— Я, — коротко отозвалась рыженькая с задней парты. — Так, кто у нас остался? — протянула я, выискивая в списке еще одну женскую фамилию. — Шнайдер, — подсказала черненькая, — Любовь Шнайдер. Я поставила галочку рядом с ее именем и подняла глаза на класс. — Ну и чем хотите заняться? — спросила я, скрестив руки на груди. Вряд ли хоть у одной ученицы есть пожелания относительно того, из какой ткани шить фартук. — Может, повяжем крючком? — спросила Вера с косичками. Она мило улыбалась, словно поддерживая меня в мой первый рабочий день. Будто мне нужна была поддержка! — Засунь себе этот крючок, знаешь куда! — пригрозила Леночка в коротком сарафане. Тут, будто вступившись за недотрогу, усмехнулась Люба: — Туда же, куда тебе стоит засунуть свой язык? Лена Журавлева вспыхнула и, направив на обидчицу яростный взгляд, процедила сквозь зубы: — А давай расскажем, куда тебе засовывает свою свистульку Андрейка? Скривив лицо, брюнетка вскочила с места и бросилась на Лену, которая, надо признать, перегнула палку с оскорблениями. Девочки повалились на пол, вцепившись в волосы друг друга. Остальные даже не шелохнулись, не желая ввязываться. — Забейте, они всегда так, — на мой шокированный взгляд ответила Маша в кривом жилете. — А ну прекратите! — закричала я, но в запале взаимной ненависти девочки не обратили на меня никакого внимания. — Ноги раздвинула ты, а виновата я! —пищала Лена, прижатая к полу щекой. Люба, оседлавшая Журавлеву сверху, сильнее надавила на ее голову, от чего та только пискнула. — Еще раз услышу от тебе что-то, падла… — пригрозила она, и я больше не смогла это слушать. Крепко ухватив девчонку за локти, я стащила ее с острой на язык Лены. Та приподнялась и отползла зализывать раны у дальней парты. — Мне плевать на то, как вы живете свою жизнь! — четко и громко проговорила я, — Но устраивать потасовки в моем кабинете я не позволю! За пределами школы творите, что хотите — я и пальцем не пошевелю, чтобы вмешаться! Тогда я еще не знала, насколько сильно ошибалась, говоря эти слова. Девочки успокоились и, не глядя друг на друга, расселись по местам. Я же ощущала, как внутри бьется комок нервов, истерикой рвущийся наружу. В последнее время я живу в постоянном стрессе: работа над коллекцией, которой я никак не могу придать изюминку, пошатнувшиеся отношения с Антоном, гадина Гела Микаэловна, ссылка в Булкин, а теперь еще и класс бунтарок, переживающих самый расцвет своего пубертата. Я не хочу иметь с этим ничего общего! Не хочу позволять чужим проблемам влиять на мое внутреннее равновесие. Только где-то внутри еще жива память о временах, когда я сама была подростком и проходила через непростые испытания. В эту память хочется вцепиться ногтями и выдрать ее прочь из груди. Нужно научиться отворачиваться от этих девочек. Закрывать глаза. Пропускать их проблемы мимо себя. Чтобы ни одна из них не напоминала мне саму себя. — Скоро вернусь, — сухо кинула я, выбегая из класса с сумочкой в руках. Оставаться там, в атмосфере детской обиды и взаимных упреков, я больше не могла. Мне срочно нужно было заземлиться. И единственный человек, который одним своим голосом возвращает в мой мир гармонию, — это Антон. — Пожалуйста, Антон, возьми трубку, — взмолилась я, крепко прижимая телефон к уху. В коридоре было тихо, и только где-то на другом конце из приоткрытого кабинета слышались разговоры детей и учителя. Я могла бы позавидовать тому, как идиллически складывается их беседа, но меня абсолютно не интересовало установление дружеского контакта с классом. Один урок в неделю был для меня лишь черной отметкой в недельном планнере, и я ждала, когда наконец вычеркну все дни, которые должна провести в этом кошмарном кабинете с ржавыми машинками и дерущимися девочками. — Надин? — в телефоне раздался голос Антона, и я, облегченно выдохнув, улыбнулась. — Антон! Я так соскучилась! Почему ты не звонил? — Прости, моя девочка. Пойми, у меня сейчас горячая пора на работе, — я покачала головой, прекрасно зная, что горячая пора на работе у Антона никогда не кончается. — Я просто хотела услышать твой голос, — жалобно протянула я, — Тут так тоскливо, ты не представляешь! Нет хорошего кофе, нет магазинов, нет ресторанов, нет нормального асфальта. Я сбила себе все ноги за одну неделю! Скучаю по Маттео, представляешь? С ним мои ноги катались на машине. Я могла бы жаловаться и жаловаться, но Антон как-то резковато осадил меня: — Успокойся! — его жесткий тон тут же смахнул с моего лица улыбку, — Ты отправилась в Булкин именно для того, чтобы стать ближе к людям. Чтобы научиться ценить нечто большее, чем деньги и все то, что они дают. Голос Антона немного смягчился под конец осуждающей речи, и я с трудом убедила себя не впадать в депрессию. — Я не представляю, как тут работать, — осторожно произнесла я, не столько жалуясь, сколько выражая непонимание, — В Москве я творила в своей современной мастерской. А здесь…Швейные машинки, которыми еще прабабушки моих учениц шили. Антон на том конце помолчал немного, будто взвешивая аргументы, и наконец ответил: — Хорошо. Напиши Геле, какое оборудование и в каком количестве тебе нужно. Я