– Нет, Ермак. Общество уже третий год дает объявления в своих альманахах. Пока никто не смог предоставить. Большая редкость горный волк. Можно сказать, что нам повезло. – Да уж, повезло! – в наш с Арсением разговор вклинился подошедший старшина обоза. – Спасибо тебе, Ермак. От всех спасибо. Если бы не составили сани вкруг, да кабы не твои стрелки, порвали бы нас волки. Я только слышал о таких стаях. А теперь бог сподобил увидел. А второе спасибо – от себя лично. Если бы не ты, вряд ли живым я остался бы. Вот, смотри… Старшина повернулся ко мне спиной, поднимая воротник дохи, в котором сияла здоровая дыра. – Второй раз если бы хватанул, – дядька Антип вновь повернулся к нам лицом, – точно бы шейные жилы перекусил. Так что за жизнь спасибо. Должник я теперь твой, и вся семья моя твои должники. Старшина обоза, сняв с головы шапку-орогду, низко поклонился мне. – Да ладно, дядька Антип, – смущенно ответил я, – свои же люди, казаки. Нам друг друга держаться надо. Плотников натянул на голову орогду и сказал: – Тимофей, я еще что хотел спросить: а чего тебя и твоих волки не тронули? – В смысле не тронули? – Ну-у, я видел, как волк перед тобой стоял, но не бросился на тебя, а перепрыгнул через тебя. И того вон, здорового, – старшина показал на Антипа Верхотурова, – волк не тронул. Подбежал сзади, хотел за ногу тяпнуть, а потом в сторону кинулся. Вы что, какие-то слова знаете против этих горных духов? – Не знаю, дядька Антип, но могу предположить, что волки так себя повели из-за того, что у нас и унты, и дохи из шкур красных волков сшиты. Другое ничего в голову не приходит. – Это где же вы столько красных волков набили? – влез в разговор Арсений. – Места надо знать, – отшутился я. – Вон оно что, – протянул Плотников. – А я-то думал, откуда вы повадки красных волков так хорошо знаете! Встречались, значит? – Встречались, – не стал я спорить. Пусть будет еще один кирпичик в легенду о нашем отряде. Слухов о нас среди казаков Приамурья уже много ходило. В этот день тронулись в путь только ближе к обеду. Пока сняли шкуры с тушек волков пластом, то есть оставляя лапы с когтями и голову. Потом провели первичное мездрение, убирая мышечные отложения и жир со шкур. А закончили все консервированием шкур сухосоленым способом. Хорошо, что в обозе было много соли, пересыпали шкуры солью и свернули их. В основной массе шкуры получились отличные. Зимой волчий мех имеет хорошую подпушь и блеск, мягкий и пышный. Дальнейший трехдневный путь до станицы Албазина прошел без приключений, за исключением того, что пришлось делать операцию обознику, которого покусал волк. На остановке на ночь через два дня после нападения волков среди обозников началась какая-то суета. Позже к моему навесу из плащ-палаток, где я располагался с тройкой Тура и Лисом, прибежал посыльный от старшины обоза с известием, что казак-обозник по имени Трофим, которого покусал волк, потерял сознание и бредит. Прихватив свой рюкзак, я с Ромкой пошел к обозникам. Около костра-нодьи на лапнике и шкурах лежал казак лет пятидесяти и тяжело, с хрипами дышал. Вокруг него собрались полукругом обозники. – Что случилось, дядька Антип? – спросил я обозного старшину. – Да, Трофим, вона с получас назад сказал, что ему что-то плохо, прилег, а потом слышим, бредить начал. Жену, дочек зовет. А потом метаться начал, одежду все хотел с себя снять. Приказчик сказал, что это бешенство, – старшина, сняв шапку, перекрестился. – Жалко Трофима, только внуки пошли. – Он воду пил? – спросил я окружающих обозников. – Пил, много. Жарко, говорил, а потом на ногу еще жаловался. Дергает да ноет, говорил, – ответил мне один из обозников. «Это уже лучше, раз воду пил в большом количестве, может, и не бешенство», – подумал я. Да и мечется будто в горячке, а не от судорог. Я наклонился и пощупал лоб казака. Жар опалил мою ладонь. – Он перевязки делал? – вновь я обратился к окружившим нас обозникам. – Да нет, – ответил прежний голос из темноты. – К нему еще два дня назад вечером хлопчик твой подходил. Предлагал по-новому перевязать. Так Трофим отказался, сказав, что все у него хорошо. «Господи, прости меня, что же за идиоты, – думал я, склонившись над телом Трофима и расстегивая на нем одежду. – Его волк укусил, а он даже повязку за трое суток не поменял». – Так, господа казаки, – обратился я к окружению. – Берем его за руки и за ноги, осторожно разворачиваем, чтобы раненая нога напротив костра оказалась. И еще сделайте пару факелов. Мне свет понадобится. – А ты что, дохтур? – спросил кто-то из темноты. – Нет, но раны дед учил лечить, – ответил я, стягивая штаны и исподнее с Трофима, которого уже повернули, как мне было надо. Достав из крепления на РД метательный нож, вспорол