— У своих узнал? — не изменившись в лице, будто слова эти не были для него новостью, опустился на стул Турин. — Там. — Ну и кто он? — Вот этого выяснить не удалось. Но обложил он лично вас со всех сторон. — Это каким же образом? — С оружием вы оплошали крупно. Помните, вещественное доказательство — три десятка револьверов раздали? — Я ж их во время наводнения по просьбе и под ответственное слово товарища Странникова руководителям районов, в райкомы партии да ответственным хозяйственникам доверил. По специальному списку и под роспись… — А те растеряли большую часть этого оружия. Странников в Москве про вас, извините, и думать забыл. Откажется так же, как отказался от дружка своего Глазкина, когда артист Задов приехал просить за него да в ножки падал. — Тот убийца и взяточник! И Василию Петровичу об этом хорошо известно. Каким образом негодяй сумел в судьи проскочить, вот отчего голова его болит. — Ошибаетесь. Тот же Странников в суд его и устроил, а когда взяточнику на хвост наступили, он от него отмахнулся. Так же и с вами сотворит, все ваши доводы и француза того забудет, вас блаженным назовёт, а то и вредителем. — Здорово ты нахватался, общаясь среди новых дружков! — хмуро усмехнулся Турин. — Богомольцев обучил? — Этот человек не дурак, слышал я, что с Ягодой он запросто по телефону калякает. А вот вам точно бежать надо. — Бежать?! — И немедленно! Пока не началась кампания по чистке. Если и простят растасканное оружие да другие вещи, то прижмут лапой потяжелей. — Это ещё чем? Запугал ты меня, право, Егор. В дрожь так и бросает! — Вы не смейтесь. Они виноватых ищут в том, почему сто с лишним человек арестовано за вредительство приехавшими из Саратова Козловым с Борисовым, а местные органы мух ловили. — Как за вредительство? Ты, друг мой, не заговаривайся! Это вещи серьёзные! Им предъявлено обвинение за взятки и злоупотребления. — То прежде было. А теперь, после секретного совещания, на которое Берздин вызывал и старших следователей, решили обвинение изменить. С Москвой советуются, к Крыленко Берздин ездил. Светит арестантам статья 58, сами знаете, что это такое — экономическая контрреволюция. Расстрелять могут. — Что ты! — схватился за голову Турин. — А та сука, что среди вас завелась, главным свидетелем станет. Потом за вас примутся — обвинят в том, что прошляпили врагов народа. Этот стервец и против вас свидетельствовать будет. Его, может, для отвода глаз арестуют вместе с вами и в суд потащат. Дадут годик-два — и на волю, а вас, Василий Евлампиевич, в тюрьме сгноят. Трубкина не пожалели и вам не простят. — Железная логика, ничего не скажешь… — проскрипел зубами Турин. — Спасибо, что не поленился приехать, предупредить, мил дружок, только бегать я не собираюсь. — Что вы говорите, Василий Евлампиевич? Одумайтесь, пока не поздно. Вы же не враг себе? Знаете, как всё делается! — Вот поэтому и не побегу никуда. Поймают всё равно, тогда судить будут с позором, а мне честь дороже жизни. Будет суд, я в суде и поборюсь за своё имя. И за всех нас. — Василий Евлампиевич… — дрогнул голос Ковригина. — Не сметь заранее оплакивать! — цыкнул на него Турин. — Ты сам подумай, Егор, нельзя мне бросать своих товарищей, если такой страшный час настанет. Каков я буду в глазах людей, если на скамью подсудимых ни за что сядут Иван Иванович Легкодимов, поймавший не одну сотню преступников, лучший наш розыскник Аркашка Ляпин, трассолог Рытин, распутавший десятки дел, фанат Бертильончик, всю жизнь мечтавший словить последнего вора!.. А Пашке Маврику как я в глаза гляну? Чему я его учил?.. — Но что же делать? — Брось. Не думай. Тебе давно уходить надо. Поезд-то утром? — Утром. — Ну вот, светает уже. Давай прощаться. Они обнялись у порога. — Я бы с вами остался… — шептал в ухо Турину Егор, не скрывая мокрых глаз. — Уговорил бы бежать всё равно. — Чушь собачья! Иди! — Остался бы, клянусь. — Да тебе нельзя, чудо! Ты же глянь на себя — какую форму носишь? Ты теперь у них. — К чёрту форму! И службу эту! За Серафиму только и боюсь. Обещал ей вернуться. — Срослось у вас с Серафимой-то? — сменил тон Турин, потеплели его глаза. — Слюбились мы, как прежде, — смутившись, кивнул Егор. — Ну и хорошо, чудак! Рад я за вас. А Богомольцев как? Не попортит? — Время придёт, сбежим от него. — И за это хвалю. Была б моя воля, да не эта доля, как говорится, махнул бы и я с вами куда-нибудь на Сахалин, Камчатку, а то и в Сибирь забрались бы. И жили не тужили, как прежде, на воле да в шалашах. — Вы вправду? — Поживём — увидим, — подтолкнул Ковригина к двери Турин. — Что тюрьмы? Их для того и строят, чтоб оттуда бежать. Правильно ты говоришь, мне теперь поспешать надо. Я должен провокатора отыскать и разобраться по-своему. — Смерть собаке, что ещё? — Главное, мы с Джанерти почти до него добрались, — посетовал Турин. — Пошёл он в тюрьму допрашивать Губина, который с Корнетом Копытиным знался. Должен был Губин и про крысу расколоться, чтобы шкуру свою спасти, да отравили его. — Это как же? — Вот так. — Тюремного врача следовало трясти. Его штучки. Не иначе. — Поучи меня, — буркнул Турин. — Пропал Абажуров. Сам сбежал или его убрали — неведомо. Всех ребят на уши поставил, а найти не могу. Ко всему этому и Джанерти заболел. В больницу его увезли с отравлением в тот же день. Губина утром мёртвым обнаружили после завтрака, а Джанерти к вечеру почувствовал себя плохо, едва успели спасти врачи, откачали… — В больнице ещё? — Навестить его хочешь? — Не успею уже, хотя рад был бы повидать… — Ну прощай! Они обнялись у приоткрытой двери, однако Ковригин не торопился расставаться, будто всё о чём-то раздумывал. — Остаёшься, что ли? — усмехнулся Турин. — Езжай. Найду я и без тебя ту сволочь. — Вы к Ивану Ивановичу загляните, — опустив глаза, решился наконец Ковригин. — К кому? — К Деду. — Да ты на что намекаешь? Водка в голову ударила? — Слышал я, дружками они неразлучными были с врачом. Ещё до революции, — буркнул Егор и пропал в темноте. VII Дверь в квартиру Легкодимова долго не открывали. Турин в нетерпении подрагивал, но барабанить не стал. Послышались наконец чей-то тихий разговор и пошаркивающие шаги. «Старуха?.. — сомневался Турин. — Вряд ли сам рано встает… А может, сбежавшего приятеля прячет?..» Противно заскрипев, дверь отворилась. «Не тем занят хозяин, некогда ему о хозяйстве думать…» — опять промелькнула досадная мыслишка. В прихожей, запахнувшись в тёплый длинный халат, стоял Легкодимов с зажжённой керосиновой лампой. Молча отстранился, пропуская вперёд, не выразив удивления, не задавая вопросов. — Что без света кучумаешь? — не спеша заходить, остановился начальник губрозыска, вглядываясь в непроницаемое лицо хозяина. — Авария на станции? — А шут их знает, — хмуро поздоровавшись, буркнул тот. — У нас район глухой, на отшибе. Всякое случается.