— Изъяли, конечно, — сказал он. — Но не половину. Большую часть мы упрятали. Август не стал сообщать об этом в столицу. Он понимал, что без зерна мы будем голодать. А значит, всю зиму будет голодать и его десяток. А, возможно, зиму мы бы не смогли пережить… Надеюсь, примо не станут докладывать об этом королю. Поступок граничащий с изменой, я знаю. Кому как не мне знать. Но иначе мы не могли поступить. Иначе нечего было бы сеять. — Примо не станут сообщать, — заверил я сурового элотана. — Уж поверьте. Я посмотрел на Каталама и сразился с ним взглядами. Я понял, что он хотел мне сказать. А он понял, что никогда о том, что здесь рассказывал бывший королевский гвардеец, никто не узнает. Особенно король, если мне всё же доведётся с ним повстречаться. — А что случилось с теми, кого вы не смогли принять? — тихо спросил Иберик. Он тоже внимательно слушал, но в разговор не вмешивался. — Ты рассказывал, Толлен, что они шли мимо. Шли в столицу. Они искали там спасение? — Нет там спасения, — махнул рукой Толлен. — Но выжить можно… Мы с Августом часто засиживались в моём доме, часто разговаривали. Несмотря на голод, что охватил Обертон, там можно выжить. Там могут выжить лишь те, кто готов вступить в армию. В армию ли короля, или в армию церкви… Да, там можно выжить. Если ты молодой сильный муж, способный не только постоять за себя, но и отобрать у другого. Способный убить любого, если придётся… Вот почему, примо, — обратился он ко мне как бы извиняясь. — Мы встретили вас так недружелюбно. В эти времена непонятно кто друг, а кто враг. Даже армия не в силах защитить верноподданных. Поэтому мы вынуждены защищать себя сами. Ведь тот кто кажется другом, легко может превратиться во врага, если увидит, что у тебя есть чем поживиться. Но вы предложили золото на обмен. Вы не потребовали пополнить ваши запасы безвозмездно. Вы готовы заплатить за них. И, я надеюсь, вы сдержите своё слово. — Несомненно, сдержу, — уверенно кивнул головой я. А затем сказал вполне искренне. — Ты можешь мне верить, элотан. Я тот примо, кто не обманет тех, кто имеет смелость бороться за жизнь. Кто не отчаивается и сражается. Это именно то, что я хочу видеть от каждого. Я хочу, чтобы вы сопротивлялись судьбе, а не мирились с ней… — Кх-кх, — вовремя закашлял Каталам, видимо, намекая, что я уже наговорил лишнего. И он был прав, наверное. Я потерял контроль над речью, наблюдая за безрадостной физиономией крепкого элотана. Я чувствовал его опасения. Я понимал его проблемы. Он боролся за жизнь. Он помогал бороться за жизнь другим. Он не смирялся, как того требовала местная религия. Он сражался. И это то, что я хотел внушить каждому. Ничего не предрешено. Ничего ещё не закончено. Надо сражаться за свою жизнь и верить, что анираны их спасут. По крайней мере один из них обязательно попытается. Каталам с опаской за мной наблюдал. Встретившись с его взглядом, я понял, что завёлся немного. Почувствовал, как горят щёки. Как разгорается внутри пламя. И если бы сотник меня не предупредил, возможно, я бы уже вышел на двор с активированным щитом на руке. А для этого пока рановато. — А что же король? — перехватил инициативу Каталам. — Есть ли какие новости о короле? Неужели он поставил печать на указе об изъятии зерна? — Что потопаешь, то и полопаешь, — философски изрёк Толлен весьма знакомой фразой. — Я не знаю, о чём думал король. Вообще не знаю, жив он или нет. Приходят лишь указы. Но, думаю, у него не было иного выхода. Ему пришлось действовать. Иначе половина города бы вымерла… На каменных площадях пока не научились выращивать овёс. Каталам, казалось, посерел лицом. Наверное, он, как и предполагал ранее, получил подтверждение тому, что королевская власть зачахла окончательно. Когда король в середине зимы требует отбирать зерно у крестьян, разумным такое решение никак не назовёшь. Оно, скорее, отчаянное. Или же — что более верно — грабительское. Но, по рассказам Каталама, король совсем не походил на идиота. Совсем не походил на того, кто мог отдать приказ, который нанесёт чудовищный удар по крестьянству. Наверное, он действительно тронулся