перевязку и отшатнулся от открывшейся картины. Бедро на месте укуса вспухло гнойниками, некоторые уже с черной каймой, а само бедро рядом с укусом сильно покраснело. – Антонов огонь начался, – выдохнул через зубы старшина. – Отжил на этом свете Трофим. Дядька Антип снял шапку и перекрестился. За ним стали снимать шапки и креститься другие казаки и мужики. – Это мы еще посмотрим! – рявкнул я. – Хватит сопли жевать. Три факела сделать быстро. Лис мухой метнулся и принес еще как минимум пять штук перевязочных тканей и столько же наборов с паутиной. Ромка Селеверстов умчался в темноту в сторону нашего расположения. Я же, дожидаясь факелов, положил все три метательных ножа в угли костра. Потом достал из РД баклагу с двойным перегоном, бинты и набор с паутиной. После переговоров с фельдшером Сычевым и Марфой-Марией в нашу аптечку в РД были добавлены, как антисептик и ранозаживляющее средство, смесь паутины, коры калины и ивы, как противовоспалительное средство – различные наборы из сушеных трав и ягод. Склонившись над раной Трофима, я принюхался, но кроме запаха грязного тела и конского пота, слава богу, других запахов не почувствовал. Гниение еще не началось, и это давало немалый шанс на удачный исход. Достав из кармана аптечки деревянный кляп-палку, я с трудом раздвинул зубы Трофима и вставил его в рот больному. – Это ты чего делаешь? – поинтересовался старшина. – Чтобы зубы не поломал от боли. Палка из липы. Не перекусит и зубы не обломает, – ответил я. – Дядька Антип, где факелы? Начинать надо, а то Трофим быстрее замерзнет, чем от антонова огня помрет. В этот момент вспыхнули четыре факела, озарив округу. Я вздохнул и, намочив крепким, градусов в восемьдесят самогоном бинт, стал протирать рану, а потом протер один из обожженных на углях ножей. – Господа казаки, кто поздоровее, двое держат за руки больного, двое за ноги. Не давайте Трофиму дергаться, держите крепко. Начнем, помолясь. Дождавшись момента, когда четверо крупных казаков-обозников зафиксируют Трофима, я резким движением вскрыл первый гнойный нарыв. Трофим даже не дернулся. На вскрытие остальных пяти гнойников он также никак не отреагировал. Но вот когда я начал чистить, меняя и стерилизуя ножи, раны от гноя и гнойных головок, Трофим забился в руках казаков. – Держать, млять! Держать!!! – заорал я на казаков, видя, что они не могут удержать больного. Когда Трофим вырвал одну из своих рук, я резко ударил его ребром ладони по шее, чуть ниже уха, целясь в сонную артерию. После удара Трофим обмяк, вновь потеряв сознание, а казаки смогли зафиксировать его. После этого я быстро дочистил гнойники и промыл все самогоном, услышав тягостные вздохи казаков, увидевших такую нерачительную трату алкоголя. Потом накрыл все бывшие гнойники «гнездами» из смеси паутины и коры, наложил на них тампоны и сделал перевязку. После того как натянули на Трофима исподнее со штанами и застегнули одежду, я вытащил изо рта больного едва не перегрызенный кляп и стал собирать вещи в РД. – И что теперь? – обратился ко мне дядька Антип. – Укройте его шкурами. Очнется, дайте выпить, – я протянул старшине баклажку с остатками самогона. – Потом какой-нибудь горячей похлебки жидкой. Жалко, рассола капустного нет. Он бы здорово помочь мог. – Так вроде бы не с похмелья Трофим. Зачем ему рассол? – старшина вопросительно уставился на меня. – Понимаешь, дядька Антип, в капустном сквашенном рассоле много полезных веществ, которые помогают больному организму выздороветь. – Это точно. С похмелья иногда как башка трещит. А попьешь рассольчику, и все прошло, – согласился со мной старшина. На следующий день ближе к обеду температура у Трофима спала. Вечером он уже порывался вставать. Но я ему это запретил, сделав новую перевязку. В станицу Албазина Трофим въезжал выздоравливающим, но в ней ему пришлось остаться. Приказчик Тарала не стал рисковать и оставил Трофима выздоравливать до обратного пути обоза. В Шилкинский Завод обоз пришел как по расписанию. В этом большом селе нас уже ждал обоз торгового дома, который мы поведем обратно. Тарала дал два дня на отдых, во время которого я с казачатами помылся в бане, постирался и отоспался. Получив от Арсения аванс за шкуры и две наиболее целые тушки красных волков, сходил на местные торги, где купил себе новенькие мундир, шаровары, сапоги, ремень и фуражку. Обошлось мне все это в десять рублей и раз пять дешевле, чем в Благовещенске или у нас в станице. Поэтому взял еще одну пару сапог и комплекты исподнего в запас. За время доставки товара на Дальний Восток из центра России он дорожал в несколько раз. Так сапоги на торгах в Шилкинском Заводе я купил за три кредитных рубля, а в Благовещенске они шли по пятнадцать