выделю на это средства, — в моем мужчине снова звучал уверенный предприниматель, которому куда проще общаться цифрами, нежели чувствами. Может, это мне в нем и нравилось. Над моим ухом протрезвонил неприятный звонок, и я, быстро попрощавшись, скинула вызов. Из кабинета, ничего не говоря, вышли девочки. Вера кивнула мне в знак прощания, Люба кинула в мою сторону взгляд, полный презрения, остальные и вовсе — проигнорировали мое присутствие. Я вернулась в класс и, устало потерев виски, подхватила классный журнал и понесла его в учительскую, расположенную неподалеку от кабинета директора. По-быстрому избавлюсь от этой книженции и вернусь в свое угрюмое жилище. В планах посмотреть третий сезон «Отчаянных домохозяек» и вдоволь пожалеть себя. К моему великому разочарованию в учительской был ажиотаж, так что остаться незамеченной мне не получилось. — Ооо, та самая новенькая трудовиха! — прогремела крупная женщина с жиденьким хвостиком на затылке. — Как вас величать-то? — Меня? — суховато осведомилась я, стараясь не обращать внимания на взгляды присутствующих. — Надежда Львовна, — ответил за меня знакомый голос. Я заглянула за стеллаж с папками и увидела, как там, оперевшись на стену и листая классный журнал, стоит Николай Николаевич в темно-зеленых спортивных брюках и шалфейной футболке, выгодно облегающей его торс. — Благодарю, — сквозь зубы процедила я, — Без вас, Николай Николаевич, я свое имя не вспомнила бы. — Так, Надюха, значит? — снова прогремела дородная женщина, и я перевела на нее уничижительный взгляд. — Надин. Можете звать меня Надин, — поправила я, но ей было все равно. Женщина вскочила из-за стола, на котором стоял ее недопитый чай и вазочка с конфетами. Больно сжав мои плечи, она силой усадила меня на свое место и буквально пропела над моим ухом: — День учителя скоро! Надо признать, в пении ее голос звучал на удивление приятно, чего не скажешь о речи. Громкий, басоватый голос, будто поставленный так нарочно, чтобы подчеркнуть тяжесть и весомость ее фигуры. — Я, кстати, Анжела Викторовна — веду русский и литературу. Можно просто Анжела, — представилась она, натянув на лицо наигранную строгость. Я кивнула просто из вежливости и перевела глаза на остальных учителей в комнате. Анжела Викторовна взяла на себя честь представить и их. — Это у нас Ольга Александровна — англичанка, — она указала на скромную худенькую учительницу, пишущую что-то в лиловом блокноте. — Добро пожаловать в нашу школу, — та мило улыбнулась, на мгновение оторвавшись от своего занятия. — А это, — продолжала Анжела, неприлично тыча пальцем в высокую широкоплечую женщину, облаченную в черное платье с неуместным жабо на груди, — историчка Анна Григорьевна. Историчка смерила меня недружелюбным взглядом и едва заметно дернув губами, покрытыми дико-красной помадой, отвернулась к окну. Я тихо усмехнулась, выражая взаимность. — Василий Михалыч только что был, но вышел, — Анжела Викторовна недовольно сморщила нос, а я равнодушно пожала плечами. — Ничего страшного, мы знакомы. — Вот этот красавчик, — Анжела указала на Николая, скривившего лицо от лестной характеристики коллеги, — Это наш физрук — Николай Николаевич Муромцев. — Да, этого красавчика, как вы говорите, я тоже уже знаю, — я поспешила откреститься от этого разговора, потому что выдерживать на себе изучающий взгляд Николая почему-то стало неловко. — А где Берта Андреевна? — спросила Ольга, подняв хмурое лицо от блокнота. — Наверное, разжевывает очередную задачку раздолбаям из девятого «бэ», — хохотнула Анжела и, обращаясь ко мне, добавила: Берта Андреевна — у нас математичка. Есть еще усатый физик Анвар Махмутович и химик Кирилл Петрович. Они бегают курить на каждой перемене, их тут так просто не застанешь. — Я как-нибудь переживу, — пробормотала я, собираясь с мыслями, чтобы подняться со стула Анжелы Викторовны и донести журнал до стеллажа, у которого стоял физрук, время от времени поглядывающий на меня с нескрываемым интересом. — О чем мы говорили? — задумалась Анжела, вспоминая тему, которая обсуждалась в учительской до того, как тут появилась я. — О том, почему у Олечки не складываются отношения с мужчинами, — холодно произнесла историчка. Ольга Александровна невольно хлюпнула носом, будто эта проблема действительно доставляла ей страдания. — Ах да! — воскликнула Анжела и в своей нагловатой манере пояснила мне: Олечке тридцать пять, а она все еще не замужем и без деток. Мне стало неловко и даже немного жаль англичанку из-за того, как бесцеремонно ее личная жизнь обсуждалась теми, кого совершенно не касалась. Только саму женщину, видимо, ничего не смущало. — Не понимаю, почему он сбежал? — неожиданно громко заявила она, захлопнув блокнот. — Свидание шло прекрасно. Мы много говорили, пили чай, а потом Иннокентий просто ушел в уборную и не вернулся. Олечка прикрыла лицо руками и тяжело вздохнула, оплакивая свою судьбу. — Я же сказала, что нужно надеть красное, — тоном ментора заявила историчка, не отрываясь от окна, — Мужчины обожают красное. Это цвет страсти, Олечка. Наденьте красное платье с декольте, накрасьте губы — и к вам, как мотыльки, слетятся кавалеры.