умом. Говорить было больше не о чем. Каталам получил все ответы на свои вопросы и притих. Я же не хотел выдавать себя, а потому тоже замолчал. Здесь мне больше ничего не нужно. Я хотел как можно быстрее попасть в Обертон, чтобы своими глазами увидеть, в какую помойку он превратился. Да и вообще, хотелось узнать, выжил ли там хоть кто. Я поблагодарил Толлена за трапезу и сказал, что нам надо отправляться, чтобы до ночи удалиться хотя бы на несколько лиг. Мы вышли на двор. Там суетились крестьяне, о чём-то переговаривались с солдатами. Задавали им вопросы, совали в руки крынки с водой или молоком. Кое-то жевал хлеб или какие-то овощи. Но когда они увидели нас, все разом пришли в движение. Появилось какое-то подобие порядка. Ко мне подскочил Вилибальд, поклонился и протянул мешочек с золотом, который ему дал Каталам. — Примо, — обратился он. — Добрые люди помогли нам и я, с вашего позволения, щедро расплатился с ними. До самой столицы мы теперь ни в чём не будем нуждаться. Это остаток. Я принял из его рук мешочек с деньгами. Монеты звякнули, и я заглянул внутрь. Рассеянно пересчитал. Ранее в мешочке хранились двадцать мелких золотых кругляшков. Сейчас их оставалось пятнадцать. Но, как я уже говорил, для меня они не имели никакой ценности. Возможно, они имели ценность для Фелимида, Рэнэ, Каталама и остальных. Но не для меня. Я знал, конечно, насколько важны деньги. Как хорошо жить в комфорте, который они обеспечивают. Но мне комфорт был безразличен. Не здесь. Не в данной ситуации. Но всё это безразлично лишь мне. Я обернулся и посмотрел на вышедших из избы Каталама и Толлена. — Элотан Толлен, спасибо за гостеприимство, — больше не сомневаясь, я протянул руку для рукопожатия. — Для нас это было неоценимо. Тот нахмурился, подозрительно уставился на мою руку, но всё же протянул свою руку в ответ. Но вместо рукопожатия я взял его ладонь и положил в неё мешочек с оставшимися монетами. — Это вам. Не бойтесь завтрашнего дня. Возможно, он не так безрадостен, как кажется. Я свёл его расслабившиеся пальцы над мешочком. Увидел обалдевшие глаза, а затем посмотрел на Каталама. — Отправляемся, сотник. Не будем больше тревожить своим присутствием этих добрых людей… — Постойте! — предвосхитив ответ, воскликнул Толлен. Он испуганно посмотрел на меня. Смотрел именно так, как я и предполагал — как на спятившего примо, который воспылал внезапной любовью к тем, кто существует лишь для того, чтобы удовлетворять его прихоти. Он посмотрел на меня так, будто уже подозревал, что я совсем не примо. — Примо Фелимид, — ко мне сделал шаг Каталам. — Постойте! — повторил Толлен чуть тише. Он буравил меня взглядом. Пытался отыскать в моих глазах какие-то подсказки, которые помогут найти ответ на вопрос, почему я так поступил. Но, видимо, так их и не нашёл. Ведь я взгляда так и не отвёл. — Спасибо, п… примо. Я не откажусь от этих денег, уж извините. Раз примо так щедры, я должен воспользоваться их щедростью. Но и отпустить просто так не могу. Пожалуйста, окажите нам честь… окажите мне честь, переночевав у нас. Ваших воинов накормят и дадут возможность смыть дорожную грязь. Уставших коней почистят и поменяют подковы. Наш кузнец справится… И сами отдохните. Мы разместим вас там, где ночевали королевские солдаты. А завтра проводим в путь… Это единственное, чем мы можем отблагодарить за щедрость. Я посмотрел на Каталама. Но осуждающего взгляда не увидел. Он смотрел на меня по-иному. Удивлённо и немного озадаченно. Затем губы его искривились в усмешке, и он коротко кивнул. — Мы будем рады отдохнуть у вас после долгой дороги, — сказал я. Глава 15 Союзники или обычные сектанты? На ночь нас расположили в двухэтажном постоялом дворе. В большой общей зале с каменным очагом у стены как попало были разбросаны грязные матрасы. Жители деревни подсуетились и набили их сухим сеном. В итоге, спать на них было лучше, чем спать под открытым небом. К тому же очаг растопили и прогрели весь дом. Меня, как и положено высокородному вельможе, разместили на втором этаже в комнатке, где ранее обитал десятник. На скрипящую деревянную кровать уложили чистый