кредитных рублей или за один золотой империал, или за три «штуки» золотого песка. «Штука» примерно равнялась по весу «золотнику», то есть чуть более четырех граммов. В тайге аптекарских весов не было, и «штуку» торговцы со старателями отмеряли народным способом – при помощи спичек или стандартных игральных карт. Один «золотник», или одна «штука» золота, весил примерно как четыре атласных игральных карты или сорок восемь обычных спичек. Более мелкие покупки оценивались в «таракашках» – так именовали крупинку золотого песка размером примерно с четверть ногтя на мизинце. Обратный путь обоза запомнился остановкой в станице Албазина, где приказчик Тарала дал обозу двухсуточный отдых. В обед на следующий день отдыха в комнату заезжего дома, где я расположился с туровской тройкой и Ромкой, зашел Арсений и пригласил меня в трактир пообедать, чем бог послал. А бог послал немало: наваристые щи с говядиной, буженину под луком, говяжий студень с квасом, сметаной и хреном, жареную осетрину с гречкой, утку под рыжиками, блины с икрой, соленые огурцы, маслины, квашеную капусту и моченые яблоки. Арсений под такую закуску пропустил пару граненых стопок водки, граммов по сто, я же ограничился кружкой медовухи. Наш обед и застольная беседа ни о чем по окончании двух часов подходили к концу, когда со второго этажа заезжего дома из лучших номеров в трактир спустились трое господ офицеров. Двоих из них я узнал, это были корнет Блинов и штабс-ротмистр Некрасов, которые в прошлом году приезжали к нам в станицу на сборы казаков-малолеток. Третий офицер лет тридцати с погонами есаула был мне незнаком. К петлице его мундира с левой стороны груди был прикреплен маленький золотой крест ордена Святого Станислава с мечами третьей степени. Офицеры сели через два стола сбоку от нас и заказали водки с закуской. Через пару минут из-за их стола раздались звуки азартного потребления алкоголя и пищи. Арсений, с опаской посмотрев на господ офицеров, подозвал полового и расплатился с ним, но, когда мы начали подниматься, я услышал: – Аленин?! Тимофей! Я повернулся на голос и увидел, что меня зовет к себе корнет Блинов. Показав Арсению гримасой свое недоумение, я направился к столу офицеров. – Ваше благородие, Тимофей Аленин по вашему приказанию прибыл! – глядя куда-то над головами офицеров, доложил я. – Вот, господин есаул, – дирижируя перед собой вилкой с насаженным на нее соленым рыжиком, проговорил корнет Блинов. – Это тот самый молодой казак, который на прошлогодних состязаниях между казаками приготовительного разряда из своего карабина выбил на мишени буквы «А» и «Н». – Молодец! Настоящий казак! Люблю таких! – Есаул поднял на меня взгляд, и я понял, что господа офицеры опохмеляются с большого бодуна. Взгляд есаула был стеклянным. – Садись! – есаул показал мне рукой на свободный стул за их столом. – С таким молодцом не грех и за одним столом выпить! Я беспомощно оглянулся и посмотрел на Арсения. Мой взгляд заметил штабс-ротмистр Некрасов. – А это кто там? Подойди! – штабс-ротмистр махнул приказчику рукой. – Управляющий торгового дома «Чурина и Ко» в Благовещенске, купец третьей гильдии Тарала Арсений Георгиевич! – представился Арсений, подойдя к столу. – И ты садись, – приглашающе махнул расслабленной рукой есаул. – Позвольте представиться, – поднялся из-за стола Блинов, – корнет Блинов, Сергей Николаевич – командир полусотни второй Черняевской сотни, штабс-ротмистр Некрасов Александр Николаевич – заместитель командира Албазинской сотни, – корнет сделал паузу. – И новый командир первой Албазинской сотни – есаул Кононович Николай Казимирович. Некрасов и Кононович изобразили кивки головой, а Арсений с достоинством склонял свою голову по мере представления офицеров. – Подполковник Печенкин на повышение пошел после прошлогодних событий, кстати, с участием этого молодца, – штабс-ротмистр Некрасов пьяно погрозил мне пальцем. – А к нам прибыл новый командир! Вот, знакомимся с Албазинским округом, а потом в Благовещенск. В тоне Некрасова звучала затаенная обида. Штабс-ротмистр выглядел значительно старше есаула и, видимо, сам рассчитывал на продвижение по службе. Но пришлось по воле командования остаться в замах. – Садись! – есаул повелительно махнул мне и Аркадию рукой. – Половой, посуду и водки! Как из-под земли возникли двое молодых половых в холщовых подпоясанных рубахах и штанах, которые мгновенно расставили передо мной и, оказывается, купцом и управляющим Таралой, а не приказчиком, как я считал, посуду, успев налить в граненые стопки водки. – За ПЕРВУЮ Албазинскую сотню! – поднял стопку Кононович и, дождавшись, когда все поднимут свои стопки, одним махом выпил ее. Я свою чуть пригубил и спрятал за высокой тарелкой.