим. Но она уже твердо знала, что не будет учителем. Это решение пришло к ней после первого же дня педагогической практики, когда она испытала самое настоящее отвращение, оказавшись в одном из темных школьных коридоров, пахнущим потом и тушеной капустой (ну почему в школьных столовых всегда пахнет этой мерзкой тушеной капустой?!). А когда на перемене в коридор с гиком ринулась, чуть не сбив ее с ног, орава пятиклашек, к отвращению примешался еще и страх перед этой необузданной, неуправляемой толпой. Но если она уже решила, что не пойдет работать в школу, тогда куда? Может, в районную или городскую библиотеку? А может быть, ей вообще не стоит работать по специальности? Катя опять выключила свет, как будто в темноте было легче найти ответ, легла и закуталась в одеяло. Сейчас она уже даже не знала, хочет ли остаться в этом городе, в этом доме? Их городок, конечно, чистый и зеленый, но уж больно тихий. Все друг друга знают. Все, что происходит здесь, предсказуемо и неинтересно. Да и жить в семье родителей после окончания института ей не хотелось, хотя она очень любила и своих родителей, и свой дом, и свой уютный уголок с книжной полкой, письменным столом, швейной машинкой и репродукцией шишкинской картины в тяжелой гипсовой раме, покрытой бронзовой краской. Но она хотела бы чего-то иного, более яркого, просторного, интересного. И к тому же… Как надоели ей эти медведи! Но попробуй что-то изменить в их доме, хотя бы перевесить треклятых медведей в гостиную. Скандал не скандал, но ей сразу же, впрочем как и всегда, укажут на то, что все должно находиться на своем месте. Везде должен быть порядок. И этот порядок всегда определяла мать, бывшая в их доме полновластной хозяйкой и не собиравшаяся уступать это право кому бы то ни было. Была и останется. Катя вздохнула и перевернула жаркую подушку. Значит… Значит, надо что-то предпринимать. А какой существует самый верный способ изменить свою жизнь? Конечно, замужество. Недаром же девчонки с первого курса ходят на танцы в политехнический институт. И сама она не раз там бывала. И что? Почему же она до сих пор ни разу не влюблялась? Ей уже скоро двадцать два, а она до сих пор девственница! Бывало, горячий жар желания накатывал и на нее, но никто из окружавших ее парней ни разу не заставил бешено колотиться ее сердце, никто и никогда не был предметом ее девичьих грез. Неужели никто? Неужели ни разу? Она встала, накинула халат и подошла к письменному столу. Включив ночник, села на стул и вынула из ящика стола альбом со студенческими фотографиями.