матрас, принесли несколько подушек, одеяло и запалили свечи. Закончили, уже когда совсем стемнело. А когда я пожелал отойти ко сну, чтобы впервые незнамо с какого времени понежится на такой, с позволения сказать, перине, мне решил докучать Каталам. Я постарался закрыть дверь, но он не дал. Смотрел на меня какое-то время, словно пытался рассмотреть то, что не рассмотрел ранее. Затем тихо прошептал: — Это было неожиданно. Весьма странно и неожиданно… Я не знаю, что сказать… Эти люди… Я тоже верю Толлену. Но… А как же другие? — Я хочу, чтобы вы выжили все, Каталам, — спокойно ответил я на его сумбурный вопрос. — Золото поможет выжить им. Мы же и так достаточно сильны, чтобы добраться до столицы. Теперь у нас есть всё, что нам нужно… — Я не про это, аниран, — замялся он. — Ты сам слышал, что он рассказывал. Сколько ещё времени осталось, как ты считаешь? У нас, я имею в виду… — Иди спать, Каталам, — я похлопал его по плечу. — Не мысли так глобально. Наша первостепенная задача — попасть в Обертон. Всё остальное потом… Время ещё есть. И, как я уже говорил, я не собираюсь тратить его впустую. — Я верю тебе, — кивнул он. — Иберик станет на страже… — Нет! Пусть спит. Здесь у нас нет врагов. Каталам опять кивнул и, наконец-то, удалился. А я, сытый и очень довольный собой, завалился на перину, наполненную птичьим пухом. Мне было о чём поразмышлять. Картина, увиденная мною, не была удивительной. Я видел ранее деревню, не окружённую частоколом, где люди были куда более бедные. Здесь же они не выглядели тощими скелетами. Под предводительством местного старосты — воеводы, можно так сказать — они явно могли о себе позаботиться. Я даже заметил маленьких детишек, которые без страха, а, скорее, с любопытством поглядывали на статных молодых воинов. Это говорит о том, что здесь самое безопасное место для детей. Здесь эти дети могут получить шанс стать взрослыми. Если, конечно, очередной грабительский приказ не лишит их шанса на выживание. Если местная продразвёрстка не уничтожит крестьянство. Я очень внимательно слушал элотана. А поскольку уже успел узнать, что представляет собой зима в реалиях этого мира, догадаться, как жители отнеслись к конфискации части зерна, не составило труда. И, возможно, Толлен был прав: отдали бы они половину урожая — половина бы из них умерла голодной смертью. Не говоря уже о том, что нечего было бы сеять. Но это лишь часть проблемы. Что будет, если опять случится неурожай и крестьяне массово устремятся в столицу? Что будет, когда следующей зимой придёт такой же приказ? А следующей? А ещё через одну? Что будет, когда ни отдавать, ни сеять уже будет нечего? А что случится, когда за урожаем придут войска и отберут всё до последнего зёрнышка, лишь бы выжить самим? Ответ однозначный — катастрофа. Хоть я не большой знаток истории, помнил из школьной программы, что крестьянство испокон веков кормило всю страну. Крестьяне обрабатывали землю, выращивали зерновые культуры, занимались скотоводством. Выживали сами и помогали выживать тем, кто проживал в городах: мастеровым, ремесленникам, духовенству, грамотеям всяким. Но что с этими крестьянами будет, если у них отберут всё? Вымрет деревня за деревней. Выжившие подадутся или в леса, или в города. Ведь зачем гнуть спину на полях весной и летом? Зачем убирать урожай осенью, если лютой зимой всё отберут? Пропадает всяческая мотивация трудиться. Этот мир и так умирает. А подобные решения короля лишь ускоряют процесс. Да, возможно, дольше проживут те, кто паразитирует на других — дражайший монарх с прихлебателями, духовенство и знатные вельможи. Но конец у всех будет одинаков. Я перевернулся на бок и подложил под щёку кулак. Признаки развала на лицо. На тракте — пустота. Лишь пепелища его окружают. Никаких караванов, никаких разъездов, никаких одиноких странствующих торговцев. Лишь фанатики-сектанты, скрывающиеся в лесах, и бандитьё разное. Да ещё кто-то там высадился на севере. Людские ресурсы тают. Ещё каких-то жалких десять-пятнадцать лет и начнётся агония. Армия растает окончательно, деревни вымрут от голода, а города превратятся в клоаку, где выжить сможет только сильнейший. Лишь тот, кто будет готов сожрать другого. Возможно, даже в прямом смысле слова. Не исключаю варианта, что все эти дикари начнут жрать себе подобных. В реалиях тотального хаоса существовать могут лишь те, кто абсолютно аморален. И у меня очень-очень мало времени на то, чтобы во всём разобраться. Чтобы понять, чем я могу быть полезен, и остановить разруху. Я тяжко вздохнул. Количество проблем огромно. А я сам по себе мало в чём разбираюсь. Как говорится, университетов не кончал. Школу-то едва окончил. Видимо, если доберусь до столицы, мне придётся наполнять самого себя знаниями, как когда-то предложил старейшина Элестин. Возможно, он бы смог меня чему-то научить. Но это никак не отменяло того факта, что он полнейший мерзавец. Даже если бы я согласился на его предложение, совсем не факт, что не закончил бы свой мирской путь с ножом в спине. Старый подонок всё же заплатил за мою жизнь двум другим подонкам. А это о чём-то да говорит. Такой предал бы без мук совести. Так что придётся учиться самому. — Хм, — задумчиво прошептал я. — Элестин-то в столицу собирался податься… Интересно… Если удастся туда попасть и закрепиться, обязательно отыщу гада. Не знаю сколько людей проживает в Обертоне, но, уверен, король точно знает кто таков бывший третий претендент на церковную тиару Астризии. Поможет отыскать. Ведь сам Элестин вряд ли сможет жить отшельником, вряд ли затаится. Не по силам ему, не по возрасту. Если он добрался, он должен быть там, — я перевернулся на спину, посмотрел в потолок и мечтательно зашептал: — Фласэз, сделай так, чтобы он был там. Я очень хочу воздать ему за дела его. Аккурат к финалу моей просьбы верховному божеству раздался протяжный звук рога. Я вздрогнул от неожиданности. На секунду даже почувствовал суеверный страх: мне показалось, что Фласэз меня услышал. Но дело было немного в другом. Я вскочил на ноги и, не обуваясь, метнулся к двери. Отворил её и увидел Иберика, который, видимо, планировал ночевать прямо у моих покоев. Он тоже вскочил и смотрел на залу. — Что такое!? — воскликнул я. — Почему рог? — Не знаю, аниран, — ответил он. — Опасность где-то. — Идём! Практически никто из солдат ещё не спал. Каталам уже командовал, когда мы спустились с его сыном. Солдаты быстро одевались, подвязывали ножны, хватали мечи. Гурьбой мы покинули постоялый двор, похватали факелы и побежали к центру деревни. Повсюду зажигали огни, рог трубил без перерыва, а местные жители спешили кто в чём попало. Толлен уже был на ногах. — В чём дело, элотан!? — прокричал Каталам, едва мы приблизились. — Враг? Молодой чернявый парень что-то закончил докладывать Толлену. Тот похлопал парня по плечу и повернулся к нам. — На опушке у дальних полей заметили огни. Кто-то развёл несколько костров. Мне доложили, что видели там движение. Там какие-то люди. Много. Каталам посмотрел на меня, а я посмотрел на Каталама. Похоже, мы одновременно поняли, в чём причина шумихи. Вернее, в ком. — Вы будете биться вместе с нами? — задал вопрос Толлен, прервав игру в гляделки. — Думаю, это не понадобится, — ответил я. Затем потёр брови и добавил. — Всё, Каталам. С этим надо что-то решать. Мне это уже надоело. — Но ани… но примо! — Что решать? С кем? — подозрительно прищурился Толлен. — Элотан, покажи мне, где видели огни, — попросил я. Но тот не ответил и опять подозрительно прищурился. Я добавил к голосу несколько октав. — Немедленно! Деревня уже проснулась. Испуганные бабы кутались в платки. Маленькие дети и подростки прижимались к их юбкам. Мужики, способные держать в руках оружие, стягивались ближе к центру деревни. Как и солдаты Каталама, они были готовы дать отпор любому. Но я не желал до этого доводить. Огромной толпой мы направились к частоколу. Впереди шёл Толлен и часто оглядывался на меня. Я шёл за ним и вторым забрался на подмостки, когда мы добрались до деревянной стены. Элотан облокотился на заострённое бревно и указал рукой вдаль, где горели костры. Отсюда даже был слышен звук топоров и треск ломаемых деревьев. Где-то там, примерно в километре, кто-то к чему-то готовился.